Господин следователь - Шалашов Евгений Васильевич

– Ага, брежу… или бредю, фиг с ним.

– Слушайте, Иван Александрович, давно вас спросить хотела, – перешла Наталья Никифоровна на официальный тон. – Что у вас за словечки такие? То фиг, то пофиг, а то и нафиг?

– Это у меня от недостатка воспитания и внутренней культуры, – нахально ответил я.

– Оно и видно, – покачала головой хозяйка. – Я все смотрю и думаю – какой-то вы странный, не такой. Французского языка в гимназии не учили, ошибки иной раз нелепые делаете, да и словечки… Словно бы наши, но непривычные.

– А что за словечки? – заинтересовался я. Кажется, стараюсь фильтровать базар.

– Про соседа на днях сказал, который с похмелья маялся, – трубы у мужика горят, с бодуна. Выражаешься странно: все по барабану, мне фиолетово. Еще – кукушка отлетела, крышу снесло. Я тоже от тебя подцепила, недавно соседку спросила: «Мария Ивановна, ты что, с дуба рухнула?»

Ишь, Штирлиц хренов, чтобы тебя расколоть и Мюллер не понадобился. Вдовая коллежская асессорша справилась. Пора чистосердечное признание делать. Сейчас как возьму да и сделаю своей квартирной хозяйке официальное заявление. Дескать – не судите строго, я гость из будущего. Нет, не оценит. Вместо этого полюбопытствовал:

– А у соседки крышу снесло или она с дуба рухнула?

– Рухнула, а то и вовсе крыша поехала, – кивнула хозяйка, потом возмущенно вскинулась: – Иван Александрович, да что б тебя…

– Так что с соседкой-то?

– Заявила, что на моем огороде ей аршин земли принадлежит.

– Аршин земли?

Кажется, это семьдесят сантиметров с чем-то. С чего разводить склоку?

– Аршин, – подтвердила Наталья Никифоровна и пояснила: – Землю и дом этот мы у ее брата купили, когда в Череповец переехали. А соседка говорит, мол, надо новое межевание провести. Дескать, когда после смерти отца они с братом землю делили, то неправильно намерили. Я и говорю: «Мария Ивановна, ты с дуба рухнула? Пятнадцать лет прошло, о чем думала? Да и отец у тебя когда умер? Лет двадцать пять назад?» Она поначалу офонарела – тьфу ты, опять ведь твое! – потом говорит: «В суд пойду». Я говорю: «Иди. Если докажешь, что твоя правда, то забирай. Я из-за куска земли ссориться не хочу, но и добром не отдам. У меня на этом аршине крыжовник растет, целый куст».

– Пусть в суд идет, – кивнул я, потом добавил: – Там скажут – иди, уважаемая Мария Ивановна, лесом. Все сроки давности вышли, надо было с братом двадцать пять лет назад разбираться.

– Мне Пашка Знаменский то же самое сказал, – обрадовалась Наталья Никифоровна. – Когда приходил, так справлялась. Говорит – не волнуйся, тетя Наталья, закон на твоей стороне. Мол, он нынче законы знает.

Я не великий знаток гражданского права Российской империи, но здесь могу выступить в роли юрисконсульта. Коллеги недавно рассказывали: два брата-помещика спорили о наследстве, только не об одном аршине, о трех десятинах [22]. Наследство они получили пять лет назад, теперь младший братец засомневался, не обманул ли его старший? Истцу на основании «Свода законов гражданских и межевых» отказали. Такие споры – о наследстве, о межевании – следует решать в течение двух лет. Исключения имеются, но только в том случае, если истец воевал или находился в плену. Болезнь или пребывание за границей уважительными причинами не являются. Мог бы адвоката нанять, чтобы тот хлопотал.

– А со словечками непонятными просто, – вернулся я к теме разговора, чтобы расставить все точки над и, которая с точкой. – Нахватываешься слов-паразитов и сам не помнишь – где подцепил. Вон, хозяюшка, ты и сама меня удивила.

– Чем?

Я хмыкнул:

– А кто сказал, что неудобно с колокольни по-маленькому ходить?

– Ой, – зарделась хозяйка. – Это у квартирантов научилась. Мальчишки чего только не скажут. Уж и ругала их, чтобы не говорили, – колокольня же, святое место! – сама не заметила, как подцепила.

– Вот видишь, теперь и ты плохому меня научила, – засмеялся я. Но смеяться трудно – голова тяжелая. Откинувшись на подушку, сказал: – У нас по-другому говорят: мол, неудобно штаны через голову надевать или шубу в трусы заправлять.

– Ишь, штаны через голову, ни разу не слышала, – с одобрением кивнула Наталья Никифоровна. – Надо запомнить. Все лучше, чем с колокольни… А шубу-то куда заправлять?

Опять лажанулся.

– Трусы – это французские подштанники, только короткие, по колено, – выкрутился я.

– Правильно мой батюшка говорит – никакого проку от университетов нет. Сплошные нигилисты и сквернословы оттуда выходят.

Наталья Никифоровна поднялась, поправила подушку, потрогала мой лоб и сказала:

– По хозяйству дела остались.

Но выходить не торопилась. Кажется, хотела о чем-то спросить, но стеснялась.

– Наталья, свет-Никифоровна, что вас тревожит?

Квартирная хозяйка опять уселась на стул.

– Иван Александрович, ты на исповеди когда в последний раз был?

– На исповеди? – переспросил я. Призадумавшись, ответил: – В последний раз – не то с неделю назад, не то две.

Сам-то, может, и не пошел, но сослуживцы рядом стояли и даже его превосходительство. Они пошли, а следом и я отправился.

– И что ты батюшке говорил? – спросила Наталья Никифоровна.

– Наталья, а как же тайна исповеди? – заюлил я.

– Ваня, я не у батюшки тайну выпытываю, а у тебя. Ты мне просто скажи – говорил на исповеди о нас с тобой или нет?

– Э-э… – проблеял я, потом решился сказать правду. – Не говорил.

Как сказать женщине, которая искренне верит во все таинства, что я вижу в священнике не олицетворение религии, а человека? Допускаю, что мои тайны останутся при батюшке, но что-то мешает мне ими поделиться. На исповеди бормотал что-то о гордыне, о том, что завидую своему ближнему, еще о чем-то.

– Нужно было сказать? – упавшим голосом спросил я.

– Так дело твое, – усмехнулась Наталья Никифоровна. – Грех этот на тебе останется, если, конечно, потом не покаешься.

– Хм… А сама-то уже покаялась? – заинтересовался я.

Квартирная хозяйка сделала неопределенный жест рукой – помахала в воздухе пальчиками.

– Значит, и вы, сударыня, не каялись?

– Покаялась как-то, потом долго жалела, – туманно ответила Наталья, встала с места и, перед тем как выйти из комнаты, снова поцеловала меня. Наверное, температуру проверяла.

В девятнадцатом веке болеть и скучно, и некомфортно. Наталья Никифоровна зорко следит, чтобы квартирант соблюдал постельный режим, ворчит, если видит, как я читаю. Дескать – если болеешь, то и читать вредно. Откуда она такое взяла? И сама, кстати, считала, что больного лишний раз беспокоить нельзя.

Если не читать, а просто лежать, то можно свихнуться от скуки. Но и чтение надоедает. В окно смотреть? Ничего интересного. Спасибо девушкам, что скрашивали мою обыденность, навещая два раза в день: перед уроками забегали на пять минут, после занятий – на двадцать.

Хотелось остаться с Леной наедине, поговорить, стихотворение какое-нибудь ей прочитать, так нет. Татьяна пасется рядом, хотя могла бы и догадаться, что квартирная хозяйка тоже скучает. Сходила бы, развлекла Наталью Никифоровну.

Впрочем, нет худа без добра. Леночка Бравлина мне ужасно нравилась, но если бы мы остались наедине, то я просто не знал бы, о чем с ней поговорить? Уж слишком мы разные – и по воспитанию, и по образованию, и по жизненным интересам.

Нам и в своем-то мире сложно найти точки соприкосновения со сверстницами, потому что любая женщина – инопланетянка, так что говорить о девушке, родившейся за сто лет до рождения моего отца?

Мои умения из той реальности здесь никому не нужны. Где пригодятся навыки управления автомобилем или разборки-сборки автомата Калашникова? Или того, что делаешь не задумываясь, вроде пользования Интернетом? А что касается знаний, у меня, по сравнению с теми же гимназистками, они довольно куцые.

Елена – девушка скромная, о своих успехах говорить стеснялась, зато Татьяна, как бы невзначай, сообщила, что подруге уже предложили занять должность преподавательницы иностранных языков. Разумеется, не прямо сейчас, а по завершении курса. Еще Таня поинтересовалась, мол, Иван Александрович, как вы отнесетесь к тому, чтобы ваша будущая супруга пошла работать?