Владимир Серебряков - Лунная соната для бластера
По словам Банко, среди интелтронных моделей была и реконструкция Джона Рональда Руэла Толкиена, которого уже уверенно причисляли к гениям, но еще не додумались возвести в ранг провидца. По завершении опытов все модели оказались, естественно, стерты — мало того, что никакой пользы от их существования получить было невозможно, но общение с ними вызывало у операторов жестокие нервные срывы. Убиты — если это слово можно применить к не вполне удачным сьюдам — оказались все. Кроме одного. Модель Толкиена сохранил кто-то из тогдашних поклонников его творчества, и перенес на сервер организации отчужденцев.
С тех пор реконструкция изрядно прибавила в вычислительной мощности — сейчас на ее поддержание работало едва ли не столько интелтронов, сколько требовалось всей Арете. За без малого двести лет изрядно прибавилось число парасвязей. Отыскивались в архивах все новые детали прошлого оригинала.
Ирония судьбы заключалась в том, что Джон Рональд Руэл Толкиен был истовым католиком. А потому его имитация, следуя заложенной в нее нестираемой личностной программе, отказалась признавать себя человеком — ведь ее оригинал давно умер. Но та же программа требовала от копии стать человеком. Невзирая на то, что это невозможно.
И Рональд — он предпочитал, чтобы его называли так — искренне старался очеловечиться. Недостаток эмоций он возмещал свойственной сьюдам безупречной логикой.
Он редко появлялся перед посторонними — обычно перед теми, кто по невежеству своему не мог его узнать, так что нам с Элис очень повезло — и еще реже давал советы, но к словам его стоило прислушиваться. Пусть он не был тем гением, что нечаянно основал религию, написав сказку для взрослых, но он знал людей намного лучше, чем они сами, а двести лет опыта научили его читать души, точно книги.
— Вот такая история, — заключил Банко, и отчего-то опять смутился.
— А мне его жалко, — тихо произнесла Элис, несказанно меня поразив. За весь обед она не произнесла и десяти слов.
— Почему? — удивилась Викки.
— Ну… — Элис запнулась. — Вам не приходило в голову, что он уже разумное существо в своем праве? А то, что он не человек, что он мыслит не так, как люди — разве это настолько важно? Ну представьте себе лебедя, который мучительно мечтает стать журавлем. Оба — птицы, оба летают… — Она беспомощно всплеснула руками, словно не зная, как выразить свою мысль.
— Мы знаем, что он человек. — поправил Банко. — Он способен сочинять стихи.
— А это критерий? — поглядела на него Элис.
— Да. — Для алиенистов так и есть. — Проблема в том, что сам Рональд отказывается с этим согласиться.
— Но почему?
— Он заколдован, — серьезно произнесла Викки.
— Что?!
— Несвободен, — пояснил Банко. — Он подчинен программе. И пока заклятье не будет снято… он не сможет понять своей человечности.
Мы довольно долго вели философскую беседу о разумности сьюдов. Алиенисты отстаивали весьма гуманное, но не подтверждаемое никакой теорией мнение, что сьюды — это все же личности, или, во всяком случае, разумные сущности. Я отстаивал обратное. Слишком много вреда нанесли развитию интелтроники подобные безответственные типы со своими гуманистическими убеждениями. Именно человеческий страх перед бунтом машин сдерживает широкое применение псевдоинтеллектов, а вовсе не нужда создавать искусственно новые рабочие места (так, во всяком разе, я полагаю). Если бы удалось вбить в каждую тупую голову, что сьюды способны бунтовать не больше, чем дверь — вцепиться вам в глотку, жить стало бы не в пример легче.
Мы с Викки могли бы спорить до бесконечности — беседа доставляла нам обоим громадное удовольствие — но Банко быстро дошел до белого каления, а Элис, кажется, не одобряла мою точку зрения, хотя и молчала. Поэтому я счел за благо отступить, за что был вознагражден хмыканьем алиениста и странной улыбкой моей загадочной спутницы.
Нас накормили еще раз (я с удивлением обнаружил, что все же могу втиснуть в себя еще кое-что сверх уже съеденного). Потом мы со вкусом обсудили последние лунные и внешние новости. Я, воспользовавшись случаем, попросил скачать мне очередную рассылку. На Фрейю[25] отправлена группа офицеров Колониальной службы для расследования случаев злоупотреблений среди официальных лиц дочерней колонии Фрейр[26]. Президент-управитель[27] смещен. Новости Земли: в Техасе[28] продолжаются (а когда начались? тот выпуск я пропустил) столкновения сквоттеров-латинос[29] с рейнджерскими отрядами, пытающимися предотвратить заселение химических «мертвых зон»[30]. Союз неприсоединившихся снял претензии на территории[31] арбор-карантина в обмен на увеличение народоэкспортных квот, планета Ирида…
Разговор о моих злоключениях, по невысказанному уговору, отложили до утра.
Покуда мы трепались, наступил вечер, тихий, сиреневый, по-настоящему ясный. Подсветка куполов понемногу меркла, со стороны входа поколебалось немного причудливое алое зарево, потом его затянули голографические облака. Мы с Алисой зевали наперебой, и Банко, оставив попытки еще раз напоить нас чаем, отвел нас в спальню — просторную, но занятую почти целиком фантастических размеров и пропорций кроватью, в которой я утонул, едва присев на краешек. Нам пожелали спокойной ночи и оставили одних. Пока мы готовились ко сну, стемнело. Не включая света, уже наощупь мы добрались до постели — каждый со своей стороны — и нырнули в ее глубины.
Уж вторую ночь подряд мы с Элис проводили бок о бок. Меня это не то, чтобы смущало, но раздражало как-то. Из дыры в переборке, то есть, простите, окна, тянуло ветерком, и я покрепче завернулся в свою половину покрывала.
— Миз Релер, — негромко произнес я, глядя в темноту. По ночам на купол проецировались звезды, но их слабый свет почти не проникал в комнату. — Как ваша настоящая фамилия?
— Что?
— У вашего дяди не было родственников. Я смотрю новости. Так что племянницей ему приходиться вы никак не можете.
— Ну, — сказала она с восхитившим меня самообладанием, — если вы раскопали это, то вам не составит труда понять, почему я его убила.
Мне показалось, что пружины (именно пружины — иногда алиенисты перегибают палку в реконструкции славного прошлого) неимоверного матраца разом распрямились, подбросив меня в воздух, где я и застыл, лишенный опоры.
— Признаться, — выдавил я, — не ожидал такого откровенного признания.
— А что вы со мной сделаете? — поинтересовалась Элис. В голосе ее я уловил интонацию, которая мне совсем не понравилась — горечь обманутой надежды. — Сдадите голубцам?
