Карина Демина - Голодная бездна
И вновь ни слова правды.
Выпивка.
Кутежи… снова выпивка. Глубокая депрессия. Заброшенный ребенок, лишенный материнской ласки… ссора с агентом. Приказ не выпускать девочку из комнаты, который нянька не посмела нарушить.
Показания агента.
Сволочь.
Мистер Найтли был прав, когда говорил, что пахнет от него гнильцой, только раньше, наверное, этот запах не слишком пробивался, если мама не почуяла. Она ведь верила Тедди, которого тоже рекомендовали. Кто и когда? Тельме не узнать.
…контракт с синематографом. Жесткие условия.
…постоянные нервные срывы. Таблетки, которые он, Теодор, должен был доставать, чтобы великая Элиза могла работать.
…усугубление состояния… роман с неизвестным…
Как же, неизвестным. Тедди случалось встречаться с Гарретом, наверное, тогда они и почуяли друг в друге родственные души.
…нежданная беременность, которая грозила поломать все планы. А разрыв контракта повлек бы не только неустойку. Нет, об Элизином характере давно пошли нехорошие слухи, и с ней уже не хотели работать. Синематограф – был тем шансом, который Элиза не должна была упустить.
А она забеременела.
…и Тедди пригрозил, что уйдет.
Тогда она, наверное, и решилась.
Тварь, какая же он тварь… но почему? Мама мало платила? Или же Гаррет пообещал заплатить больше? Тельма выяснит, всенепременно выяснит.
…протокол допроса некоего Лаферта Лайма, целителя второй категории. Не протокол даже – чистосердечное признание.
…нервный почерк. Буквы то клонятся к строке, будто кланяясь, то расправляются, расползаются. И в этом Тельме видится отражение чужих переживаний. Она продирается сквозь дебри слов, отголоски эмоций, среди которых превалирует обреченность.
Тоска глухая. Раскаяние.
Почему?
Он мог бы не признаваться… отрицать… и показаний Алисии было бы недостаточно, чтобы привлечь его к суду. Но он сознался во всем.
…обращение пациентки с требованием прервать нежелательную беременность.
…попытки отговорить – операция незаконна, а на подобном сроке и небезопасна для матери.
…ее настойчивость. Угрозы даже…
…деньги.
…согласие.
Он был хорошим целителем, но обстоятельства сложились так, что именно в тот момент он испытывал некоторые затруднения финансового свойства. И потому согласился. Он искренне раскаивается, надеясь, что суд учтет явку с повинной…
Явку с повинной.
То есть он пришел сам? Зачем? По портрету, составленному Алисией, искать его могли долго, если не сказать – вечность. В Нью-Арке целителей тысячи, а уж тех, кто без лицензии работает, и вовсе десятки тысяч, а тут вдруг… словно нарочно, чтобы в этом треклятом деле не осталось недомолвок.
Почему?
Совесть замучила?
Но операция вряд ли была первой. Даже если допустить мысль, что мама сама захотела бы избавиться от ребенка… безумную эту мысль, она бы не пошла к первому, чье имя встретилось бы в телефонной книге. Его должны были бы рекомендовать и именно как специалиста, способного помочь в этой деликатной проблеме.
А значит, за аборт он брался не в первый раз.
Раньше пациентки выживали?
Или в другом дело… что с ним стало? В папке больше ни слова о Лаферте Лайме. И газеты о нем не упоминали. А если бы был суд, разбирательство… громкое дело, которое не обошли бы вниманием. Нет, в газетах писали о скоропостижной кончине, не ударяясь в подробности.
Вспомнился вдруг Джаннер.
Подсказать?
Направить?
Нет, такой союзник опасен самой Тельме, да и пока не произошло ничего, с чем бы она сама не справилась.
– Эй, новенькая. – Отвратительно бодрый голос цверга вывел из задумчивости. – Ты говорила, что у тебя час, но тут торчишь два, если не три… не мое, конечно, дело, но я вот подумал, вдруг да у девушки и вправду дела? А часы сломались.
Твою ж!
Ей казалось, что она только-только за папку взялась, а уже половина десятого.
Мэйнфорд наверняка явился.
– Спасибо. – Тельма закрыла папку и мысленно повторила имя. Она запишет его, но позже, когда останется одна. Уж больно внимательно наблюдает за нею цверг.
– Да не за что. Приходи, а то тут тоска смертная, словом перемолвится не с кем. А ты и вправду театр не любишь?
– И вправду.
Она отнесла папку, хотя расставание с ней претило.
– Почему? – Цверг не собирался отступать. Впрочем, это было не в цвергской упрямой природе.
– Воспоминания детства. Дурные.
И почти не соврала.
– Тогда да… знаешь, зря ты это дело вытащила.
– Какое?
Цверг усмехнулся и нежно, трепетно даже, погладил шкаф:
– Слышала, что говорят о цвергах? Каждую монету в лицо знают… и это правда. Мой отец служит в Казначействе. Он помнит все купюры, которые когда-либо проходили через его руки… у него даже есть своего рода хобби. Собирает старые. Те, что по второму или третьему кругу возвращаются. Это свойство крови. Мне, конечно, до него далеко, но я знаю в лицо каждую треклятую папку… и не только в лицо. Я же сам их расставлял. Классифицировал. Думал…
Его взгляд затуманился.
– Отец говорит, что деньги способны многое рассказать, главное, уметь их слушать. Он на досуге записывает забавные истории, которые якобы услышал. А может, и вправду услышал? Я же только чую, что стоит за бумагами… эти врут.
– И ты…
– А кто я такой? Всего-навсего архивариус. Кому какое дело до моего чутья?
Это было сказано с насмешкой.
– А если дело есть?
– Тебе?
– Да.
– Свой интерес?
Отрицать очевидное было глупо.
– Да.
– Загляни завтра… или послезавтра… как-нибудь загляни, а я поищу… глядишь, и найдется что-нибудь…
– Спасибо.
– А театр ты зря не любишь.
Глава 18
Мэйнфорд был зол и мрачен.
– Где тебя Бездна носит? – поинтересовался он, оторвав взгляд от бумаг, которые держал так, будто с трудом сдерживался, чтобы не разорвать их в клочья.
– В Архиве. – Тельма надеялась, что выглядит вполне себе невозмутимо. – Я отметилась на проходной.
И уволить ее за опоздание не выйдет.
– И нашла что-нибудь интересное? – Бумаги Мэйнфорд швырнул в ящик стола.
– Вот. – Тельма протянула футляр со свирелью и книгу. Закладку она еще накануне поставила. – Возможно… техникам будет интересно взглянуть.
– В Архиве? – Мэйнфорд футляр принял, осторожно взялся, за самый краешек, не то не желая и случайно прикасаться к пальцам Тельмы, не то испытывая какие-то свои подозрения относительно содержимого.
– Нет.
– Где же?
– Старый… знакомый… подсказал.
