Ангелотворец - Харкуэй Ник
– И он его построил?
– Что? О, нет. Нет, он побоялся, что Католическая церковь сожжет его живьем на костре. Сказал, что вообще-то Господь никогда не допустил бы, чтобы человеческую душу подвергли такому ужасному обману. Не знаю, где он нашел убедительные доказательства. По мне… Ладно. Суть в том, что если мы вообще что-то из себя представляем, то в первую очередь мы – думающие создания. Не homo sapiens, но res cogitans.
Это утверждение, пожалуй, требует проверки, поэтому Джо выдавливает ни к чему не обязывающее: «Ясно».
– В данном случае я клоню к тому, что истина – весьма скользкая и неуловимая штука. Хм-м?
– Действительно. – Потому что больше сказать Джо попросту нечего; в голове вовсю бьют тревогу колокола.
– И хотя ее неуловимость в некоторых ситуациях кажется недостатком, она лежит в основе нашего миропорядка. Неправильная истина в неподходящий момент может обвалить рынок недвижимости и разжечь межнациональную вражду. Нельзя, чтобы на свободе разгуливало слишком много истин. Мы погрязнем в войнах. И экономических кризисах – как показало прошлое, верно?
Оба закатывают глаза. Ох уж эти безумные банкиры!
– А потом, словно этого мало, и вовсе возникла концепция, будто мы, люди, вообще не способны знать что-либо наверняка. Мир непознаваем. Можно верить. Строить догадки. Однако доподлинно узнать, отражают ли наши догадки объективную действительность, мы не в состоянии.
Мистер Титвистл глубоко вздыхает. Эпистемология жестока.
– Теперь положим, нам удастся создать устройство, которое сыграет роль своеобразного протеза. Расширит и углубит наши чувства, так что объективная реальность все же станет нам доступна. Такое устройство наконец-то позволит нам прозреть. Постичь истину.
Он кивает, увидев, как вспыхнули глаза Джо.
– Начнут происходить чудеса. А потом… Непременно всплывут чудовищные преступления прошлого, невыполненные обещания… У человека с научным складом ума могут возникнуть опасения, что подобная проницательность в конце концов приведет к полному и необратимому уничтожению жизни на Земле или навечно сделает нашу Вселенную непригодной для существ, наделенных сознанием. Ученые носятся с принципом предосторожности, как с писаной торбой, не правда ли? – Он снисходительно улыбается: интеллектуалы, что с них возьмешь.
– Простите, – говорит Джо Спорк, до которого не сразу доходит смысл последнего дополнения. – Как вы сказали?
Мистер Титвистл пожимает плечами.
– Эрвин, ты ведь выручишь меня, если я начну заговариваться?
– Конечно.
– Я порой путаюсь в цифрах.
– Обойдемся без них.
– А разве это не отразится на научной достоверности нашего рассказа?
– Что поделать, Родни!.. – говорит Эрвин Каммербанд, затем продолжительно давит толстой ладонью на клаксон; припозднившийся гуляка бьет кулаками по капоту, показывает ему непристойный жест и, пошатываясь, уходит.
– Видите ли, – продолжает Родни Титвистл, – если вся эта гейзенберговская муть – правда, то мы, сознательные существа, играем определенную роль в непрекращающемся процессе сотворения Вселенной. Наблюдение крошечного неопределенного события изменяет само событие. У человека ответственного напрашивается вопрос: если мы научимся непосредственно и безошибочно наблюдать Вселенную, не запустит ли это своего рода каскад необратимых процессов? Что если само наше существование зависит от этих крошечных неопределенностей, из которых соткано полотно нашего мира? И что если одно знание повлечет за собой другое – и третье, и пятое, и так до тех пор, пока открытых вопросов не останется, и каждый выбор, который человеку предстоит сделать, будет определен другим выбором, пока все мы не станем – если позволите прибегнуть к метафоре – маленькими заводными человечками. Пианолами, мистер Спорк, а не пианистами. Не приведет ли это к полному исчезновению разума? Как вы считаете?
– Признаться, я потерял нить.
– Вопрос действительно непростой. Эрвин?
Эрвин Каммербанд бросает взгляд в зеркало заднего вида.
– Давайте предположим, что сейчас мы – наши разумы – подобны воде, Джо, – мягко произносит он. – Так вот эта машина предположительно – чисто гипотетически, – может оказаться своеобразным морозильником. Вероятно, она заморозит все – вообще все, везде, навсегда. И тогда мы перестанем быть жидкими. Сами того не заметив, мы станем твердыми и будем действовать согласно заранее определенному сценарию, думая при этом, что решения принимаем мы сами. Видите ли, Джо, сейчас у нас есть выбор. В трудную минуту, под влиянием стресса человек может поступить так или эдак. Его решение не предопределено, но и не случайно. Оно – сознательно. А после заморозки… Мы никогда, ни на шаг не сможем отклониться от пути, проторенном для нас еще до нашего рождения. Поэтому неважно, что мы будем делать – все мы часть механизма, торящего все новые неотвратимые пути. Мы превратимся в химическую реакцию. Соль ведь не решает, растворяться ей в воде или нет. Мы перестанем быть особенными, сознательными и превратимся в прах, ржавчину… В заводных людей. Понимаете?
– О!.. – отвечает Джо.
– В самом деле, «о!», – мягко произносит Родни Титвистл. – Полностью с вами солидарен. Теперь вы спросите, как такое устройство вообще могло быть создано, и я отвечу вам: от отчаяния. И по недомыслию, без которого, боюсь, редко обходится создание оружия массового поражения. Достаточно будет сказать, что это старый проект. Сейчас важно другое.
Постигатель – устройство, позволяющее человеку видеть, как все обстоит на самом деле. В любой ситуации. Вы ведь понимаете, как это заманчиво: обмануть врага и сразу понять, поверил он вам или нет; при этом ему вас не обмануть. Колоссальное стратегическое преимущество.
Разумеется, создательница Постигателя преследовала другие интересы. Она была идеалисткой. Этим словом стали называть людей недалеких и наивных, но в те времена великие идеи еще были в почете. Наука сделает мир лучше, знание превратит нас в богов… А тут она со своей машиной правды. Ложь и обман навсегда останутся в прошлом. С появлением Постигателя настанет новый век процветания, экономической стабильности, научного прогресса, социального равенства… Это потом уже выяснилось, что плохие люди могут использовать его в куда менее благовидных целях. И, как я уже говорил, неужели нам так уж хочется знать всю правду? Обо всем? Чтобы все наши любови, мечты, страхи, желания оказались на виду? Наши слабости и мелочные обиды? Наши грехи?
История – это колодец, мистер Спорк, уходящий вглубь прошлого сквозь напластования безумия, насилия и убийств. Когда уровень воды в нем поднимается, мы спешим укрыться на возвышенности – и правильно делаем. А эта машина, этот Постигатель, который вы, не подумавши, активировали… он подобен стодневному дождю. Тысячедневному. Это потоп, а я не Ной. Я – Кнуд.
Родни Титвистл поворачивается к Джо. Лицо у него встревоженное, умоляющее. Кажется, он вот-вот ткнет в него пальцем, как правитель с плаката о призыве добровольцев в армию: «Стране нужен ты! Запишись добровольцем, чтобы спасти мир».
Джо Спорк в самом деле тронут. Разумеется. Но ответов у него нет, и он сознает, что очутился если не в брюхе зверя, то уж точно в его пасти, и теперь уверенно катится к глотке. Совершенно незачем помогать зверю себя проглотить.
Для пущей важности мистер Титвистл опускает голос и проникновенно вопрошает:
– Так позвольте я спрошу вас снова, от всего сердца: как мне его отключить? Как им управлять? Как вы его включили? И чего вы надеялись этим добиться?
Глядя ему в глаза, Джо понимает, что мистер Титвистл искренне верит во все, что сейчас наговорил. И в то же время внутренний голос Ночного Рынка холодно нашептывает ему на ушко, что из любой правды можно при желании сваять элегантнейшую, коварнейшую ложь.
– Быть может, – отвечает Джо под воображаемые возмущенные крики Мерсера, – чисто гипотетически, как вы говорите: нельзя ли просто выдернуть его из розетки?
