Дэниел Полански - По лезвию бритвы
— Волшебник Адлвейд был… очень талантливым. — Я думал, она продолжит, но Селия замолчала и только покачала головой.
Так что я решил, что мне лучше помочь ей с рассказом.
— В последние дни Войны Адлвейд участвовал в военной операции «Вторжение».
— Учитель рассказывал мне твою историю.
— Тебе известно что-нибудь об этом?
— Мы были предоставлены самим себе и могли изучать то, что нас больше интересовало. У нас с Адлвейдом были разные склонности. Ходили слухи, я слышала разные гадости, но ничего определенного. Если бы я знала что-нибудь, что могло бы помочь, я давно бы тебе сказала. — Она пожала плечами, явно желая закрыть эту тему. — Адлвейд мертв, его давно нет среди нас.
Он действительно был давно мертв.
— Но Адлвейд не единственный, кто принимал участие в операции. Кто бы там ни убил киренца, он наверняка замешан в этом. И такое дело, как военная операция… Должны были вестись записи.
Селия резко вскинула голову.
— Такие записи засекретили бы, — произнесла она настойчивым тоном. — Их бы спрятали. Ты никогда не увидишь их.
— Записи засекретили бы, ты права, и трудно представить, у кого из служащих военного архива возникло бы желание поделиться со мной этими сведениями. К счастью, у меня имеются другие источники.
— Другие источники?
— Криспин, мой бывший партнер. Он обещал заняться этим делом.
— Криспин, — повторила она. — Ты все еще можешь на него положиться? Станет ли он стараться для тебя после… вашей многолетней размолвки?
— Сомневаюсь, что он счастлив сделать мне одолжение, но это обстоятельство не помешает ему. Криспин… Криспин — золото. Неважно, в каких мы отношениях. Это поможет остановить убийства, значит, это благое дело. Он это сделает.
Селия медленно закивала головой, отвернув лицо в сторону.
— Значит, Криспин, — задумчиво произнесла она.
Вокруг нас весело гудели легионы пчел, перелетая с цветка на цветок, их размеренное жужжание убаюкивало разум, точно слабый наркотик.
Селия поднялась с табурета, ее темные глаза горели угольками на золотисто-медовой коже.
— Я рада… — Она покачала головой, будто вспоминая слова своего монолога, длинные черные волосы шелохнулись волнами, и вместе с ними затанцевал в унисон амулет на шее. — Было так здорово увидеть тебя снова, даже при таких обстоятельствах. В некотором смысле я рада, что ты попал в эту передрягу. — Она нежно взяла мою руку в свои ладони и пристально посмотрела в мои глаза.
Я чувствовал быстрый пульс под ее кожей, и, вторя ему, мой собственный учащался. Я пытался убедить себя в том, что это не лучшая мысль, пытался отговорить себя, заставить себя увидеть все гнусное и отвратительное, что было в этом желании. Затем я попытался убедить себя снова. Десять лет назад это давалось мне куда проще.
— В моих мыслях всегда есть место для тебя и Учителя, — тихо произнес я.
— Это все, что ты можешь сказать? То, что я заслужила место в твоих воспоминаниях?
— Мне надо посмотреть, как там мой Воробей. — Слабое оправдание, несмотря на то что я сказал правду.
Селия кивнула и проводила меня к выходу, печаль легла мрачной печатью на ее похожее на сердечко лицо.
В комнате наверху Журавль сидел на стареньком стуле, повернувшись к нам спиной, смеялся и ритмично хлопал в ладоши. Всякий раз, когда раздавался хлопок, россыпи искр, круживших по залу, меняли цвет и направление, то подскакивая к потолку, то устремляясь к окну. Воробей не разделял всецело радость Учителя, однако, к моему удивлению, лицо мальчика выражало искреннюю улыбку, различимую главным образом по его глазам, будто он боялся, что кто-то заметит ее. Но едва мальчишка увидел, что вернулись мы с Селией, как улыбка исчезла.
Журавль, должно быть, прочел о нашем приходе по лицу мальчика, потому что перестал хлопать, искорки медленно осыпались на пол и растаяли, словно снежинки. Я положил руку на спину Журавля. Ключицы остро выпирали из-под его одежд.
— Мне всегда нравилась эта игрушка, — сказал я.
Журавль вновь рассмеялся, излучая радость, яркую, как его фейерверк. Мне будет очень не хватать ее, когда он уйдет. Затем веселье угасло, и он поднял ко мне свою голову.
— То дело, о котором мы говорили в прошлый раз…
— Все вышло замечательно, Учитель, — прервала его Селия. — Он зашел как раз затем, чтобы рассказать нам. Обо всем позаботятся. Вам незачем больше думать об этом.
Взгляд Синего Журавля скользнул по лицу Селии, затем изучил мое в поисках подтверждения. Я сделал какой-то жест вроде пожатия плечами или кивка. Учитель был стар, он устал и, очевидно, принял мой жест за согласие. На его лице снова растянулась улыбка или, во всяком случае, что-то похожее на нее, и старик повернулся к Воробью.
— Ты замечательный мальчик. Не то что этот… — сказал он, поглядывая украдкой в мою сторону.
Только Воробей вовсе не казался таким. Будто раскаиваясь за минуту веселья, он надел маску хмурой серьезности и едва заметно кивнул Учителю в знак прощания.
Журавль имел многолетний опыт обращения с неблагодарностью юных гордецов и потому достойно ответил на оказанное пренебрежение.
— Было очень приятно воспользоваться возможностью развлечь вас, господин Воробей. — Старик продолжил с той же поддельной чопорностью. — И вы, сударь, всегда желанный гость в моем доме. Можете прийти, когда вам заблагорассудится.
«Скажи об этом своей горгулье», — подумал я, но Журавль казался счастливым и бодрым, и я промолчал.
Стоя у лестницы, Селия склонилась к Воробью, когда тот выходил.
— Была рада с тобой познакомиться. Может быть, когда придешь в другой раз, у нас будет больше времени поболтать.
Воробей ничего не ответил. Сохранив дружелюбное выражение лица, Селия помахала нам на прощание.
Мы покинули Гнездо и направились на север. Я прошел несколько кварталов в раздумьях о том, что удалось узнать, пытаясь отсеять что-нибудь ценное, нечто такое, что могло бы оказаться полезным для дела.
Воробей прервал мои размышления.
— Мне понравилось в башне, — сказал он.
Я кивнул.
— И мне понравился Синий Журавль.
Я ждал от него дальнейших признаний, но мальчишка больше ничего не сказал, и мы продолжили путь в молчании.
20
Спустя час или чуть позже я встретил Гискарда возле маленького склада в паре кварталов от Черного дома. Однажды испытав гостеприимство моих бывших работодателей, я вообще не хотел даже близко подходить к этому месту, однако утешал себя мыслью о том, что, если бы Старец пожелал моей смерти, расстояние, разделявшее нас, уже не имело бы никакого значения. Разумеется, утешение подобного рода мало способствовало крепкому сну по ночам, но больше утешить себя мне было нечем.
