Василий Шахов - Тень Уробороса. Эпоха лицедеев
Но остальные ничего не замечали, и потому я списал свои иллюзии на игру больного воображения. В конце концов, моя мама тоже никак не походила на воинственную амазонку, а тетя Софи — на нежную принцессу с рыжими локонами…
По широкой лестнице в зал спускался молодой мужчина и женщина преклонных лет с пылающим яростью лицом. На руках у женщины лежало что-то ярко-розовое. Следом за этой недовольной друг другом четой плелась киборг-челядь.
— Это Пенелопа Энгельгардт, — беря меня за руку, шепнула Фанни. — Майор ВО в отставке. Была очень недовольна, что Яська пошла с нами в спецотдел… А это — Витька, Яськин муж, художник… Ну, что я тебе говорю, сам знаешь…
Она права: я знал все о семье Энгельгардт через Фанни, побывав ею и заполучив многое из ее мыслей. Эх, жаль, что сейчас, после восстановления памяти, мне уже не удастся преобразиться в мою жену и «подглядеть» еще разок!
«Синты» подвесили посреди зала большую посудину из тех, какие попадались мне в детройтском Инкубаторе. Кажется, педиатр называла те штуковины колыбелями. Правда, энгельгардтовская колыбель была позатейливее казенной инкубаторской, да еще раскрашена в небесно-синий цвет с белыми облачками на бортах. Кроватки репроцентра представляли собой стандартно прозрачные вместилища из того же материала, из какого делались «аквариумы-пробирки».
— Вот наш ангелочек! — просюсюкала Пенелопа Энгельгардт, демонстрируя всем захныкавшую внучку в розовом комбинезончике.
Друзья и подруги Энгельгардт-старшей подступили к ним и принялись изъявлять восхищение, причем половина откровенно фальшивила, созерцая непривычно маленькое и пугающе хрупкое существо.
Тем временем художник Виктор Хан пожал руки нам с Валентином Буш-Яновским, а фаустянин Агриппа приблизился к небесно-облачной колыбели и показал, что пора бы уложить в нее девочку.
— Слышал, на Фаусте женщин нет, — с подкупающей прямотой пробубнил Валентин, наклоняясь к нам с Виктором. — А как же они живут-то без этого самого?..
Полина почти незаметно пнула его под щиколотку и заулыбалась поглядевшему на них святому отцу.
— Мне придется капнуть на нее водой, — тихо произнес священник, поглаживая ручку малышки. — Поэтому нужно расстегнуть на ней одежду… Вы не возражаете?
Волк выпустил язык и растянулся на полу под висящей в воздухе колыбелькой. Стараясь не отвлекаться на него, я, напротив, сам того не желая, все время замечал краем глаза его призрачные метаморфозы. Вот некто на его месте уселся на пол в позу лотоса и замер в спокойном ожидании. Это никак нельзя было списать на тот же эликсир Палладаса (если допустить, что им мог воспользоваться кто-то еще): преображенный при помощи этого вещества не вызывает своим видом подобных галлюцинаций. Но ведь и нормальная голограмма их не вызывает! Что-то здесь нечисто!
Агриппа начал что-то говорить, негромко и чарующе. Почти все произнесенные им слова походили на кванторлингву, но ритмика речи отличалась от нее. По напевности этот язык был сродни итальянскому. Так я впервые в обиходе услышал умолкнувшую более двух тысяч лет назад латынь…
Да, именно латынь была первоосновой общеупотребительного языка Содружества. Кванторлингва — это синтетический язык заимствований, облеченных в псевдо-латинское звучание. Если считать термины и жаргонизмы, ее словарь насчитывает около девятисот тысяч лексем.
— «Отворотишься от презлого и потянешься ты к свету»… — приблизительно так перевел я одну из фраз Агриппы.
И тут мне показалось, что за окном промелькнула какая-то тень. Да-да, и при ярком солнечном свете я не успел разглядеть того, кто скользнул мимо окон снаружи! И встревожило увиденное не только меня. Подняв морду с пола, в ту же сторону уставился и Агриппов пес.
— Amen! — наконец произнес святой отец.
В воздухе закачалась сонливая тишина.
Агриппа извлек из складок в своем одеянии ярко блеснувший серебряный медальон на цепочке.
— Дочь моя, Поллинария! — продолжил священник на кванторлингве, держа медальон над обрызганным водой ребенком в подрагивающей колыбельке. — Ты пришла на эту землю с определенной для тебя миссией. Так выполни же свой долг, как пристало истинному господнему созданию! Аминь!
— Это макрос… — хрипло проговорил я на ухо жене, следя за раскачивающимся медальоном и досконально припоминая одно из своих видений, где «макрос» был золотым, а я вот так же лежал в пеленках и мне хотелось кричать и плакать от слепящих бликов и холодной воды, которой меня облил Агриппа…
— Какой макрос?
— Эта штучка, медальон. Это серебряный макрос. Мальчиков крестят золотым…
Мой голос срывался. Я чувствовал опасность. Она не была связана с этим фаустянином, его волком или шнырявшей под окнами тенью в одежде средневекового монаха-бенедиктинца. Все гораздо хуже: ощущения были сродни тем, что пришли ко мне перед штурмом «подсолнуховцами» нашего гидрокатера на Колумбе.
То, что случилось спустя несколько секунд, больше напоминало кошмарное наваждение, но оно оправдало мои предощущения…
…С оглушительным грохотом стекла в окнах разлетаются на куски. Священник подхватывает колыбель и закрывает собой завопившую девчонку.
Часть зала заполняется густым белым дымом, и я вижу, как люди валятся, едва вдохнув его. Волк с ревом выпрыгивает в расколотое окно. Дом оглашается тревожной сиреной.
Я натягиваю на нижнюю часть лица маску, выхватываю плазменник, Фанни с Ясной почти одновременно бросаются к Агриппе, на подоконнике возникает темная фигура монаха-бенедиктинца. Он легко отталкивается, прыгает в комнату, поверху облетая расползающееся облако дыма. Пенелопа Энгельгардт и ее сослуживцы падают, усыпленные.
— Дик, вытяжку! — слышу я знакомый голос: это кричит приземлившийся на обе ноги «бенедиктинец».
С его головы спадает капюшон. Я вижу лишь, как взметываются длинные волосы Элинора и, еще не осознав, что его самого здесь просто не должно быть, бросаюсь в прихожую, чтобы активировать вентиляционную систему. Последовательность моих мыслительных и физических перемещений настолько ускоренна, что не успевают пряди волос юного фаустянина упасть ему на плечи, как я уже срываю защитную панель с резервного пульта управления…
Все, кто не уснул от газа, бросаются в коридор под лестницей, вслед за Элинором, Фанни, Ясной и бегущим с колыбелькой в руках Агриппой.
Я включаю вытяжку, и дым широким плотным столбом подпрыгивает вверх, к раскрывшемуся в потолке люку. А в это время дом наполняется топотом. В окна запрыгивают какие-то вооруженные люди в защитных масках.
