Василий Шахов - Тень Уробороса. Эпоха лицедеев
Фанни ускользнула, едва мы припарковались в подземном гараже. Кажется, она хотела успеть переговорить с капитаном Буш-Яновской, но вообще-то могла бы подождать меня.
Я поймал себя на мысли, что ворчу. Не вслух, но с наслаждением. Так было и несколько лет назад. Я был счастлив от каждой минуты присутствия жены рядом со мной — и при этом постоянно бухтел и препирался с нею. Думаю, она сама провоцировала меня на такой стиль общения. Это было вроде игры, вошедшей в привычку. Соблюдение баланса. Суеверное отпугивание завистливых сущностей. Не знаю, чем еще. Но уверен: все неспроста.
Машин в ярко освещенном гараже было пруд пруди. Нового выпуска и старенькие, сверкающие и поблекшие, всевозможные модели стояли в несколько рядов. И даже здесь, в компании со всей этой техникой, будто нелепое напоминание о том, для чего все собрались, на весь потолок был растянут стереослайд с изображением разодетого во все розовое беззубого малыша. Малыш улыбался, словно для рекламы, и все время тянулся рукой куда-то вверх — и так постоянно: сюжет был «закольцован». Все-таки хорошо, что я имел опыт поездки в Инкубатор, иначе не на шутку испугался бы, как такое маленькое и неоформленное существо решились выволочь на всеобщее обозрение. Ведь даже в рекламе снимались дети не моложе трех лет, а в реальной жизни я видел только пятилетних. Слайд оставил у меня впечатление кощунства, и я поспешил к выходу.
Обогнав веселую толпу из незнакомых мне людей, я стал высматривать впереди Фанни и Полину. А попутно, конечно, мое зрение фиксировало все происходящее вокруг: по управленческой привычке я считаю, что большие сборища — это не к добру. На уровне рефлексов. И вряд ли кто смог бы доказать мне, что это не так.
И когда, вывернув из-за дверей, я оказался во дворе особняка, то в груди у меня что-то екнуло.
Это был человек. Человек и собака.
На мужчине было свободное длинное одеяние темно-лилового цвета. Он шел, пряча руки в обшлагах широких рукавов.
А рядом, прихрамывая, трусил крупный зверь, которого я в первый момент и принял за пса. Но при внимательном рассмотрении он оказался волком, длинноногим черным волком с хвостом-лопаткой и открытыми ранами на голенях обеих передних лап. Когда я смотрел на это животное, у меня было ощущение, что зрение мое слегка «плывет». Наверное, обычная голограмма, вроде моей Баст, подумалось мне. Я сумел убедить себя в этом и успокоился. Единственное, что смущало — почему у голограммы на лапах язвы? Для излишней правдоподобности?
Будто уловив мои сомнения, человек остановился и обернулся.
Мой череп прошила боль. Ну конечно, разве она могла дать забыть о себе? Я ведь так давно не испытывал этих поразительных ощущений, когда кажется, будто тебе в черепную коробку всунули еще одну голову, и она там пухнет, движется, тесня твой несчастный мозг.
Наученный прошлым опытом, я наклонился вперед и прижал к носу заготовленный на такой случай платок. В ноздрях стало горячо и мокро. Вот же черт!
Тайфун из чуждых мне воспоминаний закружил в моем полураздавленном мозгу.
Я не успел ухватиться локтем за карниз пристройки и рухнул на колени. Потом уже понял, что рухнул. Только что стоял на ногах — и вот теперь корчусь на плитах, а коленные чашечки дребезжат от удара.
А затем и боль, и тайфун внезапно отхлынули. Человек в лиловом, наклонившись, придерживал меня за плечи. И от него исходила такая сила — мягкая и целительная одновременно!..
— Лучше? — спросил он.
Сквозь рассеивающуюся пелену я увидел черты его лица — что-то птичье, немного хищное, но выражение не отпугивает, а располагает. И в глазах — искреннее сочувствие. Такое редко увидишь у кого-либо в наши дни. Черный волк стоял поодаль и будто наблюдал за мной.
Хорошенькое зрелище мы представляли собою для тех, кто выходил из гаража: стоящий в позе блудного сына крепкий парень с перемазанным кровью носовым платком, незнакомец в одежде древнего монаха и настороженный пес, исподлобья взирающий на этих двоих.
— Простите, святой отец! — сказал я, поднимаясь на ноги.
— Меня зовут Агриппа, — он первым протянул мне руку.
— А это?.. — я кивнул на волка.
— Это… — Агриппа попустил секундную заминку. — Это мой помощник. Фикшен-голограмма.
— Я так и подумал. Благодарю вас.
— Не стоит, — священник вглядывался в меня, будто силясь отыскать какие-то знакомые черты.
Я понял, что наша беседа слишком затянулась, отвлекая меня от моих, а преподобного — от его целей. Наскоро представившись (без упоминания своего рода деятельности), я направился к дому.
Моя супруга и Полина Буш-Яновская тихо беседовали на крыльце парадного входа.
— Хай! — сказал я капитану, с удовольствием разглядывая на ней изумрудно-зеленое платье — непривычное моему глазу убранство суровой рыжеволосой напарницы.
Обе женщины уставились на меня с таким видом, что я поневоле оглянулся: может, эти взгляды адресованы не мне?
— У тебя снова?.. — Фанни приложила пальцы к своей переносице, а Полина слегка нахмурилась.
— Ерунда, — отмахнулся я.
— Как ты?
Я повертел кистью руки, этим невнятным жестом отделываясь от ненужных расспросов. Ну не говорить же им, в конце концов, что хорошо представляю сейчас ощущения Зевса-Юпитера накануне рождения Афины Паллады[1]…
— Мне это не нравится, — сообщила Фаина и взяла меня под руку и потянула за собой в дом.
Сопротивления с моей стороны не было. Мне хотелось лечь, свернуться калачиком — и чтобы обо мне забыли на ближайшие несколько часов.
В парадном нас встретила усталая сержант Энгельгардт. Все в доме переливалось голограммами виновницы предстоящего торжества: Полина Энгельгардт, омываемая в ванночке, Полина Энгельгардт, размазывающая питательную смесь по себе и Ясне, Полина Энгельгардт в гневе и радости…
— Культ Энгельгардт-младшей? — насмешливо уточнила Буш-Яновская у меня за спиной.
Яся немного смутилась:
— Это мама…
Договорить она не успела. Дом пронзил истошный вопль. Ч-черт, моя голова едва не разлетелась на тысячу кусков.
— Чего это? — послышался голос Валентина.
— Не обращайте внимания, — вздохнула Ясна. — Это просто папа не дал дочери погремушку…
Следом послышались препирательства взрослых — женщины и мужчины. Я зажмурился, иначе глаза мои от такой акустики могли бы запросто вывалиться из глазниц.
— А это бабушка ругает папу за то, что он не дал дочери погремушку… — продолжала комментировать сержант, болезненно кривясь.
Несколько роботов, топоча, побежали вверх по лестнице.
