Учебник выживания для неприспособленных - Гунциг Томас

Уже направляясь к двери, он вдруг как будто что-то вспомнил:

— Ты помнишь, как много лет назад, когда еще жива была мама, я решил, что засиделся на посту отраслевого менеджера, и хотел перейти в супервизоры, чтобы дать новый толчок моей карьере. Помнишь?

Жан-Жан не помнил, и ему не хотелось, чтобы отец задерживался в дверях.

— Не важно, — продолжал отец, — когда я подал на место супервизора, оказалось, что для фазы отбора хозяева обратились к сторонней компании, чтобы ничего не оставлять на волю случая. Мне и другим кандидатам пришлось пройти кучу тестов, всяких дурацких тестов: тесты Рейвена на уровень интеллекта, РМ 38, где надо дополнять серии картинок, тесты на логику, тесты Боннарделя на вербальное понимание, BV8, тесты с кубиками Кооса, все эти разноцветные грани и картинки, которые надо воспроизводить. И знаешь что? Уверяю тебя, я прошел их хорошо, сам удивился, но даже получал удовольствие. А потом… А потом были личностные тесты, вся эта чушь, когда надо придумывать истории: тематический апперцептивный тест Мюррея, обозрение темперамента Гилфорда — Циммермана с тремя сотнями утверждений, на которые надо отвечать «да», «нет» или ставить вопросительный знак. Но фишкой того типа, который давал нам все эти тесты, фишкой, в которую он верил крепче всего, был «тест дерева». Ты знаешь, что такое тест дерева?

Жан-Жан не знал.

— Тест дерева — это когда тебя просят нарисовать четыре дерева на четырех чистых листах. Ну вот, ты рисуешь, а тип смотрит, как ты это делаешь, с дебильным выражением, знаешь, такое выражение, когда не хотят иметь никакого выражения, но ты видишь, что выражение все-таки есть, выражение типа, который тебя оценивает и чувствует себя выше, потому что думает, что со своим тестом дерева знает о тебе больше, чем ты сам, понимаешь?

Жан-Жан понимал.

— Короче, тест дерева — это полнейшая чушь, все равно что верить в таро, в маятник или там в единорогов. Но это входит в фазу отбора, так что выбора у тебя нет, и ты все равно проходишь тест. А потом, через несколько дней, получаешь письмо, в котором тебе сообщают, что ты отсеян. А ведь я прошел все остальные тесты, я знаю, что прошел, тесты на логику — это просто логика: ты знаешь, что хорошо и что плохо, в общем, я понял, где провалился — на тесте дерева. Тогда я захотел понять почему и почитал про этот тест, все пытался понять, как эти парни, которые заставляют тебя рисовать четыре дерева, толкуют твои рисунки. И хочешь знать, как они это делают?

Жан-Жан кивнул.

— Ну вот, первое дерево якобы отражает твои реакции перед новым и неизвестным, второе твою адаптацию к повседневности, третье твои желания, а четвертое страдания и травмы твоего детства, следы которых остались до настоящего времени… Какая хреновая хрень! В общем, короче, когда я проходил этот тест, я чувствовал, что надо быть осторожнее, что есть какая-то чертова психологическая засада за этими деревьями, и я нарисовал не слишком маленькие и не слишком большие, прямые, ровные, с листьями, но в меру… Самые что ни на есть нормальные деревья… А хочешь знать, почему я провалил тест дерева?

— Да, — сказал Жан-Жан, глядя, как бежит по кругу стрелка часов, и чувствуя, что Бланш вот-вот вернется.

— Я провалил тест дерева, потому что пририсовал им корни. Дурацкие корни, чертовы корни.

— Ну и что?

— Ну и в повернутых мозгах этих чертовых психологов деревья с корнями рисуют только дети, алкоголики и умственно неполноценные, ты можешь в это поверить?

— Я… я не знаю…

Отец покачал головой. Воспоминание об этой истории его явно пришибло. Он открыл дверь, Жан-Жан видел, что он хочет еще что-то сказать, и мысленно взмолился, чтобы это было не слишком надолго.

— Во всяком случае, после этого я начал задаваться вопросами о себе: о жизни, которую прожил, о выборах, которые делал, о детстве… И все такое… Я пытался прощупать мое «глубинное я», чтобы понять, что за больной там прячется. Ничего такого не найдя, я ударился в панику, мне казалось, что с каждым днем я все глубже вязну в чем-то зыбком и темном… Я так замучился спрашивать себя, почему пририсовал корни этим деревьям, что, уверяю тебя, начал думать о смерти… Не будь рядом твоей матери… Долго я не мог выкарабкаться…

— Папа… — начал Жан-Жан, всерьез опасаясь, что отец так и простоит весь вечер в дверях. Отец поднял палец, давая понять, что хочет добавить еще только одну вещь:

— И в конечном счете эти тесты навели меня на размышления… Я крутил это в голове так и этак неделю за неделей… И решил… Я решил, что ВСЕ ЭТИ ТЕСТЫ И ВОПРОСЫ НЕ ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ НАЙТИ НАИЛУЧШИЙ ПРОФИЛЬ. ЭТО ТОЛЬКО ОПРАВДАНИЕ. ОНИ ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ПОЗВОЛИТЬ МАЛЕНЬКОЙ КАСТЕ ПРИБРАТЬ К РУКАМ ДРУГУЮ… И если бы мне пришлось заново пройти эти тесты, я бы все равно пририсовал деревьям корни, потому что корни, хотят они того или нет, корни у деревьев есть! Понимаешь, у деревьев есть корни!

Последнюю фразу он почти выкрикнул, но тут же взял себя в руки и заявил безапелляционным тоном:

— Послушай, я не знаю, что ты хочешь ей сказать, Бланш этой, сегодня вечером, но не думай слишком долго, не взвешивай все за и против, если ты чувствуешь, что надо где-то пририсовать корни, сделай это, ладно? Сделай это!

— Сделаю.

Когда отец скрылся на лестничной клетке, Жан-Жан кинулся в ванную. Он внимательно рассмотрел свое лицо, почистил зубы. Попытался улыбнуться своему отражению, но тут же понял, что он смешон.

Поцеловать эту девушку, похоже, будет сложнее, чем он ожидал.

Когда Белый вернулся домой, он сразу нутром почуял, что в его отсутствие произошло что-то неладное. Правда, в квартире был Жак Ширак Усумо, который ждал, стоя в углу, большой и спокойный, как ствол секвойи в Йеллоустонском парке.

Но Белый чувствовал другое: что-то было не так с Марианной, которая с отсутствующим взглядом кусала нижнюю губу. Или что-то с Серым, который стоял между ней и Белым с вызывающим видом, — он, возможно, сам этого не сознавал, но Белому этот вид очень не понравился.

— Жак Ширак хочет нам что-то сказать. Что-то важное, — сообщил Черный.

Белый посмотрел на человека, который был любовником их матери, и нашел его еще грустнее, чем на похоронах. Наверно, горе переносится еще тяжелее, когда затягивается.

— Да? — спросил Белый, уже догадываясь, что услышит.

— Он вернулся на работу. На полный день. Дежурит все дни, кроме среды и воскресенья. С открытия до закрытия, — сказал Жак Ширак Усумо.

— Ты уверен?

— Да. У меня еще остались там друзья. Меня предупредили.

— Что будем делать? Пойдем? Пойдем туда сейчас? — нетерпеливо спросил Черный и засучил ногами, как ребенок.

— Надо мало-мальски подготовиться. Мы же не можем явиться туда вот так, средь бела дня! — перебил его Серый.

Белого начинали серьезно доставать вмешательства Серого в структуру власти стаи. Кто ему позволил перебивать Черного? Кто ему позволил думать о стратегии группы? И потом, почему Марианна такая надутая?

— Нет, можем! — заявил Белый.

— Супер! — обрадовался Черный.

— Ты понимаешь, какой это риск? — не унимался Серый.

Белый подошел к нему вплотную. Шерсть к шерсти.

— Что ты затеваешь? Что произошло, пока меня не было? Марианна, что-то произошло?

— Нет… Обычная домашняя обстановка, — сказала она насмешливо.

Белый посмотрел Серому в глаза, он чувствовал, что бушевавшая внутри ярость дала ему больше силы и авторитета, чем когда-либо. Чувствовал он и то, что Серый дрогнул, и это еще придало ему уверенности.

— Если я говорю, что мы можем пойти туда средь бела дня, это значит, что мы можем пойти туда средь бела дня. Объясни мне, что тебя смущает?

— Ничего… Я просто… — начал Серый неуверенным голосом.

— Замолчи! Ты смешон!

Серый замолчал. Его тело как будто съежилось и стало меньше на несколько сантиметров. По серым лапам пробегала дрожь.

Тут заговорил Жак Ширак, таким низким голосом, что, казалось, где-то заработала бетономешалка.