Лев Гурский - Есть, господин президент!
Ни в какие инстанции по такому смешному поводу он, конечно, не сунется. В медвежонке-коале с лицом генерала Деникина все же осталась кроха понимания, на каком уровне еще можно показывать дурь, а на каком лучше козырять, кивать и рта не открывать.
Тем временем Старосельская, налюбовавшись пирожными, аккуратно сложила девять из них обратно в пакет, а последнее, самое маленькое, в момент уговорила на месте. Я смекнул, почему она лишь на десять процентов реализовала право есть где вздумается. У меня в кабинете любое лакомство встанет демократке поперек горла. Ну что еще за крем — с привкусом Кремля?
— Симпатичные пирожные, — похвалил я работу слепых кондитеров. И, желая слегка позлить гостью, продолжил: — Но и при советской власти, я помню, тоже были сласти, вкусные и разные. Заварные, трубочки, ромовые бабки, «картошка», торт «Аленка»…
— Да откуда вам помнить советскую власть? — презрительно отмахнулась бабушка Лера. — По «Старым песням о главном»? Весь ваш гитлерюгенд по-настоящему не жил при тоталитаризме, не знал цензуры, не нюхал подлинного совка! А «бульдозерные выставки», а ворованный воздух, а «рыбный день» в столовых? А как студентов посылали на базы, на эти факультеты ненужных овощей? Вы хоть видели в жизни гарнир из тушеной капусты? Тьфу на вас!
— Уже третий раз вы меня упоминаете в одной компании с нацистами, — укорил я Старосельскую. — То у вас был Гиммлер, то Геббельс, теперь вот гитлерюгенд выскочил… Не понимаю, к чему такие обидные сравнения. Разве наша власть не борется с фашизмом и экстремизмом, разве мы не сажаем всяких там бритоголовых? Ваш «ДемАльянс» — антифашистская партия, а раз так, мы с вами хоть в каких-то вещах стратегические союзники.
— И ваша кремлевская «Почва» вместе с вашим Погодиным — она тоже борется с фашизмом? — ядовитым тоном поинтересовалась у меня гостья, старательно выделяя слово «ваш». — Сами с собой, выходит? Как та унтер-офицерская вдова?
— Вовсе «Почва» не «моя» и не «кремлевская», — открестился я. — С чего вы взяли? Главная наша партия — сами знаете, «Любимая страна». Я, конечно, провожу консультации с представителями разных политических сил, и с Погодиным в том числе… но ведь общаемся мы и с вами, Валерия Брониславовна! Плюрализм.
— Нуда, конечно, щас, — ухмыльнулась Старосельская. — Уши вянут от такой туфты. Со мной вы встречаетесь впервые в жизни, а Погодин-то к вам постоянно бегает, это всем известно. У его песенок теперь один и тот же припев: «Я вчера был в Кремле…»
Вот трепло жирное, про себя обругал я Тиму. Дать бы ему по лбу, чтобы не болтал. Или хоть визировал у меня будущую болтовню.
— Милая Валерия Брониславовна, — проникновенно сказал я, — у нас свобода слова. Вы сами за нее кровь проливали на баррикадах. Я не могу запретить никому, в том числе и названному вами Погодину, рассказывать небылицы. Но вы-то человек умный! Вы же должны понимать, что Кремлю не по пути с такими, как он…
Телефон на моем столе вновь застрекотал.
— Если опять Сеня, — сказал я Софье Андреевне, — намекните ему, что я вышел в туалет и это очень надолго, до конца дня.
— Нет, это не он, — ответила секретарша. — В вашей приемной объявился Погодин. Без записи. Я ему говорю: раз он с утра не записался к вам, то я не могу его пустить. А он твердит, что не ел уже сутки, и грозится упасть в голодный обморок прямо тут.
Легок на помине, с раздражением подумал я. Не мог еще немного полежать-поголодать в Думе! Как теперь прикажете разводить обе этих туши? Когда я звал сюда бабушку Леру то хотел лишь проверить ее бойцовский ресурс, а не расходовать его вхолостую. Устраивать корриду у себя в кабинете, без зрителей и телекамер, неэкономно… Может, вывести Валерию Брониславовну через запасной выход? Нет-нет, раскрывать перед ней даже маленькую кремлевскую тайну опасно. К тому же бабушку русской демократии все равно не втиснуть в секретный лифт… Ладно, если Тима сам напросился, устроим репетицию. Ну-ка, пузаны, к барьеру!
— Пусть Погодин зайдет, — распорядился я, на всякий случай отодвигая пепельницу подальше от гостьи.
И стал ждать развития событий.
— Иван Николаевич, так нельзя! — обиженно начал Тима еще на пороге моего кабинета. Щеки страстотерпца, кроме суточной щетины, не отразили особых сдвигов. Ничего и близко похожего на грядущий голодный обморок. И это вовсе не странно, при таких-то мощных подкожных запасах. — Иван Николаевич, скажите Крысолову, чтоб не устраивал в Думе против нас провокаций! С утра, в самый разгар голодовки, мимо дверей моего кабинета с шашлыками и свежим борщом нарочно ходят члены партии «Любимая страна». Ходят и носят, ходят и носят. А знаете, как они пахнут? Как…
— И как же пахнут члены партии «Любимая страна»? — сзади подала голос бабушка русской демократии.
Тима вздрогнул и обернулся: только сейчас он сообразил, что в кабинете он третий, а не второй. При этом позиционный перевес был у Старосельской. Несмотря на свои внушительные габариты, она сумела тихонько проскользнуть ему за спину и отрезать путь к отступлению. В такой ситуации надлежит или биться, или сдаться.
— Познакомьтесь, — тоном любезного хозяина предложил я. — Это госпожа Старосельская, а это — господин Погодин.
Пассионария русской демократии немедленно взяла быка за рога.
— Господин? Да какой же он господин? — голосом еще более скрипучим, чем раньше, выставила она диагноз. — Он и на товарища не тянет. Отъевшаяся фашистская морда, помесь Розенберга с Эйхманом в миниатюре. Тюрьма Шпандау по нему плачет.
— Но-но, без грубостей! — Тима сместился влево, поближе к столу, стараясь совершить обходной маневр и обезопасить фланги. — Я не потерплю огульных оскорблений. И слово «морда» я отвергаю как непарламентское. Никакие мы не фашисты, мы патриоты, мы твердые государственники… И не вы, между прочим, а мы — реальная оппозиция компрадорскому режиму…
— Вы — кто? Вы — что? — сардонически засмеялась бабушка Лера. — Вы — оппозиция?! Не смейте пачкать это святое слово! Люди за него умирали в застенках Эн-Ка-Вэ-Дэ!
Старосельская замахнулась кулаком на Тиму, а когда он отпрянул, ловко подставила ему ногу. Лидер партии «Почва» драматически взмахнул руками, словно откормленный гусь при попытке взлететь. Не удержав равновесия, он зацепился за край ковровой дорожки и — ах! — с приглушенным шмяком стукнулся об пол толстым задом.
Эффектно, не мог не признать я. Будь мы сейчас в Колизее, я показал бы защитнице демократии большой палец, ногтем вниз. Впрочем, та и сама не собиралась тормозить на полпути.
— Значит, Россия — для русских? Москва — для москвичей? Кремль — для кремлевцев? — Валерия Брониславовна заозиралась по сторонам в поисках подходящего оружия возмездия.
