Лев Гурский - Есть, господин президент!
Я не скрыл улыбки: вот, значит, какая «змея» пригрелась в пакете! Мадам Старосельская, представьте, думает о политике не двадцать четыре часа в сутки. Она, оказывается, тоже человек. И, как большинство нормальных землян, любит сладенькое.
— И не мечтайте! — тут же заявила бабушка русской демократии, поспешно придвинув ногой пакет поближе к креслу. Улыбку мою она истолковала неправильным образом. Вообразила, будто я покушаюсь на ее десерт уже сейчас. — Ишь какой хитрый! Эти десять штук я взяла для себя, руки прочь! Пока вас еще не посадили, вы их сами в состоянии купить, хоть целый грузовик. На Шаболовке, чтоб вы знали, есть частная кондитерская. Хозяева — очень достойные люди. Муж и жена, потерявшие почти все зрение под гнетом коммуняк. Пирожные у них выходят чуть-чуть подороже, чем в Елисеевском, но я стараюсь покупать только там, у Черкашиных.
— Понимаю-понимаю, — сказал я. — Из принципа.
— Да вы-то, кремлевский мальчик, вы-то чего понимаете в принципах? — высокомерно одернула меня Старосельская. — Вам сколько лет? Небось и тридцати нет?
Чем неудобны быстрые карьеры, вроде моей, так это люфтом между внешним видом и должностью. Ты уже давно полновесный советник главы государства, а выглядишь еще сопливым референтиком.
— Мне тридцать два, — уточнил я.
— Ну, это несущественно, — махнула пухлой рукой Валерия Брониславовна. — Год-два роли не играют, если это, конечно, не тюремный срок. Когда нас гноили в лагерях и психушках, вы, Щебнев, в пятом классе изучали «Малую землю» Брежнева. Мы жизнью и свободой платили за буржуазные ценности, а потом такие, как вы, влезли на готовое и норовят теперь все захапать. Принципы, понимаешь, как бы не так… При чем тут принципы? Это обычные законы правильного капитализма, по фон Хайеку не по Марксу. У тех кондитеров с Шаболовки товар просто лучше — и весь секрет.
— А чем же он лучше? — спросил я.
— Практически всем, — откликнулась поклонница буржуазных ценностей. — Ассортимент шире, качество выше. Вот я и реализую священное право выбора, пока ваша кодла еще не полностью его отняла у россиян. К тому же толстые женщины за пятьдесят имеют преимущество перед худыми и молоденькими: не надо трястись над лишними калориями. И никто, — моя гостья грозно возвысила голос, — никто, даже ваш президент-узурпатор, не запретит мне есть то, что я захочу, в тех количествах, в каких я захочу, и в то время суток, когда я захочу.
— Боже упаси препятствовать вам в еде! — Внутренне я содрогнулся. Ни декабристов, ни Герцена, ни лиха у нас в стране лучше не будить. С нашим пещерным уровнем пожарной безопасности даже синичка способна море зажечь. Мы еле-еле убереглись от «цветочных» революций, нам только «революции пирожных» не хватает до полного счастья. — Пожалуйста, кушайте на здоровье. Можете хоть сейчас приступать, я и звука против не издам…
К этим словам сейчас же, как по заказу, прибавился посторонний звук — стрекотанье внутреннего телефона. Ага, труба зовет. Я наскоро состроил из своих щек, губ и носа извиняющуюся гримаску, поднял трубку, приложил ее поплотнее к уху и сказал:
— Да, Софья Андреевна, да. Кто-то меня очень хочет?
— Крысолов полчаса уже висит на линии, — сообщила Худякова. — Это все из-за тех двух альпинистов, Шалина с Болтаевым. Он говорит, что «Любимая страна» имела виды на обоих. Им почти уж выписали партбилеты, ждали только подходящего момента. И тут вдруг погодинцы увели героев из-под самого носа…
— Постойте, вы же сказали, что их еще не спасли! — удивился я.
— В том-то и дело, что не спасли, — подтвердила секретарша. — Может, им вообще не удастся помочь. Час назад по «Эху» сказали, что ветер внезапно усилился, и расчистка завала приостановлена.
— Так чего же ему, чудаку, неймется? — Я побарабанил пальцами по крышке стола. — Ладно, переключите его на мой аппарат. Но перед этим скажите, что у меня важный гость. Пусть он покороче.
За те пару секунд, пока Софья Андреевна соединяла меня с лидером «Любимой страны», я успел бросить взгляд на важную гостью. И увидел, что она зря времени не теряет: уже распаковала на своем краю стола пакет с пирожными и затеяла смотр сладкого богатства.
Были здесь эклеры с кремом цвета брусники и брусничные корзинки с мармеладом и цукатами. Было нечто круглое апельсинового цвета и что-то треугольное, явно шоколадного происхождения, опять-таки с целой горой крема. Особняком лежали коричнево-желтые кубики типа «наполеона», но с разноцветной желеобразной начинкой. А еще были снежные комья взбитых сливок, обнимаемых хрупкими бежевыми вафельными рожками. Не знаю, каково это на вкус, однако смотрится крайне завлекательно. Слепцы Черкашины, пострадавшие от большевиков, и вправду, похоже, знатные кулинарные мастера…
— Иван, так нельзя! — возник в трубке обиженный бас Сени Крысолова. — Скажи этому голодающему Поволжья, ну Погодину, чтоб не борзел. Те два горных козла, Шалин и Болтаев, — наш креатив. У нас и оба варианта для них были проработаны: первый — радостная встреча, а второй — церемония прощания, если не откопают. Мы уже оплатили воздушные шарики, серпантин, духовой оркестр, венки и митрополита, и тут — такая подляна от «Почвы»… Ты же куратор проекта, вели им все отыграть назад!
— И как это ты себе практически представляешь? — развеселился я. — Чтобы они их так же заочно исключили, что ли? И с какой, мил человек, формулировочкой? «Ввиду неучастия в делах партии»?
— Сами они заварили кашу самим и придумывать, — угрюмо сказал Крысолов. Сеня не был расположен шутить над своей же глупостью.
— Ну а дальше будет что? — продолжал я допытываться у него. — Представь, они свободны, и что потом? Вы их сразу примете, чтобы через день похоронить? А вдруг они уже сейчас — того-с, а? Лежат в снегу, холодные и дохлые? Ты же, Сенечка, с этими альпинистами опасный прецедент создашь: партия власти растет за счет мертвецов! Мы и глазом моргнуть не успеем, как все прочие партии кинутся записывать к себе покойных тетушек и дядюшек. А там и до избирательных участков на кладбищах недалеко…
— Стало быть, помогать ты отказываешься, — надулся Крысолов на другом конце провода. Я прямо наяву увидел, как обиженно топорщатся его белогвардейские усы. — Имей в виду я могу и выше постучаться. Ты, в конце концов, не последняя инстанция.
— Стучись, Сеня, стучись, — посоветовал я этому умнику. — Лучше сразу в патриархию. Если они не врут, у них там прямая телефонная связь с самой высокой инстанцией на свете. Можешь, кстати, и Христа принять в партию. Но поторопись: левые тоже давно точат зубы на этот брэнд… Чао! — И я повесил трубку.
