Господин следователь - Шалашов Евгений Васильевич

Внизу, в вестибюле, рядом со служителем, которого я принимал за швейцара, сидел на табурете мужчина в форме чиновника почтового ведомства, в запыленной шинели, выглядевший усталым, с каким-то небольшим пакетом на коленях.

– Вот, господин курьер, его благородие Чернавский явился, – сообщил служитель.

– Господин Чернавский? – уточнил курьер, вставая со своего места.

– Именно так, – кивнул я, слегка удивившись, что за курьер такой.

– Коллежский регистратор Милашкин, – представился чиновник. – Чиновник для особых поручений канцелярии его высокопревосходительства Новгородского губернатора. Я уполномочен передать вам послание из канцелярии и небольшую посылку. Будьте добры – распишитесь в квитанции.

Продолжая удивляться, я оставил автограф в отпечатанном типографским способом листочке, куда были внесены мои имя, фамилия и должность, забрал пакет с сургучной печатью и посылку – тоже с печатью.

Курьер вскинул руку к фуражке и вышел, а я принялся рассматривать пакет. Действительно, указано, что получатель – коллежский секретарь г-н Чернавский Иван Александрович, а отправитель – канцелярия его высокопревосходительства губернатора. Странно. Не помню, чтобы корреспонденцию доставляли со специальным курьером. Не по чину мне такие письма получать. И не помню, чтобы в окружной суд что-то доставлялось курьерами. Имеется государственная почтовая служба, вся корреспонденция поступает в Череповецкую почтовую контору, а уже потом почтальон приносит в канцелярию. У нас-то вообще интересно. Официальные бумаги, что идут к нам из Санкт-Петербурга, из судебной палаты, делают изрядный крюк – сначала отправляются в Новгород, а уже оттуда приходят к нам.

А частные письма – и отца, и матери – приходят по моему домашнему адресу: г-ну Чернавскому, город Череповец, улица Благовещенская, дом вдовы коллежской асессорши Селивановой.

Спросить, что ли, швейцара… то есть служителя? Он-то здесь все про все знает. Но отчего-то постеснялся задавать вопросы э-э обслуживающему персоналу.

Поэтому просто прошел в свой кабинет и вскрыл казенный конверт. А в нем оказалось письмо отца.

«Мой дорогой сын Иван. В связи с отсутствием непосредственного начальника губернии, я уже месяц исполняю обязанности губернатора. Две недели назад на мой стол легло прошение череповецкого исправника, в котором он испрашивает награду для судебного следователя Череповецкого окружного суда, коллежского советника Чернавского Ивана Александровича. Позволю себе процитировать: "Повинуясь внутреннему чувству долга и уважения к законодательству Российской империи, судебный следователь проявил истинную храбрость и отвагу при задержании опасного преступника, признанного в ходе расследования убийцей – Шадрунова Николая, крестьянского сословия, убившего из ревностных побуждений своего соперника.

При этом господин Чернавский спас жизнь городового Фрола Егорушкина, голова которого вошла в опасную близость с поленом, коим был вооружен вышеозначенный преступник.

Покорнейше прошу Ваше Высокопревосходительство возбудить ходатайство перед Министерством юстиции, в ведении которого состоит Череповецкий суд, о награждении судебного следователя И. А. Чернавского соответствующей наградой".

Отвечу сразу – я мог бы своей властью отправить ходатайство в Министерство юстиции, минуя товарища министра внутренних дел, в чьих полномочиях является передача документов из нашего ведомства в иные, но я не хочу сам принимать такое решение, чтобы у окружающих не сложилось впечатление, что я каким-то образом влияю на карьеру своего сына. Поэтому сообщаю, что ходатайство череповецкого исправника будет лежать и дожидаться возвращения его высокопревосходительства г-на Мосолова. Решение должен принять Александр Николаевич.

Надеюсь, ты все правильно поймешь и не обидишься на меня.

Не скрою, когда я читал ходатайство, меня охватила гордость за своего сына. Но, разумеется, как отец, я очень переживаю за тебя. Прошу прощения, но я, по своим каналам, навел дополнительные справки по делу о задержании Шадрунова.

Очень тебя прошу, дорогой мой сын:

Во-первых, не соваться туда, где должны обойтись иными силами. Задержание уголовных преступников должно осуществляться полицейскими, в крайнем случае – жандармами или солдатами. Каждый должен выполнять то дело, к которому он приставлен.

Во-вторых, если уж ты бросаешься на вооруженного преступника, не хватай полено, даже если оружием самого преступника является точно такой же предмет, а используй оружие, сообразно своему положению. В той посылочке, что прилагается к письму, ты найдешь именно то, что тебе нужно. Но лучше, если бы эта вещь тебе никогда не понадобилась.

В-третьих, я очень тебя прошу не сообщать Ольге Николаевне о том инциденте с поленом и задержанием преступника. Надеюсь, что никто из наших череповецких знакомых не поставит твою матушку в известность.

Засим прощаюсь. Твой любящий отец.

P. S.

Ты уже стал взрослым, к тому же – ты нынче чиновник, и я не могу попросту снять с тебя штаны и как следует выпороть. А жаль.

Еще раз – я тебя очень люблю.

Отец.

P. P. S.

Прежде чем пользоваться моим подарком, настоятельно рекомендую вначале посоветоваться со знающим человеком».

Распаковав сверток, я обнаружил в нем бумажную коробку, а в ней – деревянную шкатулку, запертую на замочек. И ключик рядышком. Повернув ключик, поднял крышку.

Красота! В специальном отделении небольшой револьвер, восемь толстеньких патронов, шомпол. Вот так вот – отец, высокопоставленный чиновник Российской империи запросто посылает с курьером револьвер своему сыну. Читал, конечно, что до революции оружие можно было покупать в магазине без регистрации, но относился к этому с сомнением. Оказывается – правда.

Револьвер удобно лег в мою руку. Это у нас что за модель? Какой-нибудь «браунинг» или «наган»? Не знаток я оружия. Разберусь, конечно, машинка несложная, но пусть толковый человек все разъяснит. Вот пойду нынче к Ухтомскому, чтобы узнать, не выяснили ли чего городовые, его и расспрошу. Должен Антон Евлампиевич в оружии разбираться.

Я засунул револьвер в карман форменного сюртука. Оттопыривается. Не поленился, подошел к стене и примерил оружие к карману шинели. Уже лучше.

Раздался стук в дверь.

– Да-да, войдите, – разрешил я, торопливо отступая к столу и убирая револьвер в ящик.

В кабинет вошел доктор. Я в прошлый раз только отметил, что эскулап мужчина достаточно полный. Но статский советник Федышинский был таков, что, когда он прошел внутрь, в кабинете сразу же стало меньше места.

– Доброе утречко, господин следователь, – поздоровался доктор, усаживаясь на стул для посетителей. Стул жалобно заскрипел, а доктор, не обращая внимания на стон мебели, сообщил: – Я тут неподалеку по делам был, решил, что сам к вам зайду, занесу акт осмотра. Чего вам курьеров слать или самому ноги топтать?

Наш нештатный судмедэксперт протянул мне листочек. Бегло почитал. Ну да, все именно так, как мне и представлялось. Удар нанесен точно в сердце, лезвие его не просто пробило, а вышло насквозь с другой стороны тела. Спину-то я не видел, но доктор все осмотрел. Ширина и глубина раневого канала совпадают с параметрами орудия преступления, которое я нашел в избе старика. Угол – около пятнадцати градусов. То есть – удар нанесен сверху вниз. Значит, покойный Двойнишников в этот момент сидел.

Еще бы к этим данным да подозреваемого. Может, эскулап что-то подскажет?

– Михаил Терентьевич, – обратился я к доктору, вспомнив его имя и отчество. – Ежели удар точно в сердце, убийцей может быть профессионал? Мясник, там, или какой отставной военный?

– Вы еще скажите – хирург, – фыркнул доктор. – Хирургу таких ударов наносить нет надобности. И мясник, сударь вы мой, по-другому скотину колет. Либо по башке обухом бьет, а потом горло режет, либо по сердцу тычет. Но у человека и у скотины строение разное. Мы-то, как известно, прямоходящие, а животина – она в горизонтальном положении ходит. А военные… Я, перед тем как на статскую службу податься, военным врачом двадцать лет отслужил, до главного врача дивизии дослужился. Так вот: так точно никто ударить не может. Вот если на тренировке по штыковому бою, случайно – это возможно.