Надежда Попова - Ведущий в погибель
– Я не намерен никого убеждать, – устало опустив голову, выдохнул птенец, – и мне плевать, что думаете вы оба.
– А напрасно, – усмехнулся Курт, кивнув в сторону клети на полу. – Ням-ням, Конрад. Рождественский дед не приносит гостинцев грубым и невоспитанным стригам. Не в том ты положении, чтобы корчить из себя хозяина жизни… Но в одном ты прав: не будем погружаться в богословие. Продолжим. Почему Арвид убил тех, кто обратил его?
– Все просто, – с усилием ответил птенец. – Они вырожденцы. Они мерзость.
– Он смог перебить несколько стариков, – перечислил Курт, – всего лишь спустя месяц после обращения постиг умение управлять людьми, и к тому же, будучи обращенным такими тварями, восстал нормальным стригом… Я, как и твой мастер, умею ценить противника. Сейчас – не могу не сказать, что Арвид был силен. Во всех смыслах.
– Уже до обращения он замечал за собою необычные способности, верно? Потому ему все так легко далось? – на фон Вегерхофа Конрад не взглянул, не ответив, но и не возразив, и стриг кивнул. – Верно. Потому он сумел пережить такое обращение.
– Он умел многое, – болезненно улыбнулся птенец, по-прежнему глядя в пол; даже от противоположной стены Курт услышал, как он шумно сглатывает, втягивая воздух, и лишь теперь вспомнил, что ночью от неосторожного и слишком резкого движения разошелся на ребре шов, вскрыв незажившую рану. – И он сумел бы еще больше. Встреть ты его чуть позже – он размазал бы тебя по стенке.
– Не стану спорить, – кивнул фон Вегерхоф.
– Я не видел, как ты смог одержать над ним победу. Но уверен, что без этих твоих божественных штучек не обошлось, иначе говоря – победа не была честной.
– Гляди-ка, вспомнил о чести, – хмыкнул Курт. – Надо же. Оказывается, лечебное голодание не миф, и на памяти сказывается благотворно. А кто-то говорит, что лишение воды и пищи – чрезмерная пытка… Ошибаешься, Конрад. Твоего великого мастера Александер забил, как котенка, и совершенно по всем этим вашим правилам. Мертвый еврей, чтоб ты чего не подумал, не вмешивался… Для чего вы явились в Германию? Страна, где буйствует Инквизиция, как мне кажется, не самое лучшее место обитания.
– Напротив, неплохое, – возразил Конрад насмешливо. – Вы вечно хватаете не тех, кого надо.
– Да в самом деле? – с преувеличенным удивлением уточнил Курт. – Ты-то здесь. Сдается мне, причиной является что-то другое. От страстей и слабостей человеческих избавиться не так уж легко, а? Заела тоска по родине?
– А еще в обычаях Инквизиции самим отвечать на вопросы, заданные обвиняемым.
– А в обычаях большинства обвиняемых – упираться, не признавая фактов, Конрад. Конрад фон Нейшлиц, – повторил он медленно. – Вас было трое у него, верно? Марк и еще тот, убитый в Ульме… Их полные имена и краткая биография.
– Для чего скрывать? – поторопил птенца фон Вегерхоф, когда тот не ответил. – Сейчас в этом нет никакого смысла.
– Криштоф Эльбе, – отозвался, наконец, Конрад. – Это тот, кого ты убил в городе. Мы нашли его лет десять назад еще в Польше, уже у самой границы. Никакой особенной биографии у него нет – простой обыватель.
– И Марк, – напомнил стриг.
– Марк… – повторил птенец. – Просто – Марк. Бродяга. Разгуливал по дорогам, напрашиваясь на всевозможные работы и воруя, что подвернется.
– Но тоже с потенциалом, так?
– Арвид других не принимал.
– Значит, фогтова дочка тоже подает большие надежды? – усмехнулся Курт недоверчиво. – У меня сложилось мнение, что это девица нервная и строптивая, а кроме того, слегка тронутая умом. Или просто твой мастер решил разбавить ваш гадюшник миловидной змейкой?
– Она вздорная, – нехотя ответил Конрад. – Своенравная. Но неглупая и способная. Через месяц-другой, успокоившись и перебесившись, могла бы… Да какая разница, – раздраженно отмахнулся тот одним плечом. – Какое это имеет значение?
– Вот и я спрашиваю – какое это имеет значение? Все это – обращение Хелены фон Люфтенхаймер, подчинение ландсфогта, тела убитых, брошенные в городе открыто… Переходим к самому главному: что вы делали здесь? Для чего явились в Ульм? Но прежде, – чуть повысил голос Курт, не дав птенцу ответить, – одно предупреждение, чтобы мне не пришлось снова открывать окно, хотя, признаться, руки чешутся. У тебя наготове два ответа, с вариациями – «ничего особенного, просто город попался по пути» и «не знаю, спроси у Арвида». Но к чему скрывать что бы то ни было теперь? План провалился, организатор убит, все сообщники убиты. Унести все тайны в могилу принципа ради мысль глупая.
– Зато приятная, – возразил Конрад, и Курт, мгновение помедлив, коротким движением распахнул ставню.
– Ой ли? – усомнился он, когда птенец с шипением забился в оковах, пытаясь уйти из четкого, ровного, точно вырезанного из желтого полотна, солнечного прямоугольника. – Сдается мне, приятного-то немного.
– Закрой! – выкрикнул тот сквозь болезненное рычание, и он медленно притворил ставню, изобразив сострадающий вздох:
– Понимаю. Непривычно и противно отчитываться перед смертной овцой или кто я там. Однако придется, Конрад; эта смертная овца может доставить тебе много-много досадных минут или часов, и способов сделать это – несчитано. Мне даже не придется напрягаться, и exsecutor для этого не понадобится. А еще – ты мне сердце вынуть пытался, не помнишь? Советую подумать о том, что я, выражусь так парадоксально, имею на тебя зуб и не упущу возможности поквитаться за ту ночь в замке. Человек существо низменное, знаешь. Мстительное и бессердечное. Можешь считать, что в моем лице ты видишь воплощение всех подобных пороков.
– Убери руку от ставни, – выдавил птенец напряженно, и Курт кивнул, отведя ладонь и шагнув от окна в сторону:
– Если тебе так будет легче говорить – хорошо… Брось выделываться, Конрад. Ты, отмечу очевидное, уже немолодой дядька, не дурак, в жизни немало повидал и понял. Что такое Инквизиция – знаешь; и то, что я рано или поздно ответа добьюсь, – понимаешь. Ты, к слову, от всех прежних моих испытуемых выгодно отличаешься тем, что при любой жесткости допроса, если тебя подкармливать, через день-другой – как новенький и готов к продолжению. Я тебе, как орел Прометею, буду каждый день выклевывать печень, покуда не добьюсь того, что мне нужно. Колись. Что вы тут затеяли с вашим мастером?
Птенец молча смотрел в пол, не отвечая, но сейчас Курт не стал его торопить – кем бы ни был Конрад фон Нейшлиц, а многое в нем осталось человеческим; и тень в прозрачных глазах была узнаваемой, такой же, как и у многих других, простых смертных, побывавших в его положении, вот так, напротив майстера инквизитора Гессе. Эта тень во взгляде всегда означала одно: сейчас будет сказано все, и сказано правдиво; когда молчание пройдет некий незримый и неслышимый рубеж, зазвучат слова, которые сейчас собираются в мыслях. Это значит, что допрашиваемый уже готов ответить и сейчас примиряет самого себя с этой мыслью, доказывая самому себе, что иного выхода просто нет.
