Надежда Попова - Ведущий в погибель
– Ну, вот и пришло твое время, да? – сквозь сжатые губы выговорил Конрад и запнулся, вцепившись взглядом в клеть в руке стрига.
– Я вижу, ты уже все понял, – кивнул Курт, остановившись у стены напротив, подле узкого окна, нарочно по случаю забранного толстой ставней. – Мне надо, чтобы ты дожил до появления моего начальства, а после этого – до того момента, как я вывезу тебя на площадь. Посему можешь даже не сомневаться: ответив на все мои вопросы, ты получишь те несколько глотков, что погасят твою жажду. Придется поплеваться шерстью, но я полагаю, что с этим маленьким неудобством ты смиришься.
– А почему, ты думаешь, мне есть что тебе сказать?
– Ты его первенец, – тихо откликнулся фон Вегерхоф, аккуратно поставив клеть на пол. – У него не было от тебя тайн. Или было мало. Даже если ты и не знаешь чего-то наверняка, даже если Арвид и не рассказывал всего – кое-что, хоть что-то, тебе все же известно. Или ты догадываешься.
– Не представляю, что вы хотите услышать, – возразил Конрад, складывая слова с видимым усилием. – Расположение других гнезд мне не известно – Арвид не слишком любит… любил шумные компании. Все, кого нам доводилось повстречать за эти годы, считанные единицы…
– Подозреваю, что в живых их уже нет, – предположил Курт, когда тот замялся. – Верно?
– Радовался бы, – неискренне улыбнулся птенец. – Тебе меньше работы.
– Да я на седьмом небе, – согласился он. – Однако говорить мы будем не об этом. Я, конечно, не отказался бы узнать и о безвестных гнездах и кланах, однако получить сведения о том, что их просто больше нет, тоже неплохо… Для начала я хочу восстановить некоторые пробелы в известной мне истории. Что случилось в ту ночь, когда ты был пленен Арвидом?
– Не помню.
Мгновение он стоял неподвижно, и, вздохнув с показательной усталостью, рывком распахнул ставню, бросив на птенца яркую полосу света. Конрад зажмурился, отвернувшись и зашипев, рванулся прочь, натянув цепь, как струну, и Курт вновь закрыл окно.
– Чтоб не тратить слов, – пояснил он, глядя на обвисшего в оковах стрига. – Так будет всякий раз, когда я услышу неправду… Сегодня пятница, Конрад. Тринадцатое. Символично, верно? Для тебя лично более невезучий день придумать сложно, поверь.
– Это не может не остаться в памяти, – произнес фон Вегерхоф по-прежнему чуть слышно и неспешно. – Последняя ночь перед смертью, последние часы перед тем, как перемениться навсегда… Это запоминается. Это помнят все, сколько бы лет им ни было, а ты был обращен не столь уж давно.
– И это мое личное дело, – через силу вымолвил Конрад, – мое и мастера.
– Твоего мастера больше нет, – пожал плечами Курт. – Зато есть я и без минут полдень за этим окном. Весна в этом году приятная, солнечная… Я жду ответа.
– Для чего тебе? Чем будет полезно? Что даст?
– Ничего. Но мне отчет писать… Итак?
– Не помню, – повторил птенец, напрягшись, когда на ставню легла рука. – Никогда не стремился сохранить эти воспоминания. Ни к чему.
– По какой причине Арвид выбрал обращение? Насколько мне известно, его сородичи обыкновенно пускали пленников на вырезку.
– По той же, по какой не был убит в ту ночь ты. Хотя я предупреждал его, что это кончится плохо… Если б он послушал меня, сейчас я не слушал бы тебя. Сейчас ты слушал бы его.
– Давай-ка не будем проповедовать друг другу прелести жизни на стороне каждого из нас – все равно не сойдемся, – поморщился Курт. – Прими как факт: убедить меня в том, что я много потерял, – идея гнилая на корню. Итак, почувствовав в тебе большой potential, он создал своего первого птенца… Почему он ушел?
– Он впервые увидел чужаков, – пояснил фон Вегерхоф, когда тот не ответил. – Ведь так? Его поразили эти люди в броне, которую не берут ножи, этот размах… В сравнении с тем, что, думаю, ты рассказал о мире за пределами его леса, все, виденное прежде, показалось ему неважным и мелким…
– Как, кстати, тебе это удалось? – поинтересовался Курт, не увидев и не услышав возражений. – Полагаю, в те дни он по-немецки не говорил, что понятно, да и ты на языке дикарей, думаю, был ни в зуб ногой. Как вы общались?
– Ему не надо было знать языка, – все так же вместо птенца продолжил фон Вегерхоф. – Арвид увидел все сам – просто заглянув в мысли и чувства своего пленника. Ведь за каждым произносимым им словом стоял свой образ. Верно?.. А поскольку он был любознательным и неглупым, незнакомое и чуждое не уничтожил сразу, предпочтя вначале узнать.
– К чему задавать мне вопросы… – выговорил птенец, прикрыв глаза и с хрипом переведя дыхание. – Вы сами все знаете лучше меня. Даже обо мне. Даже то, чего я не знаю.
– Хохмач, да?.. В чем дело? Так стыдишься само́й мысли о том, что твой мастер когда-то молился пню?
– Ты молишься мертвому еврею, – покривил губы Конрад. – Чем лучше.
– Этот мертвый еврей, позволь напомнить, неслабо вмазал тебе в ту ночь, так что на твоем месте я бы не слишком хорохорился.
– Не говори, что забыл дни, когда молился Ему сам, – заметил фон Вегерхоф. – Ты не убедишь в этом нас, потому что не убедил даже самого себя. Ты не забыл. Ты не забыл и того, что не желал обращения.
– Наверняка ты тоже помнишь, как верил в пятилетнем возрасте, что луна сделана из сыра. Для чего здесь ты? Как охрана, или миссионерствуешь? Брось, со мной это не пройдет. С твоим мастером мне не по пути.
– Как знать.
– Я знаю, – оборвал Конрад. – Знаю, что будет – я выйду из этой камеры, чтобы встретить утро. Знаю, что меня ждет. И знаю также, что не намерен тешить вас двоих и толпу овец, выплакивая себе милости.
– Не приходило в голову задуматься над тем, что конец все равно настанет когда-то? Что вечной жизни не бывает? Не думаешь хотя бы сейчас о том, что будет?
– Стошнило бы, если б было чем, – огрызнулся птенец. – Знаешь, о чем я думаю? О том, что было. Я скоро подохну; никуда не денешься. Это верно. Зато я жил. На полную. С размахом. Не дрожал, опасаясь болезни, не вымаливал лишнего года существования, не думал о том, что когда-то ослабею и стану мерзостным сморщенным уродцем. Я жил – в свое удовольствие. Любил, что хотел. Ненавидел, что хотел. Делал то, что хотел я сам. Не слишком ли большой платы ждет твой мастер за свое благоволение – отказ от жизни, которую сам же и дал? Не слишком ли много он хочет?
– Ты ведь сам знаешь, что все куда сложнее, – с укором возразил фон Вегерхоф. – И то, что ты говоришь сейчас, звучит неубедительно. Для тебя самого в первую очередь.
– Я не намерен никого убеждать, – устало опустив голову, выдохнул птенец, – и мне плевать, что думаете вы оба.
– А напрасно, – усмехнулся Курт, кивнув в сторону клети на полу. – Ням-ням, Конрад. Рождественский дед не приносит гостинцев грубым и невоспитанным стригам. Не в том ты положении, чтобы корчить из себя хозяина жизни… Но в одном ты прав: не будем погружаться в богословие. Продолжим. Почему Арвид убил тех, кто обратил его?
