Подвиги Арехина. Пенталогия (СИ) - Щепетнёв Василий

– С каких пор? – уточнил инспектор.

– Тридцать минут назад.

– Странно. У меня как раз с ним и назначена встреча, только десять минут назад. Пришёл, а его нет.

– Может, отошёл на минутку.

– Вот и я так поначалу подумал, но прошло уже десять минут, а его всё нет и нет.

– Это плохо, – сказал Арехин.

– Хуже некуда, – подтвердил инспектор. – Кстати, пан Кейш час назад пришёл в сознание. Зовёт вас.

– Меня?

– Именно. Это одна из причин моего появления здесь.

Вам нужно срочно с ним увидеться.

– Насколько срочно?

– Насколько это возможно. Пан Кейш в сознании, но, по мнению врачей, он может умереть в любую минуту.

– Раз так, то что ж… Нужно только переодеться, да Хисталевского предупредить.

– Но его нет.

– Тогда – пани Миллерову.

Пани Миллерова тоже не знала, где Хисталевский, но высказала предположение, что он уехал в сером автомобиле. Нет, она не видела, как пан режиссер садился в автомобиль, зато видела, как автомобиль подъехал к главному входу, а через две‑три минуту отъехал. Скорее, через три, чем через две. И если пана режиссера нет в студии, логично предположить, что он отбыл в сером автомобиле. Нет, номера она не разглядела, поскольку из окна было далековато. Кабриолет с поднятым верхом.

Инспектор поблагодарил пани Миллерову. Как не поблагодарить?

– У меня, увы, не автомобиль, но тоже серый, – сказал он Арехину.

Серым оказался мерин, впряженный в полицейские дрожки. Умудрённый годами, он не спешил, словно зная, что рано или поздно приедет на конечную остановку, а промежуточные потому и промежуточные, что важности не имеют.

Но на пражских улицах они двигались вровень с прочими. Видно, главным здесь считалась не скорость, а направление. Ехали же они на Градчаны.

И действительно, в итоге они оказались на месте, во дворе лечебницы доктора Шпельгаузена, как извещала подобающего вида табличка на стене заведения.

Инспектор подвёл Арехина к неприметному боковому ходу, ведущему в цокольный этаж. Обыкновенно в лечебницах подобные этажи отводятся под хозяйственные службы, но здесь было иначе. Или особая палата всё же была исключением?

Санитар, угрюмый субъект лет пятидесяти, провёл их по коридору, из которого они, спустившись на пролёт лестницы, попали уже в совершенно подвальное помещение, освещавшееся тусклыми пятисвечовыми лампами. Арёхина это порадовало, ведь других радостей ничего не предвещало.

– Больной не выносит ни шума, ни яркого света, – пояснил санитар, который оказался не санитаром, а тем самым доктором Шпельгаузеном.

Ведомые доктором, они вошли в палату.

На особой, «медицинской» кровати лежал… Вот кто лежал, стразу и не скажешь. Пана Кейша узнать в этом исхудавшем человеке было почти невозможно.

Кожа и кости. Из жизнерадостного, склонного к полноте человека, он превратился в живые мощи. Пока живые. Арехину приходилось видеть подобное в селах Поволжья, но там люди голодали месяцами, с хлеба на лебеду, с лебеды на кору, с коры на погост. Тут же всё случилось за сутки. Во что превратились десятки фунтов плоти, ещё вчера совершенно здоровой?

Тут знаний полевого санитара и даже фельдшера военного времени недостаточно.

– Герр Арехин… – говорил пан Кейш тихо, но внятно. – Я случайно услышал… Когда сидел в шахматном комоде… Они придут и за вами. Вы им чем‑то интересны. Но потом вас тоже, как и меня… Смотрите… – пан Кейш выпростал руку из‑под простыни.

Под кожей ползали черви. Или что‑то похожее.

– Редкий случай азиатского дракунулеза, – сказал доктор Шпельгаузен.

– Что вы слышали? – спросил Арехин у пана Кейша.

– Слышал я много, понял мало. Их язык… Это был не немецкий, не чешский, не русский, их я знаю хорошо. По‑моему, вообще не европейский. Но вставляли фразы, порой отдельные слова. Я и расслышал «Арехин на очереди, он может догадаться». Потому и позвал… – обессиленный, пан Кейш закрыл глаза с тем, чтобы более их не открывать. Или причиной тому был подкожный червяк, пробравшийся в глаз, а оттуда – в черепную коробку.

Короткая агония – и пан Кейш стал бездыханным и недвижным телом.

Замерли и черви, во множестве скопившиеся под кожей живота.

Доктор Шпельгаузен приложил стетоскоп к груди пана Кейша.

– Умер, – сказал он через минуту. Без сомнения, он мёртв.

– Когда вскрытие? – спросил Арехин.

– Вскрытие? Вы полагаете, здесь необходимо вскрытие?

– Разумеется. Чтобы убедиться, что это действительно азиатский дракунулёз.

– А чем же это ещё может быть, как не дракунулёзом? Вы вообще – врач?

– Не так давно я работал вместе с сэром Найджелом Латтмери, – ответил Арехин.

– Тем самым?

– А разве существует другой?

– Ладно, но вскрытие по правилам производится не ранее, чем через восемь часов после смерти.

– Иногда правила меняются. В случае пражского дракунулёза, например.

Инспектор Богоутек решил, что пора ему вмешаться в спор Арехина и Шпельгаузена.

– Господа, может быть, согласитесь на компромисс? Полноценное вскрытие совершите тогда, когда и положено. А сейчас я бы хотел получить одного червя. Это ведь нетрудно?

Доктор Шпельгаузен вышел, но через десять минут вернулся с элементарным набором: ланцетом, пинцетом, бутылочкой спирта и ватно‑марлевыми тампонами.

– Быть может, желаете вы? – спросил он Арехина.

– Могу и я, – Арехин надел протянутый клеенчатый фартук и перчатки.

Он сделал неглубокий разрез кожи трупа – рядом с червем. Запустил в разрез пинцет, ухватил червя, но, вместо того, чтобы вытаскивать паразита сразу, начал вертеть пинцет, наматывая на него червя.

Крови не было. Совершенно.

А червь оказался поразительно тяжелым. Что и требовалось доказать.

– Полагаю, он золотой, – сказал Арехин, когда извлек паразита целиком.

– Золотой? – удивился инспектор.

– А я удивляюсь только, откуда вам об этом известно, – сказал доктор Шпельгаузен.

– Из книг, – ответил Арехин.

– Из каких же? – не унимался доктор.

– Из тех, что хранят в переплётах из кожи чёрного быка, – уклончиво ответил Арехин. Не признаваться же, что это были «Сказки братьев Гримм», впрочем, очень редкое издание, которое принц Ольденбургский считал жемчужиной своей библиотеки в замке… в общем, когда у принца был замок.

– Но это невозможно, – на обратном пути возражал инспектор Богоутек, несмотря на то, что золотой червь был у него в банке закалённого стекла. – Откуда золото?

– Открытие пражских биоалхимиков. Личинки впрыскиваются живому человеку, и те поедают жертву, трансмутируя плоть в золото.

– Но это невозможно даже с позиций физики, не говоря уже о других науках.

– Что физика… Тысячу лет назад она утверждала одно, сегодня – другое, а что будет ещё через тысячу лет – кто знает?

– Значит, золото произвести не просто, а очень просто? Знай, разводи себе золотых червей, и станешь богатейшим человеком мира?

– Не так уж и просто. Личинка до стадии золотого червя развивается редко. У одного на тысячу. А остальных убивает безо всякой пользы. С точки зрения императора, овчинка выделки не стоит. Тысяча подданных принесут податей куда больше, чем фунт‑другой золотых червяков.

– Получается, пан Кейш был тем самым удачным случаем?

– Вряд ли сам пан Кейш назвал бы это удачей. Но да, был.

– Совпадение?

– Вряд ли. Скорее, биоалхимия продвинулась вперёд со времён императора Рудольфа.

– И что, теперь каждого можно этак?

– Как знать. Но не думаю, что золото упадет в цене.

– Почему же?

– Я слышал – разумеется, это непроверенные данные, – что для того, чтобы личинки прижились, человеку нужно ввести недавно открытый элемент – полоний.

– И что?

– А то, что требуемая на одного человека доза полония стоит столько же, сколько сто фунтов золота. Невыгодное дело.

– Вы меня успокоили. Хотя… Хотя если на пана Кейша потратили полоний, и стоил этот полоний немыслимых денег, то возникают вопросы – зачем?