Борис Тараканов - Колесо в заброшенном парке
Ребята сидели на стволе поваленного дерева в двух шагах от рельсов. Вокруг не было ни души, лишь изредка мимо проносились электрички. Но только мальчишки уселись на бревно и достали съестные запасы, чтобы подкрепиться и слегка облегчить добрынин рюкзак, как откуда-то прибрели эти козы…
— Ну что, наелась? — спросил Добрыня у козы. — А теперь мы будем тебя доить. Держи ее за бороду.
— Ты с ума сошел, — засмеялся Бурик, но Добрыня и в самом деле успел дернуть за вымя, похожее на большую, надутую воздухом резиновую перчатку. Коза с недовольным меканьем отскочила.
— Пошли дальше, — как ни в чем не бывало сказал Добрыня, поднимаясь и вытирая мокрые руки о штаны.
«Он в самом деле немножко не в себе, — думал Бурик. — Никогда не угадаешь, чего от него ждать в следующую минуту… и ни за что не поймешь, шутит он или говорит всерьез. Такого наплетет… дождь, видите ли, подождал, пока мы дойдем до укрытия… поезд этот…»
Привыкший к долгим рассуждениям Бурик почувствовал, что если он будет продолжать думать в том же духе, то сам свихнется. Он сердито отвернулся и стал рассматривать грязные кусты на краю станции, но тут как раз подошла электричка на Москву. Мальчишки забрались в предпоследний вагон. Добрыня тотчас подбежал к противоположной двери тамбура и жадно стал глядеть в окно. Бурик подошел к нему.
— Куда ты так пристально смотришь?
Добрыня не отвечал, будто не расслышал. Бурик встал рядом и тоже стал глядеть сквозь треснувшее стекло на проплывающий мимо пейзаж. Пейзаж был самый обыкновенный — прямо у поезда мелькали кусты, дальше шло большое поле, с краю темнел лес. За полем, где-то далеко виднелась то ли деревня, то ли небольшой городок.
— Красиво… — сказал Бурик.
— Видишь церковь? — тихо спросил Добрыня.
— Где?.. — спросил Бурик и тут же увидел. — Ага! Вон купол блестит!..
— Когда мы сюда ехали, ее не было.
— Ее не было видно?
— Нет, ее просто не было.
Бурику стало не по себе.
— Где ж она была?
— Не знаю. Она вообще редко здесь появляется. Только в особых случаях. А главное, если возвращаешься налегке… вот как сейчас…
То, что говорил Добрыня, было невозможно, Бурик вполне сознавал это, но ему почему-то не хотелось рассуждать и что-то себе доказывать. Хотелось просто поверить — какв раннем детстве безоговорочно веришь в рассказанную сказку. И в следующую секунду Бурик понял, что верит Добрыне. Каждому его слову. И что удивительней всего — от его слов в душе не возникало чувство противоречия. Наоборот, было бы странно, если б церковь стояла все время на одном месте, как вкопанная. Так бывает во сне, да и то изредка. «Может, я сплю?» — подумал Бурик.
— А сейчас особый случай? — тихо спросил он.
— Ага… — сказал Добрыня, поворачиваясь. Они встретились взглядами, но тут же отвели глаза, словно испугавшись чего-то.
Бурик вспомнил, что где-то читал или слышал о чем-то подобном. Но эта мысль, мелькнув, исчезла, и он снова поглядел в окно. Церкви на прежнем месте не было видно, хотя место было открытое и ровное, деревьев мало, спрятаться за ними она не могла.
— Сойдем на следующей станции? — предложил Добрыня, и Бурик тут же согласился, хотя минут десять назад твердо решил ехать прямиком до Москвы. Ноги гудели от усталости, да и электричку сейчас не дождешься — эту полчаса ждали.
— Мы пойдем искать эту церковь? — спросил Бурик, когда электричка скрылась из виду.
— Зачем? — удивился Добрыня.
— Разве мы не для этого сошли? Для чего тогда?
Добрыня пожал плечами.
— Мы же гуляем: где хотим, там и выходим.
Еще час назад подобный ответ, наверное, взбесил бы Бурика. Теперь же он не чувствовал никакого раздражения и сам себе удивлялся. Вся их сегодняшняя прогулка была бесцельным и бессмысленным шатанием по пригороду Москвы вдоль железнодорожных путей. Ни поезда, ни старинного паровоза они, конечно, не нашли, да, кажется, и не особо искали. Скорее всего этот поезд-призрак Добрыня выдумал прямо там, на балкончике. Хотя нет, вот в газете… ну да мало ли чего пишут в газетах…
Пока ребята поднимались по крутому косогору, Бурик тяжело отдувался, но наверху почувствовал себя покорителем вершины. Он с гордостью поглядел вниз — высота была изрядная. Внизу расстилался удивительный вечерний пейзаж. Окрашенные в розовые цвета неярким закатным солнцем деревья и домишки вдоль железной дороги выглядели необычно, чуть сказочно, четко вырисовываясь на фоне перистых, легких, «богородичных» облаков, медленно плывущих по вымытому небу.
— Видишь одноколейку, ответвление от главного пути? — сказал вдруг Добрыня. — Этого пути нет на карте.
— Как так?
— А вот так. Нет, и все. Я даже специально новую карту смотрел — дома у меня несколько старых — ни на одной нет. Все собираюсь полный атлас железных дорог купить. Совсем недавно, я слышал, выпустили — вот в нем поглядим… Только, знаешь, мне кажется, этого пути и там не будет.
— Ну и ну! Слушай, Добрыня, а он не исчезнет, как церковь?
— Не бойся, не исчезнет. Я по нему уже ходил… Правда, недалеко…
— Мы по нему сходим, хорошо? — неожиданно предложил Бурик, чувствуя, что ему необходимо пройти по этому пути, и непременно вместе с Добрыней.
— Сходим, конечно. Только в другой раз. Подготовимся как следует… — тут же согласился Добрыня, и Бурику от этих слов сделалось необычайно приятно и тепло где-то внутри. Прочная уверенность Добрыни, что «другой раз» обязательно будет, передалась Бурику, прибавив сил и вызвав новый прилив энергии.
— А ты дашь мне почитать книжку про поезд, который исчез?
— Конечно, дам.
— Интересно, причем там череп, а? Как ты считаешь?..
Венеция, 1716 год
Отец отправил спать Антонио пораньше, и тот, поцеловав его, послушно отправился в свою комнату. Спальни и отцовский кабинет располагались на втором этаже старого дома. Наверх, в комнату Антонио, вела деревянная лестница с крепкими, сильно потертыми перилами. Стоптанные ступеньки поскрипывали под ногами.
Но не скрип слышал Антонио, когда шел по лестнице. Ступени были нотами — от нижней «до» до верхней «фа», — всего одиннадцать. Немного, но для Антонио больше чем достаточно. Он никогда не ходил по лестнице просто так — что может быть интересного в обычной гамме? — но останавливался на одних ступеньках, перескакивал через другие, возвращался, быстро пробегал — так, чтобы получалась мелодия, каждый раз новая. Мелодии были самые разные — быстрые, медленные, веселые и грустные — в зависимости от настроения.
