Джей Эм - Убийца теней
А что это за «испытание» для этого мальчика, Лорка? Да, конечно, о его прошлом – точнее, о прошлом его матери – рассказывают страшные вещи, но Воллет к нему слишком уж строг.
Пока первый священник и Лорк спускались по лестнице, Воллет молчал. Эта тишина для Лорка становилась невыносимой. Он почти обрадовался, когда Воллет наконец её нарушил:
– Лорк, ты думаешь о наказании за свой проступок. Но я сказал, что выбрал путь милосердия, и я с него не сверну. Разве я когда-нибудь поступал с тобой жестоко?
– Н-нет, отец Воллет…
Лорк произнёс то, что от него ожидали услышать. Сейчас, чувствуя полную растерянность, он ответил бы так на любой вопрос первого священника.
По коридору первого этажа они направились к выходу из подсобного дома братства. Библиотека находилась в пристроенной к дому башне, в верхнем её этаже.
– Я рад, что ты это понимаешь. Если я велел тебе поститься сверх положенного, бодрствовать ночами, читая молитвы, то делал это только для твоего блага. Для того, чтобы смирить злое начало, которое живёт в тебе. Я рад, что ты понимаешь всё правильно, – повторил Воллет. – Но сегодня я поступлю милосерднее, чем прежде. Я хочу смирить злого духа не чувством вины, но чувством ответственности, которое укрепит светлую сторону твоей души. Вопреки всему я верю, что эта светлая сторона есть в тебе, Лорк. Сегодня ты пойдёшь к отступнику Талвеону Эйрскому, чтобы попытаться увещевать его и спасти его грешную душу от вечной погибели. Ты будешь посланником двухбережного сострадания, слышишь?
– Да, отец Воллет.
– Это большая честь.
– Конечно.
Лорк отвечал автоматически, не веря своим ушам. Почему Воллет принял такое решение? Почему вместо того, чтобы наказать за проступок, даёт это задание, подходящее скорее для старшего брата, чем для младшего, такое, которое действительно можно считать честью? Можно… только на самом деле заранее ясно, что все эти попытки «увещевать и спасти» – без толку. Сколько раз и сам отец Воллет, и вторые священники, и другие братья ходили к отступнику и говорили с ним? Наверное, столько, сколько дней сидит он в городской тюрьме, а сидит он год или около того. И до сих пор никто от него раскаяния и отречения не добился.
Но нельзя думать так. Это неправильные, неблагочестивые мысли. Отец Воллет и в самом деле на него, Лорка, ответственность возлагает, и принять её надо с благодарностью. Выполнить этот долг так, будто он верит в успех… Тем более что его-то прежде к Талвеону не посылали, чаще всего ходили к отступнику братья постарше и поопытнее. Он, Лорк, наверняка ничего про этого человека из Эйра не знает, только рассказы слышал про ересь да про упорство его. Но это всё с чужих слов, заранее судить да выводы делать ни к чему.
Лорк и Воллет вышли во двор. Жизнь обители шла своим чередом. Сейчас было свободное – конечно, относительно свободное время, свободное от общих молитв. Но тратить его полагалось не впустую, а на полезные хозяйственные дела, на беседы с прихожанами или на чтение… на чтение подобающих книг, само собой.
Вон брат Ланс на своём верстаке стругает доски. Он в обители по плотничьему делу, если какую не очень большую работу надо выполнить, один справляется или двух-трёх братьев в помощь берёт, так что со стороны мастеров нанимать не нужно. А вон брат Отлен, лекарь, спешит, неся в корзине охапку целебной травы. Поздоровался с Воллетом, кивнул и Лорку, те ответили. Скрылся за углом подсобного дома. Там у лекаря устроен дощатый навес, под которым он собранные дикие травы сушит. А в огороде – грядки, на них те растения выращивает, что окрестностях Лоретта не собрать.
Воллет остановился, взглянул Лорку в лицо:
– Ну, ты всё понял?
Лорк тоже остановился, вздохнул поглубже, проглотил застрявший в горле комок, рукавом рясы утёр лицо: не пристало двухбережному брату как зарёванному ребёнку по улицам разгуливать.
– Понял, отец Воллет.
– Ну так ступай прямо сейчас в тюрьму. Стражникам передашь, что я тебя прислал. Завтра утром я городским старшинам должен доложить, в каком душевном состоянии находится еретик. Пойдёшь со мной, тоже своё слово скажешь, как последний из братьев, кто видел его.
Городская тюрьма – старый замок, двухвековой, может, давности или ещё древнее. В то время не как теперь строили, тяжеловесно. Стены толстые-претолстые, из крупных камней сложены, украшений на них никаких. Крыша почти плоская, без шпилей. Окошки маленькие. Ну, в тюрьме-то так и полагается.
Подходя к этому мрачному обиталищу заблудших душ, Лорк попытался себе хоть какое-то подобие важности придать. Ведь тут он, как отец Воллет сказал, двухбережную веру представляет, ответственное дело доверено ему… Пусть в успех дела этого верить невозможно почти, но суть-то не в том, не в успехе, а в старании… Братья всё от них зависящее делают, чтобы душу еретика спасти. Пускай он на своём стоит, но и они рук не опускают, не бросают его на произвол судьбы.
Но как тут себя важным почувствуешь, когда только что такое… Когда там, в библиотеке, перед первым священником стоя, чуть не грешнее этого самого Талвеона Эйрского себя ощущал, грешнее и хуже.
Хуже… хуже… Но что-то в самой глубине души царапается: ну почему всегда так, откуда это вечное чувство вины? Всегда ли было, или кто-то очень постарался, чтобы появилось оно?.. Разве на самом-то деле правда это, разве…
Нет, прочь такие мысли, душу они смущают, путают. Уже почти до тюремных ворот дошёл.
Усилием воли напустил на себя Лорк вид в подражание Воллетову: этакое спокойное бесстрастное благообразие. Ну, или подобие такого вида… Надо хотя бы внешне спокойным казаться, если уж настоящего спокойствия, того, что внутри, в сердце – в помине нет.
Смиренно, но с достоинством поприветствовал Лорк стражника, который из караульной будки по ту сторону ворот вышел, объяснил, кто он такой и зачем явился. Стражник не удивился, привычный. Ко всем узникам приходят двухбережные братья: покаяние преступника принимать – дело праведное. А уж тех, кто за разные виды отступничества в тюрьму посажен, чаще всего навещают. А этого Талвеона, самого худшего еретика, чуть не каждый день. И бывает, что вот так, особо: один брат десять или больше заключённых обойдёт да удалится, а потом другой отдельно к Талвеону Эйрскому является.
Привычный стражник, но это не значит, что даже такого посетителя без обыска пропустит. Извинился, правда:
– Вы уж простите, святой брат…
Но дело своё сделал, похлопал по бокам, по рукам, по ногам, по спине да по груди. Карманы вывернуть велел. У братьев своя работа, а у него своя. Если пренебречь – мало ли, кто под видом двухбережника в тюрьму явится. Может, подельник какого заключённого, побег устроить решил? Некоторых-то братьев в лицо стражник знает, а этого вот, например, молодого, видит в первый раз.
В само́й тюрьме другой стражник Лорка встретил, повёл. Коридоры полутёмные – где-где на стене факел коптящий прилажен. И узкие, но не настолько, чтобы человека, точно посередине идущего, заключённые сквозь решётчатые двери достать могли. Лорк, шагая, смотрел себе под ноги. Почему-то не хотелось видеть ему, сколько там, за этими решётками, народу. Но голоса слышал, иногда даже окрики, смех. Провожатый стражник на всё это приказаниями молчать отвечал.
Талвеон, как особо опасный преступник, не на первом этаже, а на втором. Тут камеры не для мелких воришек, не для дебоширов, которые с перепою в драку лезут. За двойными дверями: верхняя сплошь железная, а уж вторая, за ней – решётчатая. Верхнюю-то Лорков провожатый и отпер, отворил. Крикнул:
– Эй, ты, просыпайся! Святой брат пришёл к тебе.
Кому, только догадываться можно. Но вот завозилось что-то в тёмной тесноте камеры. Лорк глаза напряг, никак к здешнему полумраку привыкать не желающие. А внутри Талвеоновой камеры даже и не полумрак, а мрак настоящий: окошечко крохотное под самым потолком частой решёткой забрано.
Стражник уйти собрался: о чём посетители с узниками во время свиданий говорят, слушать не полагается. Тем более когда двухбережники приходят. Преступник, случается, покаяться желает, а это таинство, кающегося да святого брата дело. Но на всякий случай стражник Лорка предупредил:
– Если что, я, это, рядом. Вы совсем-то близко к решётке не подходите…
Лорк кивнул. И впервые подумал, что, может, действительно опасное это дело: преступника к покаянию склонять. Хотя и не убийца этот Талвеон Эйрский, не разбойник.
Стражник, впрочем, как и обещал, недалеко ушёл, тут же, в коридоре остался, в конце его. А Лорк у Талвеоновой камеры – в середине. Но всё-таки почти один на один они – святой брат и отступник.
Дрогнуло вдруг что-то у Лорка в груди, холодом изнутри обдало, оборвалось: отступник… отступник… Промелькнуло мгновенным воспоминанием всё только что в библиотеке пережитое. Испугался: вот сейчас заговорить надо, а если не сможет он? Если не послушается голос, слова с языка не пойдут? Да и что говорить-то? Как к еретику обращаться?
