Ариадна Борисова - Люди с солнечными поводьями
– Наверное, столько, – поправила себя тут же. – Или меньше, не знаю.
Как Олджуна и ожидала, люди сперва воспротивились:
– Дак она ж на пороге к замужеству!
– Негоже одинокому воспитывать такую взрослую девицу.
– Вот и выраштит шебе жену, – прошамкали из стариковского ряда.
– Нашли девицу, – проворчал костоправ Абрыр. – Молоко на губах не обсохло.
– Почему бы Хорсуну не удочерить сиротку? – вякнула старушка с соболем на торчке шапки. – В наказ и прощение.
Женщины оживленно закивали, растроганные добрым, по их разумению, поворотом дела.
– Что в этом плохого?
– Разумная плата за дядькину смерть!
– Девчонка и при родителях-то была беспризорной.
– Пусть скрасит жизнь багалыку…
Силис колебался, жалея девочку и Хорсуна. Видано ли! Не бывало такого, чтобы воина, тем более воеводу, приневоливали нянькаться, да еще с девчонкой! Что за нелепица, неужели сход поддержит? Чуждое, почти вражье багалыку дитя. Воплощенное напоминание друг другу о страшных днях и потерях, о несостоявшемся семейном счастье и разнесенном по ветру пепле сгинувшего аймака… Кто досмотрит за Олджуной? Разве только Модун?
В сомнениях и беспокойстве старейшина обернулся к почтенным старухам:
– Как вы думаете, Хозяйки Круга?
Старухам не надо советоваться вслух. Всем известно, что их мысли, словно текущие по земле весенние ручейки, сообщаются между собой. Мать Силиса, осуждающе прищурив вежды, разомкнула уста:
– Ты нарушаешь правила, предводитель. Свои выводы мы огласим в конце схода.
Старейшина стушевался, краснея. Надо же, забыл о правилах, несуразный! Что за щекотная заноза вдогон за суетными мыслями вникла нынче в его непривычно поспешный язык?!
Не дожидаясь прочих высказываний об участи Олджуны, Силис решил положиться на суд женщин. Мужи, как ни странно, их поддержали. Больно у девчонки вид был встрепанный и отчаянный. Неприкрытое горе в глазах, и худосочная-то какая, щупленькая, будто весенняя лисичка. Двенадцати весен на вид нипочем не дашь, от силы девять… Ну, то понятно. Известно, чем кормилось дитя в вечно голодном Сытыгане.
Пожалели малую. У многих дома такие же дочери-отроковицы. Подружками станут сиротке. Помнится, осиротевших парнишек брали когда-то в Двенадцатистолбовую. Всей дружиной растили добрых ботуров. Пусть теперь будет девочка. Женщины заставы помогут Хорсуну воспитать ребенка, не повинного в грехах отцовского рода.
У старейшины кругом шла голова. На очереди стояла следующая забота. Как к этой закавыке, столь же нелегкой, люди отнесутся? Сегодня шаткое настроение схода колыхалось туда-сюда, будто подвешенный к верхушке коновязи беличий хвост-колдун – ветродуй, упреждающий об изменчивых направлениях больших и малых ветров.
Не раз всем народом ставили юрты для тех, кто по разным причинам не был на то способен. День-два – и готово жилье. Морозов нет, еще можно успеть… Силис мешкал, затрудняясь сказать о постройке нового дома для многодетной семьи Лахсы и Манихая. Их невеликая юрта давно трещала по швам, и удивительно, как вовсе не развалилась в бурю. Манихай потихоньку сам бы мог расстараться, да не дождешься. Силен муж-человек на гулянье, слаб на работу. Даже подростки повторяли ходившую о нем поговорку: «Пока топор нападает, полено знай отдыхает». Лахсу же недолюбливали за пристрастие к сплетням-пересудам. А Сандал с Тимиром, будто нарочно, прибытили к непутевому семейству новорожденную – подкидыша, оставленного в непогоду у жреческого порога неведомой кукушкою-мамкой. У старейшины имелись свои догадки, чей это ребятенок… да то другой разговор, не на людях.
Силису не хотелось ни просить, ни настаивать. Возможно, прихотливые поветрия схода без уговоров улягутся в нужное русло и народ легко согласится помочь. Объяснил на первых порах как есть.
– Говорят, недавно за горами неизвестное кочевье шаталось, – затараторила Лахса, страшно довольная, что все ее слушают. – Кочевники ведь не спрашивают, где им селиться. Идут, выискивая оленные пастбища, или вслед за дичью спешат, будто хищные звери. А здесь буря возьми и приспей. Отогнала скитальцев незнамо куда. Нипочем теперь не догонишь, не догадаешь, которая ихняя женка малышку подбросила!
– Юрту нам надо бы попросторнее да повыше, – прервал жену Манихай, выряженный в поношенную доху со следами былой красоты. – Хоть я здоровьем не вышел и постоянно болею, вон сколько детишек питаю-ращу… Легко ли?
Он быстро стрельнул глазом на Тимира, и лицо кузнеца запылало, как вынутая из очага головня.
Толстощекий, только что придя в себя от отпора старика Кытанаха, съязвил:
– Мы будем новый потолок вам ладить, а ты в это время на лежанке скучать и в старый плевать?
Манихай поднял очи, полные горькой укоризны:
– Все бы тебе, острослову глумливому, потешаться над пожилыми и хворыми…
По рядам вновь всплеснулась усмешливо-злая волна. Не оставила в покое ни толстяка, ни отца большой семьи:
– Прогони свой гнев, Сало-Мясо, погрызи косточку!
– Ой, это ты, что ли, хворый, Манихай? То-то вы с Лахсой наплодили ораву, до полудней недужа в постели!
– И-и-и, Манихай! Зачем тебе новая юрта? Ты ж готов поселиться у кого-нибудь в гостях!
Разобиженная чета, растерявшись, задергала по сторонам головами.
– Эй, хватит чесать языки, – заступился наконец Тимир. – Завтра я привезу сухого леса на юрту. Малым сходом строить начнем. Кто подсобить не желает – принуждать не будем. Но не пеняйте, если запомнится.
Все знали, кому кузнецов сынок отдан на взращивание ради обмана бесов. Перечить Тимиру – без ножей и украшений остаться. Насмешки в два счета сменились поспешными восклицаниями:
– Как не помочь!
– Отгрохаем юрту!
– Махом сладим, делов-то!
– Кто б еще взял бедняжку-подкидыша, кабы не Лахса с Манихаем? – с состраданием сказала какая-то женщина.
– Все ж молодцы, не отказались от сиротки!
– Хорошие, добрые люди…
Взбодренный Манихай, обретя дар речи, поклонился:
– На шутки я не злопамятлив. Спасибо всем, кто нас поддержал. Надеюсь, и в Голодном месяце не дадите нашим детишкам с недокорму Сюр испустить, отлузгаете крохи от общих щедрот…
– Никому в долине бескормица этой зимой не грозит, – успокоил Силис. – Довольно мяса привезла дружина. Если пояса попридержим, еды до отела всем хватит. После схода Асчит с воинами выделят доли каждой семье по рту. Постарайтесь забрать сегодня.
Радостный галдеж утих, когда встала Главная Хозяйка Круга. До того многие приметили, что почтенные старухи сидят, крепко зажмурив глаза и словно бы отдалившись от всех. Наверное, шум препятствовал их купной думе, мешал средоточию совещательных мыслей, умеющих беззвучно переливаться из одной головы в другую, точно из сосуда в сосуд.
– Слова прошу, – сказала Хозяйка. Ее голос был вроде негромким, но гулким. Эхом отскакивал от потолочных балок и жердевой подволоки. – Мы согласны со всеми решениями, кроме одного. Пусть дочь Никсика из рода щук, девочка именем Олджуна, живет у багалыка. Но лишь до тех пор, пока не найдутся ее кровные родичи по материнскому аймаку. Хорсун должен позаботиться, отправить на север гонцов по весне.
Олджуна вскинулась было, но старуха, не удостоив ничтожную взглядом, твердо заключила:
– Круг схода завершен, можете расходиться.
* * *По молчаливому уговору воины не вспоминали о пряморогом лосе. Подмороженную тушу разрубили на куски, перемешали с остальными – уж кому выпадет. Мясовар Асчит, помахивая топором и перемигиваясь с аймачными, весело балагурил:
– Подходи-налетай, мясцо разбирай! Нынче всем богато достанется: парню – что сколупнется, девке – что отщипнется, старушке – что захочет, собаке – что отскочит!
Прикинув расчетливым глазом, сколько примерно получится долей по известному числу живущих в долине, он распределял мясо так, чтобы разнообразить еду. К сохатине добавлял оленину и косульи стегна, горькую плоть кабарог и прочую мелочишку. Мясистые задние части отпускал тем, у кого близилась свадьба. Старикам, хилым и детям выделил шматы постной лосиной телятины – пищи нежной и благостной для желудка. К малым, старым и болезным отношение особое: растущими были все, ветхими будут все; заболеть, искалечиться может любой, если так пало по жребию Дилги. Аймачные старшины вручили шкуры и камусы родителям девиц на выданье и нуждающимся в обновах.
В незапамятные весны древняя привычка дележа общей мясной и рыбной добычи дала начало северному обычаю гостеприимства и доброго соседства.
Люди саха не берут провизии, если собираются ехать по населенным местам. К кому бы ни зашел путник, он всюду чувствует себя желанным гостем. Остается в радушном доме столько времени, сколько ему покажется пристойным. Никто не прогонит его за порог. Хозяева по-хорошему привечают и неприятного им человека. Дают укрыться самым теплым одеялом, кормят-поят остатками снеди в голодные дни, сами только понюхают. Чужому коню зададут лучшего корма, урывая у своих коровок. Приличный прохожий обыкновенно не засиживается дольше дня-ночи. Но даже с присутствием надоедливого, который пожелает остаться дольше, люди будут смиряться до тех пор, пока дух огня в очаге не начнет трещать и плеваться искрами, намекая пришельцу, что он загостился. Тогда и завзятый наглец постыдится испытывать терпение хозяев.
