Василий Горъ - Игрушка Двуликого
– Ты – правая рука Барса, а это значит, что весь Шаргайл – твой сарти, а все хейсары – твои ро’шер’о…
К удивлению хейсаров, я отнесся к своему новому титулу без какого бы то ни было пиетета – кивнул и принялся собираться. Десятник воспринял это нормально и послал одного из подчиненных за конем, а тот самый Ракташ, который незадолго до этого смотрел на меня, как на юродивого, возмутился. И тут же попытался высказать мне свои претензии:
– Баас’анэ’ори – это живое олицетворение а’дара, воин, который…
– …не говорит, а делает! – рванув его за рукав, рявкнул седой Уаттах, до этого момента не вымолвивший ни слова. – Кром услышал. Этого достаточно…
– Да, но мы – его ро’шер’о, и он обя…
– Один из таких же ро’ори, как ты, лишил Крома его гард’эйт… – еле слышно прошипел седой, затем повернулся ко мне и склонил голову: – Асвид Ветерок юн и говорит, не подумав. Не держи на него зла, ашер…
…К воротам Тьюварра я подъехал к началу часа оленя и, оглядев вереницу телег, забившую тракт на добрую половину перестрела, мрачно вздохнул: о том, что в город удастся попасть до заката, можно было забыть.
Остановил коня за рассохшимся возом, загруженным выцветшими мешками, потянулся к щеке, чтобы почесать шрам, и, ткнув пальцем в незаживающие струпья, мрачно вздохнул: ждать не хотелось. Совсем.
В этот момент рядом за моей спиной раздался голос десятника Гатрана:
– Езжай дальше, ашер: ты – баас’анэ’ори, и тебя пропустят без очереди…
«Тьюварр – это не Шаргайл…» – подумал было я, потом сообразил, что в карауле, охраняющем городские ворота, должен быть хотя бы один хейсар, пришпорил своего скарца и через минуту подъезжал к высоченным – локтей в двадцать – створкам, между которыми стояли деревянные козлы, разделяющие людские потоки.
Мордастые и толстопузые воины с алебардами, преградившие дорогу очередной телеге, оглядели меня с ног до головы и мотнули головой в направлении столика мытаря.
Я утвердительно кивнул, подъехал к столу, потянулся к кошелю и чуть не оглох от подобострастного вопля попрошайки[221]:
– Добро пожаловать в Тьюварр, ваша светлость! Рады, что вы решили заехать в наш благословенный Богами город!
Оглянувшись по сторонам и не обнаружив поблизости ни одного белого[222], я непонимающе уставился на мытаря и увидел, что его взгляд перебегает с моего араллуха на конец посоха, торчащий из-за плеча, с посоха – на лицо и снова на араллух:
– Сколько с меня?
– С вас? – ошалело переспросил попрошайка и тут же затряс головой: – Вам платить не надо – вы ж… э-э-э… а, сам басенор Кром!!!
– Баас’анэ’ори! – поправил его вылетевший из кордегардии хейсар и гулко шарахнул себя кулаком по нагруднику: – Силы твоей деснице и ясности взору, ашер!
– Мудрости и долгой жизни… – привычно ответил я и, заметив, что на меня пялится весь народ, собравшийся около ворот, торопливо проехал в арку.
Первые минут десять – пока ехал по Столбовой – я пытался понять, зачем королю Неддару потребовалось сообщать мытарям мои приметы и запрещать им брать с меня пошлину, а потом пришел к выводу, что это, по сути, все, чем Латирдан может отплатить за спасение своей жизни.
«Лучше бы Унгара ловил…» – мрачно подумал я, сворачивая на улицу Всех Богов, и впился взглядом в Тьюваррский храм Хэль.
Невысокий – шпиль здания, увенчанный сияющим на солнце «ежом»[223], возносился над землей на каких-то пятнадцать локтей – и не особенно монументальный храм казался детской игрушкой, брошенной за ненадобностью. Но только издалека, ибо вблизи ощущение легкости и воздушности, вызываемые внешним видом постройки, уступало место неуверенности и постепенно усиливающемуся страху.
Само собой, не просто так – с расстояния шагов в десять выпуклости и впадины, во множестве разбросанные по его стенам, вдруг превращались в изломанные тела людей и животных, при взгляде на которые в голову поневоле закрадывалось сомнение в здравомыслии создавшего их скульптора, а в глубине каменной арки из черного камня, заменяющей храму вход, даже в самый солнечный день клубилась тьма.
Несмотря на это, обе длиннющие каменные лавки, пристроенные к его стенам по обе стороны от арки, никогда не пустовали – на них восседали старики и старухи, явившиеся к Матери Снов, чтобы вымолить для себя тихий и безболезненный уход.
Присаживаться на свободное место и ждать, пока ко мне подойдет какой-нибудь жрец, я не собирался: спешился перед аркой, жестом подозвал одного из «младших братьев», кинул ему повод и решительно вошел внутрь…
…Как и в святилище Бастарза, в храме пахло прогоревшим маслом для светильников, сыростью и жертвенной кровью. А вот обстановка разительно отличалась – если в рей’н’и’оле, кроме статуи Бастарза, «игл», «кольев» и алтаря, не было практически ничего, то каждая пядь темного, как ночь, храма Хэль оказалась заставлена ожившими кошмарами: в шаге от входа стояло нечто, напоминающее рождающегося из черного огня акрида, причем не нормального, с волка величиной, а раза в три больше, да еще и со слишком крупными клыками и когтями. По левую руку от алтаря из стены вырастало чудовищно искаженное лицо ребенка с невероятно развитыми надбровными дугами, носом, смахивающим на рыло секача, и впалыми, как от безумного голода, щеками. А из нижней части одной из колонн, подпирающих невидимый в темноте купол, вылезала скрюченная карга, вместо ног опирающаяся на щупальца.
«Темнейшей ночи тебе, Мать Снов…» – заметив скользнувшее ко мне пятно мрака, подумал я и, не дожидаясь вопросов жреца, снял с пояса кошель.
– Чуш-ш-шой… – хрипло дохнули мне в спину.
– Храм Хэль – не мес-с-сто для с-с-слуг Двуликого… – прошипели под левую руку.
– Уходи туда, откуда приш-ш-шел… – шепнули справа.
Жрец оказался чуть приветливее: остановившись передо мной, он вгляделся в лицо черными провалами глаз и крайне недружелюбно поинтересовался:
– Что привело тебя к Матери, Бездушный?
Я молча высыпал на ладонь десять желтков и протянул их Сыну Ночи.
– Милости Матери должно ждать снаружи… – не обратив внимания на мой жест, сообщил жрец.
– Это не пожертвование, а благодарность. За ЕЕ совет… – буркнул я, обошел потрясенного мужчину и аккуратно положил монеты на алтарь.
– С-с-совет? Тебе? Какой? – зашептало со всех сторон, но я, сделав то, что собирался, на мгновение закрыл глаза, прижал кулак к груди и, развернувшись на месте, вышел на улицу. Чтобы через минуту склонить голову, входя в низкие, но широченные врата храма Найтэ.
Здесь никто никого не пугал – в каменном зале, освещенном многочисленными светильниками, как и положено, не было ни одной тени[224], жрецы не прятали лица во мраке, а ходили по залу и отвечали на любые вопросы, а перед статуей богини правосудия, сжимающей в руке меч и весы, толпился народ.
Ломиться к Прозревающей Истину я не стал – прошел вдоль стены к одной из жертвенных ниш, вытащил из ножен кинжал, чиркнул лезвием по правой ладони и пролил по три капли крови на каждую из чаш Весов Справедливости. Потом глубоко вдохнул, возложил руку на молельный шар и закрыл глаза:
«Я, Кром по прозвищу Меченый, слуга Бога-Отступника, обращаюсь к тебе, Найтэ Прозревающая Истину…»
Шар едва заметно нагрелся, и я, почувствовав, что меня Слышат, мысленно открыл душу, предлагая Найтэ заглянуть в нее и увидеть все, что ей надо.
Не знаю, приняла ли она мое предложение или нет, но через пару минут, когда шар нагрелся чуть сильнее, я стиснул его пальцами и мысленно заговорил:
«Я – Бездушный, закончивший свой Путь и честно заслуживший Темное Посмертие. Через несколько дней, когда я доберусь до храма Двуликого и взойду на его алтарь, я отдам тебе себя и свою награду в обмен на Посмертие для своей жены…»
Шар едва заметно похолодел, и я, поняв, что Прозревающая Истину вот-вот отвлечется, мысленно взвыл:
«Да, Мэйнария ушла из жизни сама! Но не потому, что испугалась каких-то там испытаний, а чтобы сохранить верность мне, своему мужу! Скажи, неужели, окажись на ее месте, ты, жена Бога-Воина, поступила бы иначе?»
Шар дрогнул, чуть-чуть согрелся, и я, ощутив, что Найтэ заколебалась, горько усмехнулся:
«Меня и Мэйнарию столкнули Вы, Боги, – Двуликий, Бастарз, Эйдилия и, возможно, кто-то еще… Да, быть может, я и моя жена не всегда поступали так, как было нужно Вам, но все-таки мы прошли уготованный Вами Путь целиком. И ты, Прозревающая Истину, должна понимать, что часть ответственности за то, что Мэй не получила Посмертия, лежит на ТВОЕМ МУЖЕ!»
Холодная игла ударила в подреберье и воткнулась в сердце:
«Я – не Барс…»
«Да, ты – не Барс, зато справедлива и способна выводить души людей даже из чертогов Хэль! Выведи Мэй! Ей не место в первозданном мраке!!!»
Шар остыл. Окончательно и бесповоротно. И я, почувствовав это, повернулся к ее статуе и рявкнул на весь храм:
– Посмертие за Посмертие – что может быть справедливее?!
