Сергей Малицкий - Скверна
– Но кто гонит тьму, если самого Лучезарного все-таки пока нет? – наморщила лоб Кама.
– Думаю, что мы скоро об этом узнаем, – прошептал Хаустус. – Хотя выбор-то небольшой…
Дорога и в самом деле получилось долгой, но не только из-за того, что спутникам пришлось огибать по границам королевство Карму, сколь бы ни было оно мало, а потом уходить еще дальше на север, ждать, когда на забитых людьми и подводами трактах образуется хоть какой-то прогал, чтобы пересечь их и снова углубиться в сплетение на удивление пустых троп и проселков. С каждой лигой, отдаляющей вынужденных странников от Даккиты, Эсокса становилась мрачнее, словно тонкая нить, связывающая ее с прошлым, становилась все тоньше, натягивалась и уже звенела перед тем, как лопнуть. Хаустус же выглядел собранным и спокойным, словно делал тяжелую, но важную работу, о которой имеет полное представление. А Кама смотрела вокруг себя, на проселки, на тропы, на глухие и древние леса, и все никак не могла отделаться от мысли, что страна, которой с далекого детства пугали детишек, вся эта Эрсетлатари, или Эрсет, ничем не отличается от любой другой страны с западной стороны гор Митуту и гор Балтуту. Разве только зло, которое угнездилось под общим солнцем, именно здесь имеет изначальное ядро. Но что тогда Светлая Пустошь в сердце Анкиды и грязная топь в ее центре?
Они решили въехать в Лулкис по тракту со стороны Нанбы. Подобраться к городу вне дорог не получалось. За два десятка лиг до его окраин леса сходили на нет, а деревеньки и села вокруг Лулкиса выглядели подозрительно. Во всяком случае, подозрительными их счел Хаустус, которому не нравились ни белые стяги над общинным домом в каждой из них, ни фигуры дозорных в черных одеяниях, ни пустынные улицы, хотя как раз улицы объяснить было можно, селяне не разгибались на полях. Но у Хаустуса, да и у его спутниц, по мере приближения к любому селению возникало гнетущее ощущение, словно они приближаются к дому, в котором лежит покойник. Да и не стоило обращать на себя внимание, выкатывая по нехоженой тропе в какую-нибудь деревеньку, в которой всякий чужак, как бельмо на глазу. Эсокса уже стала поговаривать, что и не стоит искать Хаустова знакомца-ученика, не лучше ли двинуться к горам Митуту, если есть там тропы на ту сторону, в ту же Араману, так тропы и следует выглядывать, но Хаустус был неумолим.
– Сгинете, – ворчал он недовольно. – Или будете искать те тропы лет двадцать. Были бы они приметны, давно бы уж протоптали их на ту сторону! Или, думаете, Лучезарный был так неловок, что двигался на запад именно через ущелье Истен-Баба? Да и зима скоро, последний летний месяц в расход пошел!
Так или иначе, но ранним утром, когда тракт со стороны Нанбы оказался ненадолго пустынным, подвода выкатила на его булыжное покрытие и загремела между притихших сел и деревенек в сторону города. Обозы и караваны, которые спутники перед этим наблюдали из зарослей целый день, только готовились к пути, но уже через пару лиг подвода Хаустуса катила не в одиночестве, а среди таких же или похожих подвод, на которых лежали мешки, или ящики с каким-то товаром, или такие же кожи, как на подводе Хаустуса. Кама прислушивалась к атерскому говору, который почти не отличался от привычного, и отмечала, что многие двигались не в Лулкис, а дальше – кто-то в Карму, кто-то в Гросб, а кто-то и в Даккиту, которую называли не иначе как западной провинцией. Одно только долго никак не удавалось понять – к какому царству была причислена эта самая западная провинция, если провинцией оказался и Лулкис, и Нанба, и даже сама Атера, пока на коротком привале, где Хаустус подобно всем проезжающим остановился, чтобы наполнить мехи родниковой водой, не прозвучало:
– Да пребудет в вечности Царство Света со всеми провинциями его, где каждый – от любого короля до отдавшего себя стальному чреву последнему отбросу – равен друг другу в благости, верности и неизбывности.
– Готова предположить, что такое благость и верность, – проворчала Эсокса, когда подвода вновь выкатила на тракт, – но что такое неизбывность?
– Месиво в центре Светлой Пустоши, – процедил сквозь зубы Хаустус. – Или, как называют его в Храме Света, Пир! Полторы тысячи лет прошло, а оно все не избудется. Булькает, воняет, блестит, никак не засохнет. Другое меня интересует, что такое «отдавший себя стальному чреву последний отброс»?
– Не знаю, – пожала плечами Эсокса. – Но иногда я слышала, что Храм Света стоит в стальном чреве.
– В том-то и дело, – приподнялся, нахмурился, приглядываясь к происходящему на тракте, Хаустус. – Со стальным чревом понятно, но что значит «отдать себя»? И что такое «последний отброс»? А ну-ка девоньки, – Хаустус завозился на облучке, – до Лулкиса пара лиг осталась, кажется, впереди дозор, досматривают подводы или ярлыки смотрят. Вы на всякий случай приготовьте свои мешки и оружие.
– Сражаться будем? – клацнула клыками Эсокса.
– Не хотелось бы, – пробормотал Хаустус, выуживая из-под соломы странный, словно свитый из вытянутых в длину корневищ, посох с оплетенным древесными корнями красным камнем у оголовка. – Магия впереди. Злая магия. Я вот что думаю, надо бы дозорным ярлык того проповедника показать. Он, конечно, помоложе меня был, но по стати такой же. Худой и маленький. Так ведь?
– Да, – содрогнулась, вспомнив мертвеца, Кама.
– Вот, – поднял палец Хаустус. – Имя я его знаю, отговорюсь, если что. А вы держите ключики. Прилепите их к вашим ярлыкам. К кирумским лучше всего. Имен на них нет, даккитские отметки имеются, а о прочих вряд ли каждый дозорный знать будет. Только сначала накиньте на себя холстинки. Вот между кожами торчат, серые. Завернитесь, как в плащи.
– Это еще зачем? – недовольно пробурчала Эсокса. – И так припекает, вовсе потом обольемся!
– Да хоть обделаться, лишь бы живым остаться, – беспокойно зачастил Хаустус, потому как дозор был уже близок, и среди десятка дозорных в черном, на крепком коне восседал храмовник в белом балахоне. – Если скажу слова, что помирать неохота, так глаза закрывайте сразу же.
– Зачем? – не поняла Кама.
– Там поймешь, – хихикнул Хаустус, поглаживая посох. – Три ученика за всю жизнь и вот этот посох. По капле силушку в него вливал, по вздоху драгоценный мум отцеживал, по искре. Сколько было, столько и вливал. Все ж не Син, не Бенефециум, не Пуссилус, даже не Йор, а обычный паренек из Даккиты. Вот паренек и состарился. И посох подошел к краю. И ученики. Один сдох, второй ушел, третья – неблагодарная девчонка, пусть даже она и лучше прочих была.
– Я еще пока с тобой, Хаустус, – скривила губы Эсокса.
– Это я еще пока с тобой, – продолжал посмеиваться Хаустус. – Не забудьте, если услышите, что «помирать неохота», закрывайте глаза. А потом уж как подскажет голова… да ноги. Главное, запомните, Касасам его зовут.
– Кого зовут? – не поняла Кама.
– Кузнеца, – бросил через плечо Хаустус и тут же вскочил на ноги, прижав к груди посох и склонив в почтении голову.
– Именем Света и во славу его, кто, куда и зачем? – отчеканил храмовник в белом, и все десять дозорных шагнули к подводе, положив руки на рукояти мечей, а тот, что стоял у начала повозки, обнажил его. Кама нащупала в соломе рукоять меча, оглянулась. За их подводой скопилось не менее сотни телег. Столько же, если не больше, уползали в сторону близкого города. С десяток подвод расположились на сельской площади за башней дозора. Тут же имелся рынок, торговля на котором шла не слишком усердно, хотя и вправо, и влево от тракта начинались улицы пригорода Лулкиса.
– Да вот же, – засуетился Хаустус и протянул ярлык ближайшему дозорному. – Вот он я. Кожи везу в Лулкис. Да. Вот кожи. А вот девчонки мои. Покажите, что там у вас.
Кама и Эсокса подняли над головами ярлыки с блеснувшими на них ключами. Дозорный, взявший у Хаустуса ярлык, передал его храмовнику. Гордое и холодное лицо атера скривилось, и ярлык полетел в лицо Хаустусу.
– Проповедь твоя должна была вестись в Анкиде! Что ты делаешь в Эрсет?
– Выбор был неправильный, – прошипел Хаустус и тут же жалобно запричитал: – Ну как же, а девчонки? Пристрою их, а потом уж и я…
– Ты плохо учил наставления Храма, – укоризненно произнес храмовник. – Или украл этот ярлык. Иначе бы ты знал, что ключ паломника уже с год выдается только тем, кто способен стать воином Царства Света! То есть мужчинам от двенадцати до тридцати шести лет! А отбросы следует доставлять в отстойники, где ими будут заниматься специальные пастыри. Смерть.
– Но, – начал Хаустус и не успел договорить. Дозорный с мечом ткнул им так же просто, как ткнул бы пикой в весеннее сено, чтобы спугнуть заползшую в него по осени змею. Замерев, Кама в ужасе увидела вышедшее из спины старика острие клинка, услышала звериное шипение Эсоксы, лязганье от покинувших ножны прочих девяти клинков дозора и тихое, едва различимое бульканье из груди Хаустуса:
