Сергей Малицкий - Скверна
– Неохота помирать.
Посох не опустился, он выпал из рук старика. Но еще до того, как он коснулся камня дороги, Кама успела зажмуриться, хотя уже и рукоять меча лежала у нее в ладони, и тело начало разгибаться в прыжке, а еще через долю секунды раздался треск и вспыхнул свет такой яркости, что даже сквозь зажмуренные веки Кама едва не ослепла, а когда она все же смогла видеть ясно, то увидела посеченных дозорных, хрипящего и истекающего кровью слепого храмовника под ногами у мулов, окровавленные мечи в своей руке и руке Эсоксы и воющих, орущих людей за спиной, которые все до одного перестали видеть.
– Это ненадолго, на час, – прошептала Эсокса, посмотрев на Каму. – Простенькое заклинание. По капле. Всю жизнь.
Кама шагнула к Хаустусу. Лицо его было опалено, но слипшиеся ресницы еще дергались.
– Лучше прячь то, что у тебя внутри, – прохрипел он. – Ты можешь, но нужно лучше прятать. Зоркий глаз мог провидеть тебя, – он забулькал кровью. – Ну, где ты там, друг Авункулус? – и умер.
– Быстро, – прошипела сквозь зубы Эсокса, обыскивая убитых. – Если нас не спасет этот кузнец, то Лулкис будет последним нашим пристанищем.
Вместе с бегущей в панике полуослепленной толпой спутницы вошли в город через десять минут. Через двадцать – они по звону молотов и молотков определили, где находится кузнечная слободка, а всего через час после гибели Хаустуса Кама и Эсокса стояли у тяжелых, сделанных из дуба ворот с тщательно выкованными петлями и бронзовой табличкой, на которой атерскими рунами было выведено: «С божьей помощью кузнец Касасам».
– Вот и все, – подняла руку, чтобы постучать в дверь, Эсокса. – Теперь все будет зависеть от того, от каких богов надеется получить помощь этот кузнец.
После стука в ворота стук молотов в кузнеце за стеной не прекратился. Но шаги послышались, и небольшое окошко в воротах приоткрылась, чтобы явить конопатое лицо полноватой женщины-руфки, которая явно была выше на голову не только Эсоксы, но и Камы.
– Я могу чем-то помочь странницам? – низким голосом спросила она.
– Нам нужен кузнец Касасам, – буркнула, посмотрев на Каму, Эсокса.
– Кому нам? – уточнила женщина. – Дакитке и атерке с фальшивыми клыками?
– Странницам, – шагнула вперед Кама, снимая клыки. – Мы от друга.
– Как его зовут? – нахмурилась женщина.
– Хаустус, – прошептала Эсокса, хотя улица между кузнечных усадеб была пустынной. – Он был угодником, настоящим.
– Сейчас, – кивнула женщина и прикрыла дверцу.
Кама и Эсокса переглянулись. Через несколько секунд звон молотов затих, затем послышались шаги, и под скрежет снимаемого засова такой же скрежещущий голос поинтересовался:
– И что же такого случилось, что мой друг Хаустус, пьянчуга и добрый старикан, перестал быть угодником, которым он толком и не был никогда?
Створки открылись, Кама и Эсокса замерли в оцепенении. Бугрясь мускулами, голый по пояс, в фартуке, захлестнутым лентами на крепкой шее, перед ними стоял даку.
– А вот люблю я это оцепенение, – подмигнул волчьеголовый Каме. – Так что с Хаустусом?
– Он был убит у дозора на юго-восточном тракте час назад, – хрипло ответила Эсокса.
Глава 15
Галата
Она сидела, прижавшись к нему спиной. Игнис почувствовал сквозь сон ее дыхание, открыл глаза, увидел желтые листья, засыпавшие площадку перед галатским дозором, поймал лицом холодный ветер, вздохнул. Воздух на перевале и в самом деле был редким, как редкая ткань, не надышишься. Медленно, осторожно обернулся, поймав ее за плечи, когда она начала падать, лишившись опоры. Бетула была бледна. Глаза ее были закрыты, но ресницы чуть подрагивали. Подрагивали в такт губам, которые словно пели неслышно. Игнис наклонился к лицу и услышал голос. Он не был тихим. Нет, он доносился издалека. Доносился так, как доносится звук ручья, который днем не слышен даже вблизи, а ночью звенит на сотни шагов. Или дальше.
Игнис оглянулся, над перевалом занималось утро. Между размытых туманом вершин со стороны Галаты пробивались лучи солнца. За спиной, там, откуда они с Бетулой пришли, все еще стояла тьма. Но она уже таяла. И таяли желтые листья вокруг. Они не исчезали, как поутру исчезает последний весенний снег, они тонули в волокнах бледного мха. Вот желтый цвет уже растворился вовсе. Скрылись подсохшие лужи крови. Оделись пушистым одеянием трупы. Основание дозорной башни. Камни. Ближние скалы. Она продолжала петь.
Игнис поднялся, подхватил Бетулу, которая тут же обвила его руками, прижалась, приросла, оказалась невесомой, и пошел навстречу солнечным лучам, отбросив, как неважную, быструю мысль, что нет у него теперь меча. Поднимать смертный ковер и искать трофейное оружие не хотелось. Все равно что грабить могилы.
Он шел так долго. Остановившись, увидел, что солнце палило почти из зенита. Скалы и горные склоны вокруг него уже не были безжизненны, лоскутами на них зеленела трава, даже какие-то кусты держались корнями за камни, а впереди, внизу, там, куда уходила узкая, почти нехоженая тропа, в горной долине кудрявился лес. Игнис опустился на камень, положил Бетулу на колени, сбросил с плеч мешок и отыскал в нем фляжку с водой. Рядом с ней, завернутая в листья травы, лежала рыба. Девчонка есть не стала. Выпила всю воду, потом потянулась к мешку, нашла мех с вином, прикончила и его. Поднялась, встала на камень, лежащий у обрыва. Успокоила Игниса, словно он нуждался в спокойствии:
– В долине есть вода. Тут рядом. Ты напьешься.
– Когда ты будешь готова идти? – спросил Игнис.
– Я уже готова, – она обернулась, но с места не двинулась. – Я дам тебе меч. Внизу.
– Да, – кивнул Игнис, вытирая пальцы после рыбы листьями, в которые она была завернута. – Без меча никак. Интересно, где ты его найдешь?
– Я ращу его, – она выудила из-за спины сверток, развернула зеленые листья, показала все тот же извлеченный из потока обломок, который теперь был не черным, а бледно-зеленым. – Вот. Видишь? Он уже покрылся корой. Скоро.
– Другое дело! – постарался за бодростью скрыть сомнение Игнис. – Конечно, к нему бы в пару что-нибудь железное, но разживемся еще. Монеты у нас имеются, Моллис не поскупился. Да и два кинжала у меня еще… Но если бы не ты, я бы не устоял один вчера. Против воинов и против магии.
– А должен был, – заметила Бетула. – Должен. Я же не всегда буду рядом. Очень скоро меня не будет. Почти не будет. Хотя…
– Ты хочешь покинуть меня? – спросил Игнис.
– Ты покинешь меня, – вздохнула Бетула и сказала непонятное: – Покинешь… Ветру, который гладит тебя по щекам, ты тоже так говоришь? Прощаешься с каждым его порывом? Не стоит. Устанешь. Он покидает тебе каждый миг. Но не уходит. И я так же… Это не моя песня… Не совсем моя…
– Ты ранена? – спросил Игнис, чтобы оборвать повисшую паузу.
– Нет, – она спрыгнула с камня, засучила рукава, показала чистые руки. – Даже ссадины зажили.
– Ты удивительно колдовала, – щелкнул пальцами Игнис. – Удивительно. Не думал, что когда-нибудь увижу подобное.
– Может быть, и не увидишь, – вздохнула Бетула, – но я не колдовала.
– Не колдовала? – не понял Игнис.
Отчего-то теперь, в это самое мгновение, рядом с хрупкой белобрысой прайдской девчонкой, он сам себе казался хрупким и маленьким. Юным и бестолковым.
– Не колдовала, – кивнула Бетула. – Я пела. И теперь пою. Но теперь мне плохо. Хуже, чем на том поганом корабле. Я хлебнула чужой крови.
– Чужой крови? – возмутился Игнис. – Тебя едва не убили. Едва не вонзили в тебя клинки. Это были враги! Они хотели нашей смерти. Меня, правда, хотели еще и поймать. Но были готовы убить. Или ловили тебя?
– Тебя, – качнулась, словно от ветра, Бетула. – Но это ничего не значит. У тебя внутри это… Если тебя ловили, то лишь затем, чтобы убить в другом месте. Они надеются поймать это… Но я хлебнула чужой крови. И это плохо. А клинки… – она показала дыры на куртке, – в меня вонзились. Но это ерунда. Плохо от крови. Я не была готова.
– Разве можно к этому подготовиться? – спросил Игнис.
– Можно, – кивнула Бетула. – Очень толстая кора, очень длинные корни. Корни, которые уходят так глубоко, что кровь никогда не достигает их. Но на это нужно время. Не бойся, я сделаю это для тебя.
– Для меня? – не понял Игнис. – Толстая кора? Длинные корни? Это не тяжело, жить с толстой корой? Ты с собой хочешь это сделать? А если я попрошу, чтобы ты осталась такой, какая ты есть?
– Принц, – она постаралась улыбнуться. – Тяжело не от коры, а от кроны. У каждого есть толстая кора и длинные корни. Кто-то гнется от ветра, а кто-то ломается. Кто-то засыхает в суровую зиму, а кто-то засыпает. Кто-то гниет в сезон дождей, а кто-то цветет. Идем. И не бойся, я всегда буду такая, какая я есть. Просто я – разная. Твой меч, который я пестую, он не должен пить кровь. Проливать – да, куда ж без этого, иначе прекрасные цветы не обретали бы шипы на стеблях, но не пить. Это трудно, но можно. Я сделаю…
