Ариадна Борисова - Люди с солнечными поводьями
Оказывается, все на свете имело память и помнило свои весны, как человек помнит юность и детство. Кюннэйя подумала: глядя на человека, не видишь его памяти, потому что она запрятана в голове. Интересно, а если коснуться головы пальцами, раскроется ли чужая память, побежит ли назад? Заставит ли переживать вместе с человеком значимые события его жизни? Коли так, можно было б узнать кое-что из того, чего не договаривает или скрывает от нее Сарэл! Ночью, когда муж уснет крепче, Кюннэйя возложит сомкнутые пальцы на его темя и…
Она вздрогнула: это хуже, чем подглядывание. Пожалуй, даже чем воровство! Мысли вещей просты и прямы, а человек – не вещь, которая радуется согласию послушать и готова рассказать о себе все.
Люди, не обладающие внутренним зрением, чувствуют вещи лишь внешне. Могут определить влажность или сухость, гладкость, шершавость, мягкость, жесткость и тому подобное, касаясь вещи рукой. Но не сумеют ответить, был ли предмет, на ощупь сухой сегодня, влажным вчера. Человеческое зрение слепо к прошлому времени. Слепо так же, как ощущения. Оно не способно видеть даже очень близкого прошлого – только что прошедшего мига.
Потрясенная, женщина весь день провела в диковинных мыслях, неизведанных раньше. Брала в руки разные вещи, углублялась в их настоящую суть и видела радости, боязни и боли душ, бывших некогда животными и деревьями. К вечеру, едва не задохнувшись от обилия вошедшей в нее чужой памяти, напугалась и прекратила странные опыты. Могла бы, наверное, проникнуть еще дальше и глубже, но уразумела, что если даст себе увлечься, то рискует потратить на одно-единственное чужое воспоминание собственную жизнь. Ведь каждое событие, происходившее с тем же платьем, заключало в себе целый мир созданий, которые принимали участие в его бытии. Они тоже помнили свое. Одно связывалось с другим, другое с третьим, и так до бесконечности. Поэтому, поняла женщина, мозг человека устроен помнить лишь важное для него, а ненужное забывает бесследно. Постаралась больше не влезать в чьи бы то ни было воспоминания и усердно очистила свою память от мусора посторонних мыслей, ненароком подхваченных чуткими пальцами.
За Кюннэйей закрепилась бы удаганская слава, если б не муж. Он строго-настрого запретил ей рассказывать кому-либо о видениях. Сарэл жалел жену. Или просто не хотел торопить события, считая, что ее дар, как семечко в цветке Месяца белых ночей, еще не вызрел. А может, предвидел несчастья, бродящие рядом с джогуром – противоречивым гостинцем Кудая, чьи три лица редко приходят к согласию.
* * *Чтобы не сидеть без дела, старуха принялась перебирать содержимое корзины. Порошок из корней багряных цветков-шишек, разведенный в растопленном медвежьем жире, поможет унять кишечные боли. Горькие концы болотного волоса – рвотное средство. Корешок голубого весеннего цветка, нежного лепестками, мягок на ощупь, как кисточка рысьего уха, а на вкус ядрен и желчен. Сумеешь сварить забористый настой – пойдет внутрь для рубцевания желудочных язв и зубы лечить. Вот и корень растения-воина повезло найти, лют и кусач в зелье.
Не особливо щедр осенний лес, но если делится накопившими силы к зиме корешками, снадобья из них получаются крепкие и сердитые на болезни. Эмчита осталась довольна сегодняшним сбором. Да, но где же вилка-копорулька? Слепая тщательно прощупала дно корзины. Нету! Когда выронить успела?
– Берё! – кликнула собаку.
Верный поводырь тут же прибежал на зов, шумно дыша.
– Вилку потеряла, – пожаловалась Эмчита. – Понимаешь? Чем теперь корешки выкапывать буду? Руками не смогу, слабы, и ногти обломаются. Новую кузнецу заказать, так расплачиваться нечем. Ищи!
Пес сообразил, улизнул из-под руки. Пусть по тропе порыщет, авось да найдется «колдовской» инструмент… Старуха усмехнулась. Несведущие называли ее колдуньей. А то и ведьмой.
Невеликой птахой в волшебных делах считала себя Эмчита. Куда ей до шаманов, до их разговоров с духами, чудес и камланий, от которых и жуть, и восторг! Подумаешь, разбирается в травах и лечит, смыслит в иноземной речи, иногда видит чужое прошлое и то, чего не видит никто. Не внешним зрением, конечно. Наружных глаз у Эмчиты давно уже нет. Однако внутренние очи по милости Кудая все еще живы, хотя с годами тоже начали слабнуть… Самой не понять, где они находятся – то ли в голове, то ли в сердце. Подобных Эмчите называют людьми с вещей плотью, открытой в миры.
До Берё старуха бродила по лесу одна. Люди этому удивлялись. Как она дорогу находит, когда и глазастые слепо блуждают в путанице лесных троп? А вдруг зверь набросится или попадется в пути одичалый табун, ведь затопчет! Эмчита отвечала, что невзначай затесаться в бегущее стадо может любой. А лошади не поглядят, слепой человек или зрячий, захотят – и собьют. Не признаваться же любознательным во владении скрытым зрением. Ей были внятны неприметные знаки растительного и небесного нрава. До глубокой осени ходила босиком, умудряясь не ранить ступней, и запиналась не чаще иных верхоглядов. За шаг до мелких препятствий внимательные стопы успевали предупредить о кочках, бочажках под ними, сухих ветках колючего боярышника и корягах. А уж крупную препону – бугор, камень либо павшее на тропу дерево – чуяли вроде холодящей тени не только конечности, но и открытая кожа лица и шеи.
Особого волшебства тут нет, считала Эмчита. Любой калека горазд приспособиться и заменить увечную часть добавочными силами тела и духа. Открыть свою плоть если не совсем, то хотя бы на четвертушку – это уже немало. Надо только потрудиться, чтобы нужные умения возросли и приноровились к постоянному применению. Тогда даже неходячий человек сможет принести больше пользы, чем здоровый да ленивый.
Многого не знают о себе люди. Будто птенцы, не умеющие расправить для полета данные Творцом крылья. И всё-то считают себя разумными и главными на земле, всё-то носятся, томятся вопросами. Деревья растут, не спрашивая, звери жительствуют, не пытая ответов. А человек гадает над разными смыслами, сует нос в опасные знания. Однако другие творения, разумные по-своему, не дают всех разгадок людям для их же блага. Не то когда-нибудь человечество взорвется от скуки всеобъемлющего постижения веществ и жизни, начнет изощряться в неприемлемых, супротивных естеству деяниях. Пока есть тайны – существуют миры…
Вот тоже секрет, щекочущий досужее любопытство: зачем жители Сытыгана наелись поганых красно-пятнистых грибов? Говорят, строго отмеренную порцию такого «кушанья» жуют натощак шаманы племени луорабе, чтобы наяву видеть волшебные сны. Из северных людей знают толк в разных грибах и едят их лишь одуллары. В народе саха грибы не считаются съедобными. Бывает, только гуляющая по лесу детвора, прельщенная приятным запахом, соблазнится испечь на костре склизкие желтые шляпки маслят… Надо поговорить с ребятишками на будущий год. Показать разные грибы и рассказать о них, чтобы не отравились.
Эмчите довелось жить в разных землях, где грибы признают вкусной и сытной пищей. Она пробовала сготовленные по-всякому: жареные, моченные с солью, запеченные в тесте. Отведывала грибную похлебку, чем-то схожую с рыбной юшкой. Люди ели и похваливали, а ей не нравилось, все казалось горьким и клеклым. Видать, вкус еды, какою питались ее предки, остался в памяти тела, и язык с желудком не желали принимать чужеродную пищу.
Может, рыбаки нанесли себе вред намеренно, собираясь покуситься на жизнь воинов? Не соврала же о нападении всадница с глубоким густым голосом. Кто лжет про убийство! Красно-пятнистые грибы смертельны, но человек умирает не сразу, вначале на него находит звериная ярость. Ну, разберутся.
А зачем было сытыганцам похищать жену багалыка? Куда они ее подевали? Ох, тайны, тайны! Женщину, кажется, зовут Нарьяной, что означает – Нежная. Судя по голосу, слышанному однажды, она такая и есть. Нежная, как пушистый цветок подснежник, предвестник лета…
– Молодец, – похвалила Эмчита поводыря. Отыскал пропажу, примчался с копорулькой в зубах. Гордый находкой, подставил под руку склоненную вбок морду. Пошевелил подвижным ухом, предлагая за ним почесать, – заслужил. По тому, как оно вдруг вздернулось, старуха поняла, что пес что-то услышал. А вскорости и сама услыхала песнь безумного Сордонга. Знать, воины, побывав у него, уехали, вот он и продолжил. Не станет же петь при них.
Прошло совсем немного времени, и вдруг несколько голосов с надсадой прокричали хором:
– Дэллик!
Эмчита подалась вперед и замерла: неужто поблазнилось? Но сейчас же голоса с дикой тоской повторили ненавистное имя на весь лес.
Круглая шапка слепой приподнялась кверху на вздыбленных от ужаса волосах. Ноги, словно коснувшись льда, поджались и взлетели на дерево. Спина скрючилась так, что тело уменьшилось почти вдвое. Дрожащий Берё начал тихо подвывать, тычась влажным холодным носом старухе в лицо. Плотно закрыв ладонями уши, приникнув головой к коленям, Эмчита на несколько мгновений перестала дышать и жить, слившись с еловым стволом.
