Тим Скоренко - Ода абсолютной жестокости
Инстинктивно выбираю правый проход. Бегу. Навстречу попадается сектант с мечом. Пуля в грудь.
Выбегаю в большое продолговатое помещение. В центре – что-то вроде алтаря. По бокам – много маленьких дверок-дырок. На меня бросается сразу человек шесть.
Всего лишь шесть.
Я превращаюсь в вихрь. Один тут же падает с развороченной выстрелом грудью. Второй – с перерезанным горлом. Парирую удар и взлетаю на стену. Пока соперники медленно оборачиваются, пытаясь понять, что же я сделал, кувыркаюсь в воздухе и приземляюсь за спиной одного них, очень высокого, с черепом, изувеченным так же, как и лицо. Череп распадается на две части под лезвием моего меча, соперник напротив получает пулю. Двое оставшихся пытаются убежать. Одного настигает выстрел, во второго я мечу меч.
Мне начинает нравиться меч-пила. Он не режет, а рвёт. Это выглядит красиво.
Дыры в стенах оказываются дверями в камеры. Точнее, не совсем дверями. За каждой дырой – примерно пятиметровый обрыв. Жертву просто вталкивают в узкое отверстие, и она оказывается в каменном мешке три на три метра. Самостоятельно выбраться теоретически возможно, но дыры забраны опускающимися сверху решётками.
Интересно, они кормят пленников?
Внезапно я замечаю в помещении ещё одного сектанта. Он показывает на свою маску-лицо и что-то неразборчиво говорит.
Я не могу разобрать его слова. Он открывает рот: там обрубок языка. Иду к нему. Он стоит у отверстия, ближайшего к алтарю. В руках у него факел. Он бросает факел в отверстие и отскакивает в сторону. Из дыры вылетает огненный сноп.
Я чувствую неприятный запах из отверстия, в которое я заглядывал. Я понимаю, что стены пропитаны какой-то горючей жидкостью. Или она сама образуется на местных камнях. В одной из дыр сидит Кимун, деревенский. Увидев мой силуэт на свету, он тут же кричит:
– Вытащи меня, Риггер!
Но я направляюсь к сектанту-поджигателю. Из пылающей «камеры» доносятся женский крик. Если это Марфа…
Поджигатель пытается улизнуть, обегает алтарь в центре помещения и несётся к выходу. Ловлю его на полпути, валю на землю. Одним движением срезаю штаны. Лицо у него изуродовано, но под штанами всё целое. Одной рукой держу его, второй достаю нож и кастрирую эту сволочь. Кровь течёт, как из ведра, сектант орёт благим матом. Оставляю его кататься по земле. Пусть мучается, урод.
В помещении появляется Микта и ещё один деревенский с мечами. Второго зовут Рушан.
– Риггер! – восклицает Микта.
– Нужны верёвки, – говорю ему спокойно. – Наши там.
Показываю на «камеры».
Рушан тут же срывается и убегает. Видимо, искать верёвки. Микта заглядывает в одну из «камер».
– Кора! – говорит он.
Женский голос что-то отвечает.
Считаю камеры. Всего их двадцать, по десять с каждой стороны. Вполне вероятно, они так и приносят свои жертвы – ежедневно сжигая их.
Что тогда делал человек на кресте перед пещерой?
Из камер раздаются радостные крики. Один голос, хриплый, надорванный, кричит:
– Вытащите меня! Вытащите!
В нашем караване такого голоса не было. Заглядываю в камеру. Не видно ничего. Снимаю с пояса кнут, опускаю вниз.
– Хватайся.
Он тяжёлый. Карабкается быстро. Я упираюсь ногой в стену.
Появляется лохматая голова, а затем и всё тело. Вытаскиваю человека полностью.
Он абсолютно гол. Худой, поджарый. Измазанный грязью и гарью. Я удивляюсь тому, что он показался мне тяжёлым. Он смотрит на меня сквозь спутанные волосы, и в его глазах – страх.
– Сколько ты здесь? – спрашиваю я.
– Не знаю. Потерял счёт дням. Сбился после сотни.
– Часто жгли?
– Раз в несколько дней.
Хмыкаю. Отворачиваюсь. Он обегает вокруг меня.
– Кто ты? – спрашивает он.
И тогда меня посещает мысль, которая раньше не приходила мне в голову. Все деревенские называют меня стражником. Марфа и Виркас – Риггером.
Чего мне бояться? Мне, Риггеру, стесняться своего имени?
– Меня зовут Риггер, – говорю я. – Запомни это имя.
– Я запомню, – и он падает передо мной на колени.
Я подхожу к следующей камере и спускаю вниз конец кнута.
Человек поднимается быстро. Это деревенский, не помню его имени.
Следующий. Пока Рушан найдёт верёвку, я уже кнутом всех вытащу.
Женщина, наша. Ларитта.
Следующий.
Появляется Рушан, вытаскивает людей с другой стороны.
Через некоторое время в зале собираются все. Нас – «освободителей» – восемь. Двоих убили, придётся тащить их на себе.
Считаю людей. Тут десять наших и шесть человек из старых пленников. Один на кресте снаружи. Остаётся последний пленник – это Урма, одна из женщин. Именно она сгорела в первой камере.
– Держи верёвку, – бросаю Рушану.
Спускаюсь в камеру. Тут безумно жарко. Газ и горючая жидкость перегорели. На полу – бугор в форме человеческого тела. Оно почти вплавлено в камень. Вырубаю тело мечом. Лоскуты мяса остаются на полу. Взваливаю смердящий труп на плечо и берусь за верёвку.
– Тащи!
Меня вытягивают. Отталкиваюсь ногами от стены.
Сначала подаю тело, потом выбираюсь сам.
– Надо их – в их же крематории, – говорит Микта.
Какие слова знает, грамотей.
Просыпаться после сожжения – самое мерзкое. Ты грязен, облеплен пеплом, сажей, копотью. Волосы спутаны, одежды на тебе нет. Гадость. У меня был такой опыт.
– Пошли.
– А они? – Микта указывает на трупы врагов.
В дальнем углу истекает кровью изуродованный мной сектант. В суете его не замечают. Подхожу в нему. Он уже не шевелится, но глаза открыты, и он жив.
Беру его за шкирку, тащу к одной из камер и бросаю туда.
– Всех, – говорю я.
* * *Мы возвращаемся в оазис триумфаторами. За наше отсутствие ничего не случилось.
Мы потратили четыре часа на зачистку секты. Все найденные тела врагов были равномерно «упакованы» в четыре камеры. В разветвлённой пещере были искусственные стены; мы довольно быстро нашли мастерскую, где они делали кирпичи и раствор.
Камеры мы заложили пятью слоями камней и кирпича. Они выберутся. Через несколько лет.
Хотя, вполне вероятно, мы кого-то упустили.
В лагере всё ещё лежат трупы сектантов, погибших при нападении. Шесть человек. Всех шестерых мы туго связываем и закапываем в землю. Ямы помогают рыть даже женщины.
Изуродованные лица сектантов исчезают под комьями грязи.
Я думаю, как это происходит. Человек погибает в бою и на следующее утро просыпается целым и невредимым. А потом он идёт, и кто-то – может, местный шаман, – снимает с его лица кожу. А потом шрамы заживают. Несколько месяцев, в лучшем случае.
В вечном заточении им самое место.
Четыре похищенные повозки мы нашли нетронутыми около пещеры. Они не успели в них покопаться.
Марфа сидит рядом со мной.
– Они ничего не делали, – говорит она. – Дотащили нас до пещер и бросили в эти каменные чуланы. Там страшно воняло.
Мы потеряли день.
– Лихой пытался сопротивляться. Он развязался. Выдернул меч у кого-то. Его при нас привязывали к кресту у входа. Они собирались его пытать, наверное. Или как-то иначе ритуально сжигать, но вы пришли вовремя.
Я поднимаюсь с земли. Солнце клонится к закату.
– Марфа, оповещай людей. Нужно выезжать сейчас. Поедем ночью.
Она смотрит на меня с недоверием.
– Мы и так потеряли много времени. Мы поехали этим путём, чтобы выгадать хотя бы пару-тройку часов. Надо их выгадать.
Она кивает и встаёт.
* * *Ночь на удивление тихая. Мы едем в темноте, но Виркас безошибочно угадывает дорогу. Он ориентируется по звёздам.
Цикра учил меня астрономии, но в этой науке я не преуспел.
Теперь нас на шесть ртов больше. Мы едем очень медленно. Справа от меня появляется фигура. Это тот самый лохматый пленник, которого я освободил первым.
– Риггер! – говорит он.
Виркас оборачивается. Он не слышал, как я представлялся лохматому.
– Меня зовут Стервятником. Звали когда-то.
– И что?
Виркас перебивает:
– Вы были знакомы?
– Нет. Я сам назвал ему своё имя.
Стервятник говорит:
– Я могу отблагодарить.
– Как?
– Я из столицы. Я там всех знаю. Если чего понадобится, заезжайте в район Мартовского снега. Спросите о Стервятнике, любой на меня укажет.
– А про тебя не забыли, пока ты в камере у сжигателей сидел?
– Стервятника забыть нельзя. Стервятника все знают.
Он говорит подобострастно, неприятно. Но я терплю. Может, он и вправду понадобится. Если я решусь спасти Клифу.
Уже светает. Но мне совершенно не хочется спать. Виркас чувствует себя хуже. Он устал. Я вижу это даже по его посадке.
– Я запомнил, – говорю я.
Стервятник исчезает.
– Как ты думаешь, кто он? – спрашивает Виркас.
– Вор. Или шулер. Или торговец кариком.
– Нельзя, чтобы чужие узнали о грузе.
– Он уже знает, – говорю я.
– Почему ты так думаешь?
– Потому что иначе он бы не предлагал свою помощь. В нём ни грамма искренности. Если сейчас появятся сжигатели и предложат за нас хорошую цену, он продаст нас, не моргнув и глазом.
