Ариадна Борисова - Люди с солнечными поводьями
Сколько ветвилось кривохожих, косульих, заячьих тропинок в пронизанном солнцем лесу! Они играли с ней в прятки, серебрясь седой, много весен опадавшей хвоей. В сухом предосеннем шелесте листьев слышался насмешливый шепоток лесных духов. Урана бестолково дергалась туда-сюда, мухой запутываясь в паутине перекрестков. Отчаявшись, решила вернуться домой, но теперь потеряла и эту дорогу. Лишь по солнцу сообразила, что идет не к селенью, а снова вспять, к гиблому озеру. Постаравшись унять расходившуюся в груди зыбь страха, шагнула назад и заметила что-то темное, движущееся в сквозном подлеске. Юркнула в гущу кустов, затаилась…
Через мгновение Урана поняла, что испугалась напрасно. С поляны навстречу ей вприпрыжку выбежало дитя. Очень красивая девочка, на вид весен семи-восьми. Румяная и востроглазая, с бровями как чайка в полете и ярким ртом. Плохо скроенное, неряшливое платье сидело на девочке тем не менее ловко. В руках она держала разлохмаченную камышовую корзину, в которую, видимо, собирала коренья. Девочка остановилась и недоуменно оглядела Урану с головы до ног:
– Ты кто – дух лесной?
– Я – женщина, – улыбнулась Урана. – Иду из Крылатой Лощины, заблудилась чуток.
– А я тут все тропки знаю как свои пальцы! – похвасталась девочка. – Куда тебя вывести?
– Можешь подсказать дорогу к Дирингу?
Глаза девочки расширились и заблестели от любопытства:
– Конечно, могу! К отшельнику, что ли, спешишь?
– К нему, – спокойно кивнула Урана. – За снадобьем для… ребенка.
Самой было непонятно, зачем соврала. Впрочем, не совсем соврала, ведь и впрямь для ребенка. Просто слово «зачатия» выпало, да о том девчонке не положено знать.
В дороге познакомились. Спутницу звали Олджуной. Она оказалась дочерью Никсика, старшины аймака Сытыган. Мать девочки Кэнгису Урана немного помнила. Когда-то в детстве та приходила в Крылатую Лощину. Они раза два играли во дворе. А потом матушка Тимира обнаружила пропажу туесов, развешанных на кольях изгороди, и Кэнгиса больше не появлялась.
– В лесу я ничего не боюсь, – болтала Олджуна. – Я бегаю быстро, лесному старику меня не догнать. Если о какой-нибудь корень запнусь и упаду… встану и побегу дальше! Волков увижу, так на дерево влезу. Лес в обиду не даст, он меня любит!
В просветах между деревьями показался берег Диринга.
– Сама найдешь тордох или проводить? – осведомилась девчонка. Искоса плутовато поглядывала на Урану, ковыряя землю носком разбитого торбазка.
– Найду. Спасибо, – поблагодарила женщина.
– А обратно?
– Сордонг покажет.
– Ладно, тетенька Урана, пока тебе! Беги за снадобьем, чтоб ребенок твой не болел! – Олджуна засмеялась, задорно качнула головой и, взметнув косичкой, исчезла в лесу.
Урана миновала прозрачную березовую рощицу. Вот и землянка Сордонга. Сидя на чурбаке, старик очищал от водорослей ветхие сети, подвешенные к жердям. Прищурил глаза, всматриваясь. Не удивился:
– Пришла. Я знал, что придешь.
Ни положенного приветствия, ни приглашения во двор. Хорошо хоть избрехавшуюся собаку унял. Урана без сил прислонилась к столбцу изгороди. Выдохнула, подрагивая сердцем:
– Так что же, поможешь мне?
– Отчего не помочь, коли просишь. – Старик, покряхтывая, встал с чурбака. – Когда-то твоя мать, мастерица шить, приезжала в Элен и спроворила мне доброе шаманское платье. Правда, много взяла за работу, но наряд стоил того. Может, и больше. Я хорошее помню… Я приготовил снадобье. Будешь давать его кузнецу по три капли каждый день в течение трех лун. В питье ли, в еде, как приноровишься. Но чтобы все выпил. После этого понесешь.
Сордонг ненадолго скрылся в дверях и вынес закопченный глиняный горшочек. На ходу замотал берестяную крышку тальниковым лубом. Опережая слова благодарности, молвил:
– Погоди, не торопись благодарить. Как случится, чего хотела, тогда и скажешь. Но одних твоих признательных речей мало. Надо вещью их подтвердить.
– Что я буду должна? – выговорила Урана заледеневшими губами. Предвидела – старик не простого потребует.
– Добудь мне батас. Боевой нож из тех, что твой муж мастерит для воинов Хорсуна. Длинный нож особой закалки – полукопье голубого железа, с выгнутым лезвием, сточенным с правой стороны, с тусклым блеском, не отражающим лунный свет. С чернью под спинкой и серебряными насечками, в чехле из двойной кожи с вырезными узорами. Я знаю, ты шьешь такие.
– Ножи не дарят, ими не расплачиваются, – обронила огорошенная Урана.
– Постучи острием о камень, и нож не станет сердиться, что ты мне его отдаешь.
Женщина жалобно вопросила:
– Как я возьму?..
Старик выпрямился, покосился на ее руки, судорожно прижимающие заветный горшочек к груди:
– Ну это твоя забота. Мне что, хоть отговорку придумай и выпроси, хоть укради. А не хочешь – так возвращай снадобье.
– О-о, нет, я укра… я сделаю все, что смогу, – пролепетала Урана, пятясь.
Уже дойдя до лесу, крикнула:
– Принесу сразу же, лишь бы содеялось чудо!
Ломая свой сдержанный нрав, Урана стала чаще ластиться к мужу. Тимир, изумленный нежданно проснувшимся в ней любострастьем, пропустил охоту на уток. Впрочем, и другая причина была – пришла пора выправить имущество Хорсуновой чади.
Кузнецы давно взяли за правило каждую осень после воинского Посвящения ладить даже чуть-чуть, незаметно для непытливого глаза, прохудившееся снаряжение. Как рассчитывать на победу в случае внезапной войны, если оружие и броня вовремя не перебраны, не починены дотошными руками мастеров? Потом порядком привалило заказов. Эленцы просили подлатать дырявые котлы, сделать новые лопаты, кайла, пешни, не говоря уже о разного рода батасах. Заказывали батасы женские из мягкого железа, которые легко править о камень; ножи для плотницких нужд с тонким лезвием; горбатые для косьбы; крепко каленные охотничьи с широким кровостоком; боевые – длинные, мерцающие тускло, изголуба – чтобы не отражать лунный свет. Жены кузнецов еще зимою пошили для воинских батасов красивые ножны…
Три месяца строго по три раза в день Урана исхитрялась незаметно подливать заветные капли мужу в еду. К началу шестого убедилась, что ее дотоле тщетное чрево приняло семя Тимира. Радость, радость! Но заходила в кузню, и глаза наполнялись слезами. На какой стыдный грех толкнул лукавый Сордонг! Никогда она не брала чужого, не спросив. Да и вообще не брала, не выпрашивала. Все необходимое у самой имелось в достатке… А ну как соскользнет батас из ножен, уязвит греховную руку? Так, говорят, бывает, если честная душа каленного в священном горне железа возмутится и вздумает наказать вора.
Ах, только ради ребенка и данного шаману слова! Улучила-таки мгновение, вытащила, не глядя, первый попавшийся из десятка готовых батасов. Стараясь не думать, зачем понадобился отшельнику боевой нож, постучала им о камень, как велел Сордонг.
Когда, пламенея щеками, летела без памяти в лес, пристегнутое к поясу оружие лупило ее ножнами по левому бедру. Урана ощущала себя так, как если бы кто-то сорвал с нее одежды и глумливо кричащие люди шаг за шагом швырялись то снегом колючим, то прыскали кипятком… В висках беспрерывно стучало: «Воровка, воровка, воровка!»
Но вот что странно: ни разу – ни туда, ни обратно – она не заплутала в окольных тропах. Укатистые зимние дорожки стелились под ноги с послушной готовностью, словно ждали ее. Снег не скрипел, а весело взвизгивал, будто игручий щенок… Или причудилось? Это колдовское диво ошеломило Урану лишь погодя, по возвращении к дому.
* * *Сколько сегодня воспоминаний! Голова идет кругом. В люльке на левой лежанке заскулил Радость-Мичил, упреждая кормежку. Покачала его, привычно напевая всегдашнюю песенку:
Мальчик с головой собачьей,
Сын, обросший шерстью грубой,
Льнешь ко мне, скуля и плача,
Острые оскалив зубы.
Человечьих слов не зная,
Тявкаешь с утра до ночи,
Понимаю лишь одна я,
Что ты говоришь, сыночек!
Будто лапы руки-ноги,
Хвост отягощает спину…
О, не будьте, люди, строги
К моему бедняжке-сыну!
Глянув на очаг, Урана охнула: чуть не забыла вынуть кожу, а жерло успело очиститься от дыма. Голубоватые язычки огня уже побежали по высохшим сосновым поленьям! Обжигаясь курящимся паром, кинулась спасать полотно. Расстелила его на столе, горячее, ровное, без единой морщинки. Осмотрела придирчиво. Все хорошо удалось, без пятен. Кожа продымилась равномерно, вобрав в себя упругий жар молодого дерева и цвет золотистой коры.
– Добро, – похвалил, неприметно войдя, Тимир. С удовольствием вдохнул аромат сосново-кожистого дыма. – Шить из этого что будешь?
– Наверное, платье себе, – ответила Урана, зардевшись.
Две весны сплошного вранья и тайн! Негибкий нрав ее гнулся, треща, как ствол заломленной книзу березы… Отвернулась к собаке, чтобы муж не заметил предательски брызнувших слез, сделала вид, будто занята переливанием молока из горшка в берестяной рожок.
