Дмитрий Иванов - Артефакт
Я судорожно стал шарить по карманам в поисках мобильника, боясь упустить момент…
И снова на меня обрушился этот глубокий пронизывающий голос, на этот раз еще и печальный…
– Сегодня солнечный день, – сказал я безо всяких прелюдий.
– Это вы? – так же лаконично поинтересовалась она, и я знал, что никакой двойственности тут быть уже не могло.
– Вы хотели со мной о чем-то поговорить?
– Да…
– О том, что меня интересует?
– О том, что необходимо сделать.
Такой ответ слегка выбил меня из колеи, но я подумал, что мне не стоит привередничать.
– Ладно… – согласился я.
– У меня недавно погиб друг, – сказала она, – так что… я немного не в себе, не обращайте внимания.
Я промолчал.
– Но… Я говорила с ним, – продолжила Юлия.
– Вы имеете в виду, что… – У меня перехватило дыхание: кажется, я все-таки был прав насчет того, что она наш человек. – Вы встретили его живым? – взволнованно спросил я, уже предвидя ответ… Однако я ошибся.
– Нет, – сказала она. – Но он настаивал, чтобы я связалась с вами… Хорошо, что вы позвонили, я почему-то не смогла снова найти ваше объявление в Интернете, сколько ни искала. Но… мой друг сказал мне, чтобы я связалась с вами в пасмурный день, и тогда было пасмурно, а теперь все время светит солнце…
Я не знал, что и думать. Что тогда означал этот «разговор с погибшим другом»?.. Впрочем, она ведь призналась, что немного не в себе… Я просто не придал этому значения, поскольку и меня окружали схожие проблемы.
– Он просил передать вам, что время истекает, – продолжила она, поскольку я молчал. – И договор должен быть пересмотрен окончательно.
– Договор?.. – Я все больше утверждался во мнении, что произошла ошибка, и мы говорим о разных вещах.
– У вас должна быть печать… – нерешительно заметила она.
– Верно, – облегченно перевел я дыхание: значит, ошибки все же не было. – Вы что-нибудь о ней знаете?
– Знаю, но не могу ничего сказать, – вздохнула Юлия.
– В каком смысле?
Буквально каждая ее реплика становилась для меня сюрпризом. Она обращалась с моим рассудком, как обращаются на корте с теннисным мячом, а ее странный завораживающий голос только усиливал этот ошеломляющий эффект.
– Я не знаю как, – «пояснила» Юлия. – Но вы должны мне помочь.
– Помочь? Что я должен сделать?
– Вы должны научиться делать выбор, – сказала она, и в трубку ворвались истеричные короткие гудки, а вокруг резко потемнело.
Я выключил телефон и поднял взгляд к небу: его уже заволокла серая пелена.
«Что еще за выбор? – раздраженно подумал я. – За кого она меня принимает? Это я не умею делать выбор? Нет, она действительно не в себе…»
Сняв с шеи медальон, я задумчиво уставился на него, тщетно пытаясь понять – что же это все-таки за хрень…
* * *Несколько дней с реальностью ничего не происходило. Сам я тоже не предпринимал никаких попыток что-то изменить: я не тревожил медальон, и он не тревожил меня. Эта утешительная стабильность будто обволакивала мои нервы, и постепенно я расслабился. Мне даже стало казаться, что мой затянувшийся кошмарный сон наконец закончился. Признаки аномальных изменений в этом мире, которые вначале были совершенно очевидны, теперь видимо сглаживались привычкой восприятия и не выглядели такими уж вопиющими. Если я и замечал их, то не настораживался, а скорее просто недоумевал, как обычно недоумевают люди, сталкиваясь с несуразностями жизни. Я уже не пытался связать их с той абсурдной картиной мира, которую навязывал мне древний медальон. Да и сами эти несуразности вроде бы вполне укладывались в рамки обыденного. Я не понимал, почему прежде относился ко всему вокруг с такой болезненной подозрительностью. Только твердая уверенность в том, что события, произошедшие со мной, ни в какие обыденные рамки уж точно не лезли, поддерживала во мне некоторое тревожное ощущение. Но неужели все это действительно со мной происходило?..
Я много гулял, бесцельно слоняясь по городу – восстанавливал форму, – и свежий ветер выдувал из меня остатки тревоги. Я заметил, что все реже задумываюсь о чем-либо. В голове вообще было как-то странно пусто, будто кто-то тайно подсыпал мне транквилизаторы. Во время этих оздоровительных прогулок ко мне время от времени обращались незнакомые люди, пытаясь выманить у меня деньги душещипательными байками, и, хотя рассказы их были насквозь пронизаны фальшью, я все же не мог с полной уверенностью сказать, что они лгут, поскольку мои выводы основывались на субъективных ощущениях. А объективным было только то, что таких людей мне встречалось подозрительно много. Однако стало ли их больше, чем прежде, я тоже не мог утверждать однозначно, ведь я никогда так много не шлялся по улицам без дела. Но кто были эти люди, оттачивающие на мне свое искусство убеждения с такой безжизненной и убогой настырностью? Потерявшие голову жертвы вселенского катаклизма или идейные последователи Кегли, способные отличать зерна от плевел? Я уже ни черта не понимал… Или мое непонимание тоже было воздействием катаклизма?..
Но иногда меня наоборот охватывали жуткие приступы мнительности, причем на каком-то животном, физиологическом уровне, как будто организм подсознательно сопротивлялся моему неуклонному вживанию в этот обманчивый мир. Я ужинал в хорошем ресторане, утвержденным Кеглей в качестве надежного источника бесплатного питания, и пища вдруг начинала казаться мне пресной и безвкусной, буквально вставала комом в горле. Напитки вызывали отвращение, и даже обычная вода не приносила того утоления, которого я жаждал…
Кегля предпочитал отсиживаться дома, причем у меня. Своей квартирой он пользовался только в тех случаях, когда снимал какую-нибудь девицу в баре: с недавних пор это стало его новым хобби, поскольку он открыл, что его нынешние «магические» способности к убеждению распространяются и на половую сферу. Однако он жаловался мне, что не получает никакого удовольствия от секса…
Периодически я звонил Насиму во Францию, но там по-прежнему никто не брал трубку. Я не представлял, что еще можно предпринять, тем более что все вроде бы и так налаживалось. Я опять стал подумывать – не устроиться ли мне на работу, ведь жизнь, несмотря ни на что, шла своим чередом и, вопреки мрачным предсказаниям Виталика, явно не собиралась останавливаться.
К моему знакомству с загадочной Юлией Кегля почему-то упорно относился скептически, его не убеждали никакие мои доводы.
– Гонит она… И ты туда же, – хмурился он. – Солнечное голодание у вас…
– Но она ведь знает про печать, – возражал я.
– И про договор… – кивал он. – И с покойниками советовалась, как вам лучше все устроить.
– С покойниками мы с тобой тоже общались.
– Это разные вещи…
Меня сбивало с толку его нарочитое предубеждение. Мне даже казалось, будто он специально меня дразнит. Или на него так влияла местная атмосфера? Не мог же он в самом деле быть настолько непрошибаемым… А может, это я стал слишком впечатлительным? Впрочем, он ведь никогда не слышал этого изумительного голоса…
Ее голос до сих пор звучал в моей голове, словно какой-нибудь привязчивый мотив. Я просто не понимал, что со мной творится. Меня будто рвало на части: я постоянно испытывал соблазн набрать ее номер, пускай даже здесь – в этой «пасмурной» вселенной… Просто снова услышать ее… И в то же время меня смущала и даже пугала такая возможность. Ощущения, которые пробуждал во мне этот голос, странным образом переплетались с мыслями об Ольге… Но это никак не было связано ни с вожделением, ни с чувством измены, скорее наоборот: голос Юлии обострял во мне все то светлое, что я испытывал к Ольге, и я понимал, что тут кроется какое-то противоречие. Этот голос словно магнит вытягивал со дна моей души самое трепетное из того, что только может присутствовать в отношениях между мужчиной и женщиной… Я совершенно не представлял, что это значит, и не мог ничего объяснить даже себе. Была в этом какая-то неуловимая смущающая двойственность. Смущающая, но волнующая…
– Она знает намного больше, чем мы, – сказал я Кегле, – я это просто чувствую…
Кегля мрачно хмыкнул.
– Колдунья какая-нибудь, – неожиданно заключил он. – Таких и раньше хватало… Не думаю, что стоит с ней связываться.
– Как тот старик эфиоп?.. – напомнил я.
Глава двадцать пятая
…Утром я проснулся в абсолютно ясном сознании, что уже само по себе было неплохо, хотя и будоражило во мне тревожные мысли: не знаю, таким ли уж подарком был наш с Кеглей «иммунитет» против дурного влияния реальности, но сейчас я бы, наверно, предпочел умереть, чем его лишиться. Хотя, почему мне было так важно сознавать, что происходит, даже в отсутствие возможности повлиять на происходящее, я не совсем понимал. Ведь если бы я не сознавал ничего, то и проблемы бы никакой не было. Чем же лучше моя теперешняя жизнь, полная неразрешимых проблем?
