Сергей Малицкий - Тень Лучезарного
– У Лучезарного на поле Бараггала не было воинов-оборотней, – нахмурился Игнис. – Я ничего не слышал об этом.
– Пораженным корчей можно управлять, – сказал Холдо. – Но говорят, что даже самый рукастый погонщик собак не может удержать в одной руке поводки псов, которые вместе в два раза тяжелее его самого. Ненависть, которой одаривает корча, может оказаться сильнее магии, потому что она замешена на древнем колдовстве, на колдовстве земли, на том, что дает жизнь всякой твари. Говорят, что Лучезарный обезглавил некоторых из древних богов еще до Бараггала. Обезглавил или как-то выманил их из убежищ и подчинил себе. А затем вплел их силу в свое колдовство. Тех богов, что владели этой землей еще до Энки. Корча – от них. Теперь это их месть Лучезарному, которая обратилась не на него, а на его подданных.
– Но Лучезарного нет! – воскликнул Эксилис.
– Есть его слуги, – сказал Холдо и замер на мгновение, закрыв глаза. – Наверное, некоторым из них это подвластно. Все случилось на второй день после грозы. В небе показались сэнмурвы. Я сразу их узнал. Их много в горах Сагкал, иногда они долетали и до Талхо, но тогда они казались просто дикими летающими псами. Падальщиками. Я никогда не видел их больше пары за один раз, а тут их были тысячи. Думаю, что они летели от деревни к деревне. Я был у сарая, закидывал сено под навес. Даже взял вилы в руки, думал, что отмашусь, если они вздумают напасть, сэнмурвы довольно трусливы, хотя, когда они кучей… Но это не были обычные сэнмурвы. Они вдруг образовали над деревенькой кольцо. Огромное кольцо, которое стало вращаться. У меня загудело в ушах, я почувствовал магию. Так и побежал домой вместе с вилами. Брат и мать стояли на крыльце.
– Будет беда, – сказала мать.
– Уже, – добавил мой младший брат. Он был нисколько не слабее меня, может быть, даже стал бы сильнее, чем я. Но теперь уже не судьба.
– Смотрите! – закричал мой брат.
Кольцо сэнмурвов распалось, и они полетели на юг, наверное, к другой деревне. А брат подбежал к воротам, забрался на ограду и закричал, что мы должны это видеть. Мы вышли из ворот и увидели, что все жители нашей небольшой деревни вместе с собаками, кошками, лошадьми и всей другой живностью уходят на запад, к Светлой Пустоши. Закрывают двери, овины, ставни на окнах, так, словно идут на сельский сход, но уходят на запад. Причем скотину никто не гонит, она идет сама. Мы ведь тоже давно подумывали убираться куда-нибудь, потому как чернота подбила деревню месяца полтора назад, стало трудно дышать, какая-то мерзость порою выла за оградами, но мать говорила, что надолго этой дряни не хватит. Весна придет как обычно. Тем более зима завалит черноту снегом, вот как теперь, а весной талые ручьи что-то унесут в реки, а остальное, может быть, сделает нашу землю еще жирнее. Все так думали. Тяжело бросать нажитое после пяти лет работы до кровавых мозолей. Я, кстати, думаю, что мать была права. Но кто же мог представить, что хозяева этой гадости делают последнюю ставку?
– Последнюю? – не понял Игнис. Ему нравился этот паренек.
– А какую? – повернул Холдо голову. – Какую ставку делает крестьянин, если режет весь скот, уничтожает все зерно, не оставляя даже на посев?
– Никакую, – хмыкнула в тишине Аментия. – Если он безумен. Не так, как я, я знаю, что меня называли безумной. А безумный совсем.
– Возможно, – задумался Холдо. – Но это безумие было очень точным. Через дом жила травница. Видимо, ее не схватила магия. Она не была колдуньей, но могла прикрыться от наговора, от ворожбы. Она выскочила на улицу за своей кошкой, которая брела, как все, тоже на запад. Схватила ее, взяла на руки, стала причитать, отпустила, но кошка все равно пошла на запад. Старуха поймала ее второй раз, и тут появился призрак. Тень с окровавленным горлом.
– Веп, – вспомнил слова Бриты Игнис. – Мурс Светлой Пустоши.
– Значит, Веп, – кивнул Холдо. – Я слышал о нем. Но в преданиях говорилось о чем-то вроде платка. Но это была алая кровь. Да. Он махнул рукой, и бабка замерла. А потом опала, оплыла грудой истлевшей плоти. И из этой кучи поднялась тень бабки и пошла вслед за своей кошкой на запад.
– А потом? – прошептала Серва.
– Потом мурс поплыл к нам, – прошептал Холдо. – И тоже махнул рукой. Но нас не так легко взять. Однако он оказался очень силен. Очень. Мне даже почудилось удивление на его лице. Он опустил руки в красное на собственном горле и мазнул нас всех по губам. Я не увидел, как это произошло. Мурс исчез, а на губах остался вкус крови. Я посмотрел на мать, на брата, разглядел красные мазки.
– Быстро! – закричала она вне себя. – Бегом в дом!
Мы забежали в наш трактир, который давно забыл о едоках, умылись. Мать взяла нож и вскрыла каждому из нас сосуды на запястьях и велела сосать собственную кровь. Столько времени, пока она не перестанет идти. И сама сделала то же самое. Мы сидели так долго. Пока не начала кружиться голова. Потом мать сказала, что иногда это спасает. Но редко. Сказала, что мужчины в нашем роду не подвержены корче, которая обращает человека в зверя, и что именно поэтому мой прадед ушел из храма. Он не был таким уж добряком, просто понял, что его неподверженность корче заинтересовала Фабоана, и решил, что ни к чему ему служить соломенной куклой для вельможных забав. Но мать… Она была уже не молода. Поэтому вечером, когда у нее поднялся жар, ушла в сарай и попросила запереть ее снаружи, оставив там кадушку воды. Два дня я слышал оттуда ее голос. А потом только шипение. Я запретил брату даже подходить к этому сараю. Но он младше меня. А она – мать. Он это сделал вчера. Открыл сарай. Я прибежал на крик. И увидел чудовище, которое пожирало моего брата. Я бросился домой за мечом, но в окно увидел ту гнусность, которая убила моего брата. У нее было лицо матери. Глаза ее. Мне даже почудились слезы в ее глазах. И я остался в доме.
Холдо замолчал. Игнис слушал, как потрескивают угли в костре, и представлял сотни, тысячи людей, которые уходят из деревень на запад, к Светлой Пустоши. Шесть лет назад ее хозяева собирали даже мертвых и что-то делали с ними. Теперь им понадобились живые. Зачем? Может быть, стоило пройти шесть лет назад поближе к самому центру Пустоши, к зловонному болоту на месте умаления Лучезарного, к бездне, называемой в Эрсет – Пиром?
– Она забралась на крышу и стала что-то плести, – продолжил Холдо. – Я не видел нитей, но я их чувствовал. Она превращала в логово наш дом. Покрывала его паутиной. А затем…
Холдо сглотнул и вымолвил с трудом:
– Затем она вошла внутрь. Я стоял у печи с топором и мечом. Тут же стояли вилы. Но мать вошла не чудовищем, а в своем обычном облике, разве только одежда ее была изодрана и прихвачена на поясе обычной веревкой.
– Холдо! – сказала она как ни в чем не бывало. – А где твой братик?
– Оближи губы, – ответил я ей. – Разве не его кровь у тебя на них? И она облизала. Гримаса исказила ее лицо на мгновение. На долю секунды, но я понял, что там, в этой бездне, она все понимает, но не может с собой совладать. И на моих глазах, стремительно, она вновь начала превращаться в то же самое чудовище…
– Ты хороший мечник? – спросил в тишине Игнис.
– Не знаю, – ответил Холдо. – Мать учила меня. Всю мою жизнь. Затем учила брата. Но я никогда не испытывал свое умение. Вчера это было в первый раз. Я отсек несколько ног у чудовища, пригвоздил его к полу вилами, затем остался на ночь. Мне показалось, что в глазах у нее что-то еще было. Я думал, она опять станет сама собой. Может быть, умрет в человеческом облике. Но я не дождался. Утром я сжег останки брата в печи, соорудил ловушку, надеясь, что она вытолкнет мать в снег и заставит замерзнуть, и ушел.
– Раны? – спросила Туррис. – Паутина?
– Раны – ерунда, – махнул рукой Холдо. – Я переношу их еще лучше, чем колдовство. Мать так и сказала, если чувствуешь жжение в ране, значит, в ней яд. Но жжется не он, твое тело выжигает грязь, попавшую в него. А паутина… Я щит.
– Щит? – удивилась Аментия.
– Я – щит, – твердо повторил Холдо. – Я отражаю удары. Я могу пропустить удар мечом или когтями, как видите по моему лицу, но магия для меня подобна дождю или пущенной стреле, которую я вижу. И которая летит медленно. Я становлюсь щитом. Закрываюсь от дождя, от стрелы, заставляю ее лететь туда, куда нужно мне. Может быть, вернуться к тому, кто послал ее.
– А если посыл будет так силен, что ты не устоишь на ногах? – прошептала Аментия.
– Не знаю, – признался Холдо. – Вчера я впервые резал мечом живую плоть в схватке. Затем я впервые рвал сотканную вокруг моего дома паутину. До этого я верил словам матери и ее наущениям. Все совпало. Но в паутине магии было слишком много, и я слил ее часть в меч.
– Туда, где тебе открылся простор, который ты не сможешь наполнить никогда, – поняла Туррис.
– Наверное, – погладил ножны Холдо. – Дна в этом мече я и в самом деле не почувствовал.
– Все! – поднялся Эксилис. – Хватит на сегодня разговоров. – Спать. Завтра – Бэдгалдингир.
