Сергей Малицкий - Тень Лучезарного
– Оставь, Монс, – покачал головой Эксилис. – Теребить титулы будем потом, когда иссякнет эта мерзость на нашей земле.
– Да, – пробормотал парень, который словно прислушивался к чему-то. – Все это мерзость. Но она не иссякнет. Простите меня, Ваше Высочество, герцогиня Монс. Вас я тоже видел на торжище. Вы же никогда ни на шаг не отходите от мужа? Но это не плохо, нет. Да и кто я такой, чтобы судить вельмож… Я вообще никто… У меня остался только этот меч и все…
– Куда же ты идешь? – спросил Эксилис.
– На север, – решительно заявил парень. – Больше идти некуда. В Ардуусе – зло. Там никогда не хватало добра, но в конце первого месяца зимы, когда вдруг случилась гроза, оно воцарилось. В Светлой Пустоши – бездна, которая затягивает в себя каждого. На юге – что-то страшное творится в Кируме. Больше идти некуда. Поэтому я иду на север, пока еще дорога туда свободна.
– Откуда ты знаешь все это? – спросила Аментия.
– Я чувствую, – проговорил парень. – К примеру, ты – колдунья. Большая колдунья. И девчонка, что рядом с тобой, тоже большая колдунья. Но еще неумелая. Ты, – он посмотрел на Туррис, – словно мать колдуний. Ты не столь сильна, по сравнению с ними, но очень умелая. Кажется, ты что-то знаешь о древней магии. Я всех вижу. Кроме тебя.
Парень вперил взор в Игниса.
– Ты словно покрыт панцирем. Зря. Не нужно закрываться так. Так ты еще заметнее, чем те, кто прогуливаются по жизни. Ты должен быть закрытым, но выглядеть как все. А ты почти невидим, хотя и тяжел. Очень тяжел. Это чувствуется, когда ты рядом. А вот она, – парень ткнул эфесом меча в сторону Биберы, – она, как мотылек. Невесома. Но пламя не опалит ее крылышек. Они стальные.
– Ты песенник или сказитель? – усмехнулся Игнис. – Кто ты? Ты ведь не колдун? Я думаю, ты можешь сражаться с мечом, во всяком случае, держишь его как мастер. Но кто ты по сути? Я не могу угадать. Что у тебя с магией? Она не действует на тебя?
Парень молчал.
– Мы видели твой дом, – сказала Аментия. – Мы видели лохмотья паутины. Как тебе это удалось? Ты порвал ее, а я не вижу ожогов на твоем лице. Эти раны не от магии. Даже я не сунулась бы в это заклятье, не уничтожив его.
– Это не так просто, уничтожить его, – исказилось гримасой лицо парня. – Зачем вам знать, что я могу с магией, Ваше Высочество? Чего вы хотите от меня? В твоем отряде полсотни воинов, да еще пять всадников, каждый из которых, без сомнения, является колдуном. Еще месяца два назад за вами гналась бы инквизиция всего Ардууса! Какое вам дело до меня?
– Мы были в твоем доме, – ответил Эксилис. – Нам пришлось убить околдованную женщину. Она была твоей матерью?
– Была, – прошептал парень, но так, что его услышали все, кто стоял рядом. – И оставалась ею даже тогда, когда корча охватила ее. Мне пришлось сражаться с нею, но убить ее я не смог. Я оставил ловушку у входа, надеясь, что она остановит ее, если ей удастся вырваться. И ушел. Меня зовут Холдо.
– Холдо, – задумался Эксилис. – Мы идем на север с заходом в Бэдгалдингир. – Хочешь пойти с нами? Я включу тебя в отряд, если ты будешь готов слушаться меня в пути.
Парень медленно вставил меч в ножны, замер в растерянности.
– И вот еще что, – добавил Эксилис, – среди моих воинов нет рабов. И тебе рабская участь не грозит.
– Ваше Высочество не колдун, – криво улыбнулся Холдо. – Хотя в магии сведущ. Но я вижу умение читать мысли.
– Угадывать, – улыбнулся Эксилис. – Поспеши. Мы торопимся. Кто посадит Холдо к себе за спину?
– Я! – крикнула Бибера. – Если у меня стальные крылышки, мне точно нечего бояться.
Тем же вечером отряд остановился в последнем селе перед Бэдгалдингиром, таком же пустом и мрачном, как все предыдущие деревни. На окраине нашлись два больших и заброшенных сенных сарая, в одном из которых расположился Эксилис. Там же у костра, без просьб и напоминаний, Холдо начал рассказ. Он заговорил вдруг, когда по рукам разошлись чаши с горячим напитком, и когда стало понятно, что никто не станет допытываться, что же случилось в деревеньке недалеко от Ардууса и что за таланты позволили парню разорвать сильную магию, нисколько не пострадав от нее.
– Хозяин Храма Света не стремится сравняться с Лучезарным, – глухо заговорил он. – Я знаю. Тот, кто теперь воцарился в Ардуусе, вот он, наверное, хочет сравняться с Лучезарным. Но я ничего не знаю о нем. А хозяин Храма Света его верный слуга. Его зовут Вененум, но в моей семье его всегда звали Фабоан. Он не человек. Он нечисть. Полудемон. Акс. И если он служит этому новому императору… Зелусу, кажется? Тогда тот или демон, или тень демона. Никогда акс не будет служить равному или тому, кто ниже его.
– Откуда ты это знаешь? – спросила Туррис.
– Я же говорил, – пожал плечами Холдо и погладил потрепанные ножны своего черного меча, – мой далекий прадед был стражем Храма Света. Почему-то он решил закончить служение ему. И сумел уйти. У него был дар, который, наверное, перешел ко мне и, так или иначе, был свойственен любому в нашем роду. Наверное, именно он помог моему деду и уж точно помог мне. Но не помогло моему роду, я остался один. Мой прадед был даку. Но даже с его даром ему пришлось долгие годы скрываться в копях Униглага. Он вышел из них уже стариком, когда все сочли его мертвым. Но он успел продолжить свой род.
– Ты тоже обеспокоен судьбой своего рода? – усмехнулась Бибера.
– Нет, – покачал головой парень, – я пока не думаю об этом. Все-таки то, что случилось с моим дедом, было не во время битвы при Бараггале, а позже. А в такие времена, как теперь, кажется, что лучше бы дети не рождались. Вы знаете, куда делись жители окрестных деревень? Кстати, вместе с детьми и домашней скотиной.
– Было бы любопытно узнать, – подала голос Аментия.
– Я расскажу, – кивнул парень. – Но сначала об остальном. Да, мой род может оборваться на мне. Но если я погибну, то исчезнут и сожаления. Не о чем будет говорить. Или некому.
– Все когда-то подходит к концу, – заметила Туррис.
– Мать моя так не думала, – сказал Холдо. – Долгое время все мои предки были сначала даку, потом дакитами. Мать была первой, которая соединилась с обычным человеком. Хотя что тут такого? Простая дакитка сошлась с простым человеком. Просто полюбили друг друга. Мы жили в Талхо, на севере Атеры. Отец был скорняком, помогал матери, которая держала небольшое придорожное заведение. По тракту из Северной Лаэты в Атеру день и ночь гнали рабов, но это нас не касалось. Особенно много рабов было шесть лет назад, после свейской войны. Потом появились балахонники из Илапиргаха. Храм Энки в Талхо разорили, служителей храма перебили. Неизвестно кто. И это нас тоже не касалось. Потом наш король как будто сошел с ума, повелел выстроить Храм Лучезарного. Город наводнили белые жрецы. И вот это уже нас коснулось. Отец не поклонился их процессии, и его убили. Неизвестно кто. Мы нашли его тело у дороги. Мать не стала ждать, когда убьют и нас всех. Она тут же продала трактир, и мы отправились на запад. Остальное не слишком интересно. Одними из последних мы успели миновать Даккиту, проторчали пару месяцев под стенами Алки, потом приняли подданство Бэдгалдингира, но осели в деревне под Ардуусом. И трудились, не разгибаясь, больше пяти лет.
– Почему вы не пошли в Лапис? – спросил Игнис. – Твоя мать была дакиткой, а я слышал, что Лапис зазывал к себе всех даку и дакитов.
– Мать хотела, чтобы мы затерялись среди людей, – пожал плечами Холдо. – Она все еще боялась, что Храм Света рано или поздно настигнет нас. Она говорила, что среди дакитов могут оказаться лазутчики Храма Света и мой меч или мой дар привлекут их.
– Не привлекут, если его не обнажать, – не согласилась Туррис. – На твоем мече другие ножны, не родной эфес, похожий на потертый эфес обыкновенного дакитского меча, который прошел через сотню рук. Я узнала его не глазами. Почувствовала. Ты ведь недавно полнил его?
– Полнил, – опустил голову Холдо. – Когда разорвал ту паутину. Вы знаете, что такое корча?
Молчание было ему ответом.
– Корча – это проклятие, – произнес Холдо. – Говорят, раньше, когда Эрсетлатари еще правил Лучезарный, он не всегда уничтожал тех, кто не хотел повиноваться ему. Иногда, может быть, ради забавы он насылал на них проклятье. И они обращались в мерзкое зверье. В калбов, волков, змей, сэнмурвов, во что угодно. Но, обращаясь в зверье, они становились не зверями, а чудовищами, замешенными на их крови. К тому же жажда убийства, жажда живой плоти поселялась в них. И остановить их было почти невозможно. Всякая рана, причиненная ими, приводила или к смерти, или к тяжелой болезни. И только пламя или отсечение головы могло пресечь их существование. Но самым страшным было то, что жертва корчи продолжала осознавать себя человеком или дакитом, даже становясь зверем. Когда моя мать пожирала моего младшего брата, она понимала, что пожирает собственную плоть, в ее глазах горел ужас, но она не могла остановиться.
