Ксения Баштовая - Проклятые огнем
– Скримслова глотка!
Лязг тяжелого замка, и дверь распахнулась. Цокот подкованных каблучков вбивал новые гвозди в и без того болящую голову. Женщина зашла в камеру и остановилась в нескольких шагах от сидящего на полу заключенного. Смерила его долгим взглядом, медленно обошла вокруг него – наемник не отводил от хозяйки разноцветных глаз – и, наконец, остановилась – опять напротив него.
– Это же надо быть таким идиотом, – меланхолично протянула она, сложив руки на груди.
Реплика могла относиться к кому угодно: и к Мадельгеру, сцепившемуся с огненным магом, и к самому магу. Впрочем, наемник склонялся именно к первому варианту, хотя думать о чем бы то ни было, честно говоря, было трудно: голова с каждым мигом болела все сильнее, а с появлением хозяйки к неприятным ощущениям добавился еще и знакомый огненный комок в груди.
Так и не дождавшись ответа пленника – тем более что отвечать-то ему было и нечего, – женщина принялась развивать свою мысль:
– Кидаться на огненного мага… Хорошо, что он бил не в полную силу, хотел лишь остановить.
– Он бил в полную, – хрипло выдохнул наемник. В горле пересохло, а огненный комок, словно живой, медленно начинал пульсировать.
Аурунд только отмахнулась:
– Пытаешься показать свою значимость? Дар нечувствительности к огню относится только к настоящему пламени, а не магическому. Он пожалел тебя, ландскнехт… – женщина вновь медленно пошла в обход ландскнехта. Приходилось крутить головой, чтоб уследить за ней, и от этого становилось все хуже и хуже… Голова болела все сильнее, начинало подташнивать… – И правильно сделал – не люблю лишний раз терять своих слуг. Я даже понимаю, почему не сработал ошейник, – ты спорил не со мной, а с тем, кто мне подчиняется, ты не пытался предать лично меня. Проблема, правда, в том, ландскнехт, что без наказания у тебя появится слишком много последователей.
Огненный комок под грудиной дернулся и изменил такт, начав пульсировать в унисон с биением сердца. Слишком уж ласковым был голос ведьмы. Таким же ласковым были голос Селинт, когда та показывала свои способности.
– …А допустить этого нельзя. Другими словами, я сейчас стою перед дилеммой: казнь или наказание. И склоняюсь, в принципе, к последнему варианту. – Женщина остановилась перед пленником.
Пламя в груди пульсировало, с каждым ударом увеличиваясь в размерах. Оно уже достигло сердца, впилось огненными клыками в плоть…
Наемник попытался встать и понял, что не может этого сделать, – в голове словно молот забухал. Все, что смог сделать ландскнехт, это медленно отодвинуться от женщины, откинуться назад, опершись на стену, и почувствовать лопатками холод каменных стен.
По губам ведьмы скользнула легкая усмешка:
– Я, правда, так и не решила до сих пор, делать ли казнь показательной или дать тебе тихо сдохнуть в камере от голода.
Разноглазый нащупал рукою стену. Жар пульсировал под кожей, переливался по венам, жёг изнутри.
Теперь встать, опираясь на стену, помогая себе изо всех сил и почти не удивляясь тому, что камень стен начинает мягко плавиться под ладонью…
А она смотрела на пленника, на его слабые попытки, кривя губы в язвительной усмешке и словно удивляясь, что он вообще может встать.
А Мадельгер, наконец, поднялся. Огонь, жгущий душу, рвался наружу, угрожая выплеснуться в любой момент, вырваться на свободу… Наемник смотрел на стоящую перед ним женщину и почти не видел ее из-за багрового тумана, застилавшего глаза…
– Но в любом случае ты скоро умрешь, ландскнехт…
– А если я… не хочу? – через силу выдохнул он.
– Не тебе решать это, ландскнехт, – фыркнула она.
Пламя уже даже не рвалось наружу. Оно застыло горячей волной, готовое в любой момент выплеснуться сквозь кожу, в первый раз в жизни сломив поставленные силой воли заслоны. В первый и, может быть, в последний.
И он, поняв, что уже нечего терять, просто сдался. Просто позволил огню вырваться на свободу…
Пламя рванулось наружу, сквозь кожу, сжигая и без того подранную рубаху и не причиняя никакого вреда телу. Зазмеилось хищными языками по груди, лизнуло руки, поднялось до шеи… и впилось в ошейник. По коже потекли, не причиняя никакого вреда, капли раскаленного металла.
А у Мадельгера внезапно прошел тот противный дурман, что крутился в голове. Мужчина вцепился в ошейник, рванул его, и мягкий, раскаленный добела металл легко поддался, оставшись разорванной лентой в кулаке. Наемник медленно разжал пальцы, остатки ошейника звякнули о камень.
Разноглазый шагнул вперед, и пламя, до этого мига охватывавшее его торс и голову, стекло по руке, обретая форму изготовившегося к прыжку барса.
Женщина отступила на шаг. Она еще не понимала, что происходит, но уже чувствовала, что все пошло не так. По губам мужчины скользнула легкая усмешка, а в разных глазах отражалось пламя со шкуры вырвавшейся на свободу саламандры.
– Уверены, госпожа?
Зверь был готов к прыжку. Зверь рвался вперед. Зверь был готов убивать.
И Мадельгер просто позволил ему сделать то, о чем мечтал сам. Просто позволил рвануться вперед…
Короткий взмах левой руки… Вытянувшаяся в прыжке пламенеющая струна…
И в тот миг, когда клыки огненной твари сомкнулись на горле ведьмы, разноглазый внезапно вспомнил…
Вспомнил то, что не мог знать никак…
* * *Двадцать восемь лет назад
Мчащаяся по разбитой дороге карета подскочила на кочке, и сидевших внутри подкинуло. Откуда-то из глубины раздался плач проснувшегося младенца.
Нервная, с темными кругами под глазами женщина дернулась, потянулась к потемневшей ручке в полу.
– Сядьте, – ровно приказал замерший напротив мужчина.
Она бросила на него затравленный взгляд:
– Ему плохо! Он плачет!
Невидимый ребенок надрывался вовсю. От пола пахнуло ощутимым жаром.
– Сядьте! – В голосе звякнула сталь.
Женщина без сил опустилась на сиденье, нервно массируя пальцы и не отрывая напряженного взгляда от темной, словно обугленной ручки.
Напряженное дыхание, свист кнута кучера, гнавшего и без того мчащихся лошадей. И плач ребенка. Отчаянный плач больного ребенка, крик, разрывающий темноту, по которой летела карета.
Резкий рывок, когда кучер натянул поводья, и один из лакеев, соскочив с подножки, поспешил к тяжелым воротам пограничной заставы, заколотил в дверь:
– Открывайте!
Второй слуга услужливо распахнул дверь кареты.
– Выходите, – мотнул головой мужчина.
– Но…
– Я сам понесу.
Ребенок уже не плакал. Тихо хныкал, как от боли, когда мужчина потянул за ручку, открывая крышку люка, и осторожно достал из металлического короба, закрепленного под полом кареты, младенца, завернутого в грубую серую ткань из каменного льна. Бережно прижимая ребенка к груди, мужчина шагнул из кареты, не обращая внимания на начавшую тлеть ткань камзола.
В воротах распахнулось небольшое окошко, из которого выглянуло мрачное лицо:
– Кого там принесло? Ночь на дворе.
Света, отбрасываемого магическим фонарем, закрепленным на карете, было достаточно для того, чтобы разглядеть и карету, украшенную гербами, и взмыленных лошадей, роняющих на пол хлопья пены, и женщину, нервно кусающую губы, и стоявшего рядом с ней мужчину, державшего слабо попискивающий сверток, но стражник упрямо ждал ответа.
– Барон фон Оффенбах с женой и сыном, – отозвался один из лакеев.
– И?
– Мы желаем перейти границу, – откликнулся мужчина.
– Граница закрыта. Ночь на дворе, – лениво откликнулись из-за ворот. – Утром приезжайте. – Но уходить ответивший не спешил.
Женщина нервно всхлипнула, вцепилась в локоть мужу. Барон раздраженно дернул плечом и передал драгоценную ношу супруге:
– Подержите? – Будь его воля, он бы лишний раз не доставал ребенка из кареты, но законы… Проклятые законы требовали, чтоб пограничники видели всех, кто собирался перейти в Дертонг…
Баронесса мгновенно перехватила уже молчаливый сверток, осторожно приподняла уголок ткани, прикрывающий лицо ребенка. Младенец то ли спал, то ли впал в беспамятство…
Золото решает многие проблемы. Уже через несколько минут карета вновь мчалась по дороге. Предстояла самая трудная часть пути: надо было перейти границу Дертонга.
К начальнику Дертонжской заставы путешественников провели быстро, а еще через несколько минут их принял седой пограничник с нашивками капитана.
– Что угодно? – Дертонжский служака смотрел прямо в глаза фрисскому барону. Голос был ровен и спокоен. И было непонятно: то ли он действительно не замечает грязи, заляпавшей подол платья баронессы, подпалин на костюме барона и грубой ткани, в которую был завернут ребенок, то ли просто не хочет обращать внимания на все эти мелочи.
Говорил пограничник на родном языке, но Оффенбах его понял и легко перешел на дертонжский.
– Мы хотим перейти границу.
