Ариадна Борисова - Люди с солнечными поводьями
Сордонг затряс руками, словно вправду стряхивая песок, и завыл:
– О-о, мой дар! Дивный, летучий, моя потерянная радость! Сколько я вытерпел из-за него, сколько страдал, как был счастлив его получить! Смиренно служил джогуру и властвовал над ним!
– Ну-у, завелся, – поморщился Дэллик. – Не ушел твой дар.
Старик замолчал с полуоткрытым ртом.
Облизнув тонкие губы кончиком темного языка, гость засмеялся:
– Он просто уснул до времени.
– Просто… уснул? Ты хочешь сказать, что джогур вернется? – прошептал Сордонг с надеждой.
– Почему бы и нет, – ответил уклончиво странник и вышел во двор за дровами.
В очаге вспыхнуло веселое пламя. Пристально вглядываясь в устремленные к тяглу языки огня, Сордонг всхлипнул:
– После того… камлания… старшины родов мне поверили, ведь о тебе говорил и мальчишка Хорсун. Но решили, что я никчемный шаман, если злой чародей, истребивший лучших, меня не прикончил. Спросили, где лежат тела убитых. «Раз ты видел, как враг их изничтожил, значит, должен знать это место», – заявили с нерасположением. Что мог я ответить, кроме «не знаю»?
– В самом деле, Сордонг, куда ты дел трупы?
– Я долго думал, где их спрятать. Потом вспомнил об озере Диринг. Совершил над покойниками обряд освобождения душ и той же ночью привез на санном быке сюда. Хотел сжечь, но испугался. Дым не скроешь в мешке, на дым могли заявиться с подозрительными мыслями дозорные воины. Поэтому я снова съездил домой за кожаной лодкой. Привязал к телам камни и сплавал к середине Диринга три раза, а то бы лодка не выдержала. По одному погрузил шаманов в глубину. Самым тяжелым был Сарэл. Рослый, как бревно, не смотри что старый. Я трудился всю ночь…
– Сочувствую, – сухо сказал Дэллик. – Что ж, если ты позже решил поселиться здесь, надо полагать, ты очень любил отравленных тобою волшебников.
Сордонг злобно ощерился:
– Я ненавижу этих зазнаек и сейчас, хотя их надменные кости давно провалились в Жабын, откуда возвращаются только истинно великие… да! О-о, мне не забыть, как они умирали один за другим в невыносимых корчах, с проклятием на устах! Смертное проклятие самое страшное! Оно навлекло рок и горе на мой аймак! Тени родичей укоротились, в дыхании появилась сырость… Народ, прежде гордый густотой своего хоровода на праздниках, начал гаснуть, как молочная пена на краях доильного туеса… Мой шаманский помощник-хвост утонул, ушел под лед на мунгхе́[49]. Старшина аймака замерз, не дойдя до дома пяти шагов. Его брат ни с того ни с сего перерезал себе глотку. Два приятеля заболели неизвестной болезнью, стали как живые мертвецы… да… И другие недуги накинулись на род щук. Забрали самых сильных мужчин и детородных женщин. Мало людей осталось, и те отщепенцы, доходяги, каких не побоится облаять любая шавка. Истаяла их мясная снедь, бегающая на круглых копытах. Иссякло молоко гуляющих на раздвоенных копытах. Запамятовали, когда съели последнего паршивого теленка. Живут не по-человечьи, грабят запасы в сусличьих норах и дуплах бурундуков. По весне не брезгуют есть лягушек – дочерей водяного с кровавыми пятнами на брюшках… Аймак стал мне противен. Я ушел от него и вообще от всех. Водворился здесь, чтобы никто меня не тревожил. Эленцы считают меня отшельником. Стороною тордох обходят, будто я наставил вокруг самострелов. А может, боятся подходить близко к Дирингу из-за живущей в нем клыкастой ящерицы Мохолуо.
– Тебе приходилось видеть дракона? – заинтересовался Дэллик.
– Нет, – отрезал Сордонг. Запнувшись, произнес вполголоса: – Ну… как-то запропала моя собака, а на днях я нашел на берегу ее останки. Над ней потрудилось большое животное. Наверное, лесной старик[50]. Их в здешних местах, бывает, шатается много. Однако дыра… дыраконя, как ты назвал Мохолуо, ни разу не видел, даже когда рыбачил тут раньше. Рыбы в озере – чуть, а коряг очень много, все сети порвались. И вода нехорошая вкусом, больная. Вот вчера я от жажды сдуру наглотался воды из Диринга и так разболелся желудком, что начал плеваться кровью.
– Сужение пищевода от недоедания, однообразия пищи и употребления некачественных продуктов, – пробормотал гость слова с непонятным смыслом.
Сордонг завел свою ежедневную песню:
– Был раньше шаманом, неуязвимым для хворей… Ни один человек не смел заступать мне дорогу и застить солнце. Меня уважали… да! Звали лечить и направлять на дело. Наевшись досыта, я растягивался на широкой почетной лавке, на белой кобыльей шкуре. Лежал, ожидая захода солнца. Стоило мне пошевелиться – народ замирал в страхе. Стоило кашлянуть – хозяин юрты, пригласивший меня, падал ниц в ожидании приказов. Как только темнело, народ умещался вкруговую вдоль стен. Тушили огонь, и я начинал камлать в непроглядном мраке… Сколько теперь ни зову, дух Кэ́лманна[51] и сила Дьалы́нг[52] больше не входят в глотку. Одна только сердитая бесовка-матушка сидит в пустом желудке, грызет его истончавшие стенки. А ведь прежде духи мчались по первому кличу! Все виделось, слышалось, ощущалось острее, чем чувствует смертный. Я ходил по матице юрты вниз головой, как муха, полз по стенам юркой змеею! Птицей взлетал в колыхающуюся гортань неба, червем опускался в подземный мир, проходя сквозь кишки земных толщ! Равный властителям-духам Земли и Нижнего мира, полностью сливался с ними! Я был – они, а они были – я-а-а!
– Да, помню, в прошлый раз ты мне показывал кое-что из своих фокусов, – зевнул Дэллик. Осведомился: – Бываешь в своем аймаке?
– Забыл, когда ходил туда. Давно ни с кем не встречался… да. Кровь родичей протухла вместе с плохо заквашенной рыбой, которая кое-как питает зимою их жидкую плоть. Чего ожидать от несчастных, влачащих жалкое существование?
– А ты, Сордонг? Разве твое существование можно назвать жизнью?
Старик задумался, опустил голову. И снова резко поднял ее:
– Жизнь без джогура мне не нужна. Но я боюсь! Тяжкие грехи все сильнее теснят меня к Нижнему миру!
– Ты точно хочешь, чтобы дар вернулся? – спросил странник, и усмешка змейкой скользнула по его губам.
– И что… ты отдашь мне его обратно? – пролепетал старик, устремив на гостя умоляющий взгляд. – Да, я хочу! Хочу вновь ощутить ни с чем не сравнимую радость!
– Считай, эта радость уже в тебе.
Дэллик поднялся и, пройдя в правый угол, порылся в хламе на спальных лавках. Взволнованный старик напряженно следил за гостем.
– Вот твоя ритуальная утварь, – странник протянул Сордонгу его волшебную одежду, колотушку и бубен. – Бери же – и пробуй!
Старик затрясся, точно в ознобе. Отводя взгляд от холодных глаз пришельца, нерешительно принял вещи из его рук и как будто оживился. Тщательно осмотрел и встряхнул ровдужное платье, подняв облако пыли.
В свое время Сордонг отдал мастерам за шаманское убранство все свое имущество. А состояние слыло изрядным.
Платье постарались вымять особо. Оно лилось к полу текучими волнами, в середине напоминая кольчугу – так много на нем было железных и костяных амулетов. Бурые пятна говорили о том, что его часто окропляли жертвенной кровью. Длинный задний подол обвисал замахрившимися краями. Спереди, по бокам и по всей длине рукавов болталась тонко нарезанная кожаная бахрома. Подвески из серебра, меди и железа, каленные в бычьей крови, никогда не ржавели и не темнели. Идол с человечьим телом и щучьей головой, пластинки-предплечья, дырявое солнце и ущербная луна, фигурки обычных и невиданных птиц, зверей, рыб, гадов, бронзовый человеческий остов и отдельные части тела, крохотное оружие, полые трубки, унизанные бубенцами ремни-поводья за спиной – все имело свое место, свое тайное значение и собственную душу.
Медленно, как во сне, Сордонг вытянул откуда-то из-под лежанки пучок вересковых веток и бросил их в огонь. Облачился в окуренное дымом певучее платье. Сунул под мышку изогнутую березовую колотушку, обитую с ударной стороны кожей с колена вороного жеребца. Поставил перед рдяным зевом камелька овальный бубен – подогреть, чтобы ожил.
Сработанный из матовой, до полупрозрачности выделанной шкуры с загривка трехтравной кобылы, бубен был чудо как хорош. С лиственничной крестовины на растяжках, обвитых тетивой, свешивались девять звонких колокольцев и маховые перья ворона, совы и кулика. Разбросанные по кромке обруча, гудели девять выпуклостей-рожков, чутко отзываясь на трепет туго натянутой кожи.
– Обагрил бы соком жизни я тебя, мой друг крылатый, мой наперсник и советчик, – дрогнул голосом Сордонг, нежно поглаживая заалевшую от жара поверхность бубна. – Только сока нет сегодня. В долг придется полетать мне. После отдарю сторицей…
Внезапно глаза старика заволоклись кверху. Голова упала на грудь. Вспотевшее лицо закрыли, прилипая к щекам, лохмы седых волос. Он зевнул с завыванием. Рот распахивался в зевках все шире, с икотой и смачным челюстным хрустом.
Странник примостился на лавке, наблюдая за зрелищем. Изредка посматривал на крытое бычьим пузырем окошко. На улице резко потемнело. Послышались звуки приближающейся бури.
