Джей Эм - Убийца теней
Вокруг акробатов с жонглёрами плясуньи закружились в ярких цветастых юбках, с бубнами в руках. Танцуют, изгибаются, как молодые деревца на ветру, притопывают, и звенят, звенят…. Акробаты высоко-высоко подпрыгивают и переворачиваются в воздухе. А у жонглёров над головами целые вихри цветных шаров крутятся.
– А я не верю всё равно, – заявил Самай.
Ярла вытянула незаметно из-под пол кафтана два ножичка. Перед выходом как подсказало ей что-то, что надо перевязь надеть. Закрутила в пальцах – замелькали серебряные вихри.
– Ух ты! – одобрил Самай. Не то чтобы очень удивился – они тут ко всяким диковинам привычные. Но всё-таки интересно.
– Теперь веришь? – Ярла кинула ножички на место, в пазы перевязи. Безобидные вроде такие ножички, лёгкие, если с кинжалами сравнивать, и рукоятки простенькие, без накладок. Но гибельная сила не меньше в них, чем в кинжалах – коли умелая рука бросает.
– Ладно, верю, Бритва так Бритва. Монетку-то дашь?
– Дам, если скажешь мне кое-что. О чём у вас тут сейчас больше всего разговоров?
– Ну, ясно о чём. О чём и везде. Про зверя оборотного.
– Ага. А ещё? Про людей необычных каких, к примеру? Не говорили, что помер недавно кто из таких людей?
– Да нет, – пожал плечами Самай. И вытаращил вдруг глаза: – А что, по-твоему, это мертвец из могилы встаёт, и живых с собой утаскивает?
– Нет… не то, – покачала Ярла головой.
– А-а… – разочарованно протянул Самай. – А я-то уж думал… Нет, не говорят, что помер эдакий человек. Герцог наш, вот уж кто необычный да странный, любит диковины, ну, одёжу не поймёшь какую, да науки там, да философии всякие – но он-то живёхонек.
Герцог, прикинула про себя Ярла. А не может ли действительно Хосвейн Лореттский виновником появления ларва быть? А что, мало ли… Иногда того, кто на самом виду, и проглядишь. Да вот только не заметила она в герцоге особо сильной «замутнённости». Так, обычные людские страстишки, не чрезмерные. Чтобы ларва вырастить, который ещё при жизни хозяина на свободу вырваться способен, посильнее нужна «темнота». И после того, как освобождается ларв, «темнота» эта из человека не исчезает никуда, меньше её не становится. «Облако» на привязи – да, исчезает, потому что обрывается привязь. А тёмные побуждения так в виде «помутнения» и остаются, и вскоре из них новый ларв начинает расти. Но это не случай Хосвейна. Точно нет. А вот что не одно лишь ронорское платье, но и «науки с философиями» любит Хосвейн, это на заметку надо взять. Глядишь, пригодится для чего…
Хосвейн отпадает, значит. Но другой-то человек не только с «помутнениями», но и с видимыми тенями в советном доме был…
– Герцог живёхонек, – продолжал рассуждать вслух Самай. – Вот разве что узник тот, поди, скоро дух испустит.
– Что за узник? – заинтересовалась Ярла.
– Да есть один такой, Талвеон Еретик зовут. То есть, Талвеон из Эйра, потому что приехал из этого Эйра самого, хотя я вот не знаю ни про какой Эйр, сроду не слыхал. А Еретик – потому что отступник.
– От чего отступник?
Сама-то Ярла догадалась, от чего. Но интересно, что малец скажет.
– Да кто ж его знает, от чего. Болтают, в тутошней учёной общине прилюдно против двухбережной веры говорил. А уж чего говорил, это я не знаю. Может, как эти еретики раннеправники, которые плетут, что Творец не одновременно два берега мировой реки создал, а сперва Правый, потом Левый. Дурачьё они все… Тот сначала или этот – велика разница? И Талвеон этот дурак дурацкий. – Мальчишка понизил голос, приблизился к Ярле: – Оно ведь как: не веришь в двухбережную-то веру, ну и не верь потихоньку, промеж своих. А он – прилюдно.
Мал Самай, да не глуп. Понятно, почему шепчет: сейманы испокон веку в двухбережные храмы не ходят, свои у них верования, в мать-луну, да в звёздных покровителей. Но, как Самай и говорит, промеж своих всё это. Промеж своих – но с ней, Ярлой, обмолвился мальчишка словечком. Видно, тоже своё у него чутьё, с кем можно обмолвиться, а с кем – ни-ни. С ней обмолвился, а другие шёпота не услышат.
– Год уже отступник в тюрьме сидит, – рассказывал Самай. – Святые братья его покаяться заставляют, от ереси отречься. А он – ни в какую. Дурак, он дурак и есть.
– Почему дурак?
– Да потому. Он бы им-то отрёкся, вслух, а про себя не отрекался бы, вот и всё. Они бы его выпустили тогда.
– Из тюрьмы-то выпустили бы, а из-под надзора – это вряд ли.
Самай понял, про что речь. Кивнул:
– Ну да. Да только наполовину на свободе всё лучше, чем совсем в тюрьме. Хотя… – задумался, – кто его знает. Но всё равно дурак этот Талвеон: попадаться не надо было. Надеялся, что ли, двухбережники ему такую болтовню просто так спустят?
– Ну, может, на герцога вашего надеялся. Ты же говоришь, что он философию всякую уважает.
– Герцог-то? – усмехнулся Самай. – На него не больно понадеешься. Ему сегодня одно в голову впало, а завтра другое. Сегодня иноземные науки, а завтра какой-нибудь толкователь снов его своей речью прельстит – он уж и толкованиями снов интересуется.
Про герцога Самай в полный голос говорил, куда свободнее, чем про то, как в двухбережную веру «промеж своих» не верить.
– Ну, хочется ему, пусть интересуется.
– Да всякий знает, что по снам будущее не предскажешь, – презрительно фыркнул Самай. – Враньё. Вот по драгоценным камням – другое дело, если, конечно, говорить умеешь с ними. И потом, ты понимаешь ведь: науки – одно, а ересь – иное.
– Ну, пожалуй что так.
– Что, Бритва, помог я тебе?
– Да сама не знаю. Но монетку свою держи.
Отдала Ярла мальчишке денежку.
По дороге из сейманского квартала к центру города мысли Ярлы занимал таинственный узник. Надо бы охотничьими полномочиями воспользоваться, письмом с герцогской печатью, и человека этого повидать. Может, здесь и ответ, может, он-то лореттскому ларву бывшим хозяином и приходится. Если это наверняка выяснить, шаг вперёд в деле будет.
* * *Ночью Лорк не мог заснуть. Разговор с охотницей Ярлой Бирг не разрешил всех его сомнений и терзаний. В его случае разрешить их так легко и просто было невозможно – ведь два десятка лет его приучали считать себя грязным, греховным существом из-за того, что он родился на свет так, как родился. Да, всё это время внутри него что-то не соглашалось с Воллетом и другими братьями, что-то говорило: у тебя есть недостатки, но всё-таки ты не такое ужасное создание, как хотят внушить тебе они. Это говорили его внутренний разум и сердце. Но обыденный, повседневный ум привык принимать то, что твердят другие.
И вера, в которой его воспитали, вырастили здесь, в братстве – она была для него всем или почти всем. Поэтому он не мог безоговорочно довериться ни словам еретика, ни словам убийцы ночных тварей, чьё занятие считается необходимым, но не достойным уважения. И не потому ли недостойным, что, охотясь на воплощения левобережных духов, такие, как она волей-неволей больше других имеют с ними дело, и… в чём-то уподобляются им? Так многие думают…
Уже давно полагалось спать – в братстве ложились довольно рано, и рано вставали, – но у Лорка сна не было ни в одном глазу.
Может, пройти потихоньку в келью отца библиотекаря Скейса или брата Кора, как он делал иногда? Это, вообще-то, запрещено, но ведь они просто разговаривают. С Кором – по-дружески, а библиотекарь, как старший и как второй священник, даёт Лорку добрые напутствия. Эти братья – единственные, кого он может назвать своими друзьями. Или даже это не совсем то слово… особенно в случае Кора. Скорее, Кор сторонится Лорка меньше, чем другие, и порой, когда у него есть настроение, снисходит до беседы. Но, конечно, и он верит, что Лорк – сын падшей женщины и злого духа, лишь стараниями отца Воллета удерживающийся на стезе добродетели. Этому не верить нельзя… Именно поэтому остальные братья вовсе предпочитают держаться от Лорка подальше. По большому счёту, все годы жизни в обители Священного Знака, среди больше чем сотни людей, Лорк был очень одинок. Если исключить совместные молитвы, занятия по изучению священных текстов, на которые он ходил, как другие младшие братья, и разный труд, который полагалось делать сообща, вроде уборки во дворе или вскапывания огородных грядок весной, – общения в его жизни было мало. С одной стороны, все эти обязанности занимали большую часть времени, с другой – настоящим общением по собственному желанию и выбору они не были. Помимо них оставались только частые наставления отца Воллета да редкие разговоры с библиотекарем и Кором. И всегда, всюду – превосходство других над ним, более или менее явно сквозящее в поступках и в словах. А у некоторых – чуть ли не брезгливость или страх. Лорк устал от этого. Ужасно устал.
И вот появляется человек, говорящий, что история его происхождения – неправда. Даже два человека. Но один из них – еретик за решёткой, которого рано или поздно казнят, а если нет, то сгноят в тюрьме. Другая – охотница на ночных тварей, ей добропорядочные двухбережники доверять станут не больше, чем самому ему, Лорку.
