Сухих Анатолий - Текст ухватил себя за хвост
Так, тут поворачиваю, километра полтора, еще своротка, какие-то строения, не то цеха, не то ангары, дорога еле проглядывает, снегопад вроде утих, стали видны неяркие фонари вдоль невысокого забора. Ворота. Открыты, как будто ждут, ни будки, ни охраны, ни шлагбаума какого.
Что мне тут надо-то, вот бы узнать. Это самоощущение я помню, когда-то в ранней юности зафиксировал его, можно сказать непроизвольно, но тогда оно появлялось, совпадая с моими намерениями, можно сказать я его вызывал, я им в какой-то степени управлял. Сейчас всё наоборот.
Тогда у меня вдруг появлялось намеренье встретить друга, при том встретить в таком месте, где он как бы мог появиться, то есть я знал, что он где-то тут, в чужом городе должен появиться со дня на день, и даже примерно где, только я не знал, ни когда он приедет, ни где остановится, и вот в какой-то момент 'это' включалось, я куда-то как сомнамбула шел, ехал, снова шел. В какой-то момент что-то вроде оцепенения наступало, и я как бы тормозил.
Да, я как бы всё правильно делал, знал, что он приедет в эту вот фирму, пойдет вот по этой вот улице, и я могу в эту фирму прийти, и спросить, а не приехал ли? – мобильников тогда и в помине не было, обычные-то телефоны как бы в диковинку были, не, не в диковинку, конечно, но мысли, скажем, через справочное выяснить номер фирмы и позвонить, как-то не возникало.
В предпоследний момент, на подходе уже к фирме, это самое оцепенение и наступало, как бы понимаешь, что вот туда надо свернуть, а что-то как бы мешает, и притормаживаешь, и глазами находишь лавчонку ненужную, решаешь зайти, типа передохнуть, газетку местную прикупить. И то ли входить, то ли не входить… завис, а из лавчонки друг искомый.
Было со мной такое раза два или три, в разных совсем городах, то в отпуске, то в командировках, и с разными друзьями, состояние это вот как-то четко запомнилось, зафиксировалось, даже поверилось, что я его у себя при желании вызвать сумею.
Тут же что-то другое, похожее, но другое.
Не я же сам захотел, меня притянуло.
Меня передёрнуло. Вот она, срань господня, дикари, которых можно изучать только в бинокль с высокой башни, и которые заражены деревенской болезнью, излечиваемой лишь просветлением.
Хиппи, деревенщина, фундаменталисты, ничтожества, либералы, консерваторы, педики, гетеросексуалы, неверные, полотенцеголовые, белые, черные, распутники, женоненавистники – кто их тут в полумраке то разберет, но вот собрались же, стоят, все двадцать семь, я двадцать восьмой, и что мне тут делать, я и не понимаю вообще.
Но так даже лучше. Не надо заморачиваться, потому что те, кто затеял эту комбинацию, играют на этих древних примитивных позывах, добиваясь даже самых дебильных результатов, например лютой преданности.
В сущности, мы так устроены, чтобы образовывать племена. Чем большее давление мы ощущаем, тем сильнее любовь и привязанность к тем, кто выглядит и говорит так же, как и мы, и тем сильнее ненависть к тем, кто не похож на нас.
Братцы мой дорогие, вот вы оказывается где. Все двадцать восемь. Вернее двадцать семь, только меня и ждали.
Полумрак, какие-то конструкции, толи стеллажи, толи механизмы, легкая карнавальность одеяний. И что мы здесь делаем? И кто тут у нас гуру или коуч? И какая тема этого нашего большого хурала?
Тишина. Все молчат. Стоят почти кругом, только не по кругу, а толпой или группой, примерно так, как камни в китайском саду камней, в котором, с какой точки ни глянь, один камень всё равно не увидишь.
Молчим. Вот оно что оказывается. Коуч этот самый, или гуру оказывается я и есть. И меня только и ждали, ради меня тут все и собрались. Прямо как во сне. В том самом, по середине которого я и проснулся. И кто их тут собрал? А делать то что?
Стою. Молчу. Тихонечко начинаю мычать. Так, полуслышно, ммммм. Помещение огромное, звуки тонут, ни стен, ни крыши, в смысле потолка, не видно в полумраке, звуки скрадываются и тонут.
Все тоже тихонечко начинают мычать ммммм. Мычим, не знаю, сколько долго, но долго. Может целую минуту. Может восемь. Никто же время не засекает. Мычим.
– 'Мы и они' – это не только первый и самый важный способ, это кульминация и цель всех остальных способов. Это всего лишь старый механизм выживания, перешедший к нам с тех древних времен, когда парней, которые не выказывали достаточной слепой преданности, убивали жестокие племена, образованные парнями, которые эту преданность выказывали.
Это я начинаю говорить, я понимаю, что мы тут как бы одно целое, а что именно мы тут делаем, я не знаю, но знаю, что я вот прямо сейчас должен сделать так, чтобы мы стали одним целым и слились в экстазе.
Что, кстати, и произошло, уже произошло, как только мы начали мычать, а может и еще раньше, когда еще только начали собираться здесь. А пространство здесь оказывается как раз как надо закручено. Эти фермы и балки, похоже, как раз то самое, что надо создают. Как мне кажется. Если оно не так окажется, то может не получиться то, что надо. Но лучше бы получилось.
– ммммм
Способ, как сделать, как собрать и повести группу есть, и он мне известен. Я и тысячник брать умею, и студенческую аудиторию доводилось не раз, и даже опыт толпу на улице, в смысле на площади зажигать, а вот двадцать восемь – это впервые.
Но чтобы этот способ сработал по-настоящему, недостаточно лишь определить группу, Они должны определить свою группу как элитную – луч света в царстве слабоумного ходячего дерьма.
Все приемы лучше всего работают в различных комбинациях, а в этом приеме элемент насмешки и оскорбления чужой точки зрения, комбинируется, насколько я помню, с терминологией осады.
Поэтому, когда кто-то хочет обойти критическое мышление, все что ему нужно сделать, это испугать или встревожить, это делается установкой временного ограничения или внезапной угрозой.
– В наших маленьких городах мы выращиваем хороших людей, честных, искренних и гордых
– ммммм
– Целая страна летит в тартарары, но мы должны крепиться и прислушиваться к здравому смыслу, ребята!
– ммммм
– Мы против целого мира!
– ммммм.
– Зачем слушать мнение этих слепых крыс?
– ммммм
– И смотрю я на подлунный мир синими глазенками, и вся эта необъятная Вселенная дружелюбно качается
– ммммм
– Мы знаем о маленьких городах, как о становом хребте, в которых живут настоящие и честные люди.
– ммммм
– Честный сельский народ окружен этими страшными, фальшивыми городскими уродами.
– ммммм
– Люди из маленьких городов просто лучше всех
– ммммм
– Если мы не сможем этому противостоять, то может случиться так, что от всей нашей планеты останутся лишь обуглившиеся радиоактивные развалины. А знаете, что еще мы потеряем, если такое случится?
– ммммм
Срань господня. Пошло-поехало.
***
Катет не катит. Потому что там, где катет, там по определению перпендикулярно. В хорошем смысле этого слова.
Вот только как оно у нас может быть перпендикулярно, если все углы тупые? Это явно парадокс и загадка природы. Будет над чем голову поломать на досуге.
***
Взаимопересечения элит. Когда мне говорят слово элита, я почему-то сразу думаю о признаках селективности и о селекционере. Потому что элита сама по себе не бывает. Иногда, правда, случается, что селекционер находится внутри селекционируемого множества, вернее он считает себя селекционером.
Но это ложный посыл, примерно то же самое, что взять и самого себя выдернуть из болота за волосы. Болото, однако, засасывает, хоть за волосы себя тяни, хоть за одежду, хоть за какую-нибудь выдающуюся часть тела. Результат практически один. А вот если за эту выдающуюся часть тела кто-то извне схватит, тогда шанс есть.
Такой точно шанс появился у Поля, когда Ирина ухватила его за эту выдающуюся часть мозолистой рукой. Это я, конечно, пошутил, и про мозолистость, и про часть тела, не такая уж и выдающаяся часть у Поля, как, впрочем, и всё тело, не сказать, что уж шибко выдающееся. Вот голова – да.
Голова у Поля светлая, хоть он и южанин природный, то есть жгучий брюнет, и темперамент у него соответствующий. Да и воспитание не подкачало, говорит Поль на нескольких языках, включая и совсем экзотические, одинаково хорошо говорит, с использованием диалектизмов, неологизмов, может быть излишне правильно говорит. Это и выдает в нем, нет, не иностранца, скорее жителя не этой местности.
Так в России сибиряки приняли бы его за вологодчанина, а архангелогородцы за уроженца, скажем, южного приуралья. Этакий свой среди чужих. И только Ирина, впрочем, не только Ирина, пожалуй, каждый из нас, на раз определит, что язык человеку не от рождения даден, что первые свои песенки и стишки он не на этом языке услышал и произнёс.
То есть не этот язык у его менталитета в фундаменте зарыт, что, в общем, и требовалось доказать. Не наш, в общем, человек. Чужой.
