Грэм Макнилл - Ангел Экстерминатус
Фулгрим засмеялся, хотя Пертурабо видел, что все его усилия и внимание уходили на то, чтобы его разбухшее тело не распалось на части. Капельки света, ртутно-глянцевые, выступили потом на его коже, стекая с его тела в крестообразной позиции серебристыми каплями.
— Ты так думаешь? Тогда почему боги до сих пор существуют? Вера дает им эту возможность, и мы поклоняемся им в каждом акте бойни, предательства, разврата и предпринятых поисков бессмертия. Знаем ли мы это или нет, но мы присягаем им каждый день. Пертурабо покачал головой, — Я ничему не поклоняюсь. И не верю ни во что.
Окончательность этого высказывания почти остановила его как вкопанного. Сила его была подобно удару, горькое семя правды, которую он никогда не признавал или не знал до этого момента. Он увидел, как осознание этого отразилось в глазах Фулгрима.
— Вот почему твоя жизнь черства и горька, — презрительно и с сожалением в каждом слове произнес Фулгрим, — Ты позволял другим пользоваться тобой, был обращен в рабство богом, у которого даже не хватает порядочности, чтобы признать, кто он есть на самом деле. Наш общий отец вознесся на божественные высоты давным-давно и не собирается делить это место с кем бы то ни было. Он обещал нам жизнь в новом мире, но он всегда будет над нами, хозяин со своими преданными шавками-рабами.
— По этой причине ты примкнул к Хорусу? — требовательно спросил Пертурабо, вплотную подступая к Фулгриму, так что их лица почти касались, — Зависть? Тщеславие? Подобная мелочность для слабаков, нас создавали для великих дел.
— Что ты можешь знать о великих делах? — усмехнулся Фулгрим.
— Ты не знаешь, о чем я мечтаю. — ответил Пертурабо, — Никто не знает, никто даже не пытался узнать.
Голова Фулгрима дернулась вперед, и мускус сверкающих розовых паров, пронизанных ярко красными прожилками, вырвался из его рта, обволакивая Пертурабо вяжущей вонью, состоявшей частично из духов, частично — из нечистот.
— Тогда покажи мне свои мечты, брат, — прошипел Фулгрим, — И позволь мне претворить их в жизнь!
Мир, окружавший Пертурабо, сменился городом, о котором он мечтал каждую ночь, после отлёта с Олимпии. Он стоял в центре огромного бульвара, вымощенного мрамором, по его ширине рядами были посажены высокие деревья и установлены изумительные статуи. Одетый только в длинный хитон бледно-кремового цвета и сандалии из мягчайшей кожи, он был похож на ученого или общественного деятеля. Он был человеком, живущим для мира, не для войны, и образ этот сидел на нём как вторая кожа.
Воздух был невероятно чистым, пахнущий горными соснами, узкими долинами и свежей водой из кристально прозрачных водопадов. Небо было широким и голубым, с полосками облаков, похожих на легкий выдох. Даже понимание того, что всё это лишь фантом, не остановило Пертурабо от восхищения собственной ручной работой, видами суровых гор, заснеженными пиками и чистыми улицами города вокруг него. Лохос, угрюмая горная цитадель Даммекии, возродился в памяти своего приемного сына.
Строения всевозможных форм наполняли город, похожие друг на друга как отец с сыном, каждое невероятнее другого, и ни одно никогда так и не построенное.
Позади него был Талиакрон, но выполненный из полированного мрамора и узлита, порфира, золота и серебра. Окружали его холлы правосудия, торговые галереи, дворцы памяти и жилища горожан.
Жители Лохоса заполняли бульвар, двигаясь с неторопливой грацией и умиротворенные жизнью. Куда бы ни посмотрел Пертурабо, он видел спокойных мужчин и женщин, наполненных амбициями и надеждами, мечтами и возможностями осуществить их. Это были жители Олимпии, такие, какими он всегда хотел их видеть, чистые, здоровые и объединенные общей целью. Они приветствовали его искренними добросердечными улыбками. Они любили его, и их счастье наполняло каждое доброе слово, каждый жест уважения и каждое тёплое приветствие.
Это была его библиотека архитектуры, претворенная в реальность, город воображения, гармонии и света, и он шел по его многочисленным улицам как его архитектор и как любимый отец. Это был город мечты. Его мечты.
И хотя он не мог их видеть, Пертурабо знал, что двенадцать городов-государств Олимпии выглядят подобно этому месту. Каждый построен точно по его проекту, логичный и организованный, но построенный с учетом, что это место, где живут люди. Никакая постройка, пусть грандиозная, пусть величественная в своих амбициях или масштабах, не может быть названа удачной, если создатель забудет это основное правило, и Пертурабо никогда его не забывал.
Он гулял по улицам, зная, что им манипулируют, но его это не заботило.
Кто откажется увидеть собственные мечты наяву?
Город открывался перед ним, его красота и заманчивые улицы, планировка которых понималась интуитивно. Он вел его к почти забытым чудесам, которые он создавал на страницах своих многочисленных тетрадей, юношеское безрассудство, подростковое тщеславие и зрелые строения, которые говорили о длительном ученичестве, проведенным над чертёжным столом. Наконец, он вышел на восьмиугольную площадь в центре города, место собраний и случайных встреч, точку, в которую ноги приведут странника помимо его воли. Лавки ремесленников и кондитеров, торговцев мясом и продуктами шли по краям площади, а в середине высилась статуя воина в отполированной броне, с молнией, зажатой в кулаке одной руки, и скипетром, увенчанном орлом в другой.
Бог, воссозданный в мраморе руками почтительного сына.
Пертурабо обошёл статую по кругу, странная смесь эмоций наполнила его.
— Надо отдать тебе должное, брат, — раздался голос Фулгрима с края восьмиугольника, — Когда ты мечтаешь, то делаешь это с размахом. Пертурабо увидел брата, сидящего за кованым столиком в закусочной со стеклянными стенами, одетого в такой же хитон. Два стакана, вырезанные из лилового кристалла стояли на столе по сторонам от бутыли чистого, цвета мёда вина.
— Ты знаешь, Римляне обычно пили из аметистовых сосудов, полагая, что это убережёт их от отравления. — сказал Фулгрим, отталкивая стул ногой и указывая рукой на свободное место, — Давай, посидим.
Всё что хотел Пертурабо — это схватить Фулгрима за шею руками и сломать её как тонкую деревянную палку. Но какой смысл делать это в несуществующем месте? Вместо этого он сел напротив брата, пока тот наливал два бокала вина.
— Полная чушь, конечно, — продолжил Фулгрим, — Но нельзя же винить людей за их заблуждения, если они не знают ничего лучше, правда?
Пертурабо ничего не ответил и сделал длинный глоток. Сладкое вино с виноградников на склонах Изеаракских гор, к югу отсюда. Его любимое, ну, конечно же. Разве может быть иначе в мечтах о совершенстве.
— Только посмотри на это место, — сказал Фулгрим, откидываясь на стуле и обводя рукой восьмиугольную площадь и город за ней, — Никогда не думал, что у тебя подобный взгляд на вещи.
— Что ты делаешь Фулгрим? Мы должны были уладить вопрос как воины.
— Но мы не воины, брат, — ответил Фулгрим, смахивая воображаемую пылинку с хитона, — В твоём идеальном мире мы — дипломаты, и мы решаем наши разногласия на словах, да?
— Я думаю, слишком поздно для этого.
— Вовсе нет. Я осмотрел этот город и понял, что совершил ошибку, которую поклялся не допускать. Я недооценил тебя.
— Я предупреждал тебя об этом.
— И я не прислушался, да, я знаю. — ответил Фулгрим, пренебрежительно взмахивая рукой, — Оглядись, это место затмевает Макрагге своим великолепием! Грандиозное, но не чопорное, а это немалый успех.
— Оно не существует, — сказал Пертурабо, — Его никогда не было и никогда не будет.
— Ты ошибаешься, — произнес Фулгрим, подаваясь вперед, словно собираясь сообщить заговорщическую сплетню. — Я могу помочь тебе сделать всё это реальностью. Вообще всё.
— Ещё одно пустое обещание?
— Нет, брат, — сказал Фулгрим, — Я думаю, что мы слишком далеко зашли для пустых обещаний. Всё что нам осталось — это суровая, тяжкая правда. И правда заключается в том, что если ты отдашь мне камень-магетар, я вновь вдохну жизнь в Олимпию.
Пертурабо вгляделся в лицо Фулгрима в поисках лжи, но увидел там лишь правду. Но он всё ещё не верил брату. Его и раньше обманывали словами, в которые он верил. — Я умру, если отдам его тебе. Это были твои слова.
— Разве это большая цена за воскрешение Олимпии?
— Конечно, не слишком большая, но мне придется довериться тебе, и.
— Да, я сделал так, что довериться мне затруднительно, не правда ли? — ухмыльнулся Фулгрим.
— Невозможно, вот слово, которое я бы использовал.
Фулгрим наполнил бокалы вновь. — Ладно, давай зайдем с другой стороны, подумай обо всех тех, кто презирал тебя. Дорн, Хан, Лев. Все они смотрели на тебя с высока, полагая, что ты и твои сыны всего лишь землекопы. Вы превратились в Легион, который вызывали, чтобы сделать грязную работу, которой другие чурались.
