Петр Воробьев - Разбой
– А что Сеймур так на тебя взлютовал-то? – спрашивал схоласт из Винланда. – Да корит, что печатаюсь не там и не с ним. – Так это он всех корит, а чем особенным к тебе прикопался?
– Зачем, говорит, ты блоки задержки в Обу заказал, а не в Альдейгье? Мол, втрое дороже, и везти будут на собаках! – И впрямь – зачем? – Втрое дороже? Так золота-то у нас пока довольно, надо ли каждый тремис считать? Времени вот в обрез! А квенские лайки как раз побыстрее гардарской железной дороги! – Так ты ему объяснил? – Пробовал, без толку. Он не на меня в злобе, а на весь круг земной, что остался без совета Психофоро! – Самбор сплюнул. – Психофоро, я слышал, редкий случай пристиг? – В доме у себя в бане залез в горячую лохань со струями, а там крышка от насоса оказалась неплотно привинчена. Так ему уд с мотнёй и засосало в дыру! – с нескрываемой радостью сказал мечник. – Утоп, на собственном вонючем порточном змее заякоренный! – Может, и поделом. Про него говорили… – Что говорили, то едва одна шестая правды, может быть. Поволян первым сложил всё вместе. Одна беда – задним числом. А потом нашли фотографии. Психофорова дочь… Самбор глянул на Сивояру и осёкся. Были предметы, которые деревенский поморянин, будь он хоть шесть дюжин раз схоласт, просто не мог обсуждать в присутствии не очень хорошо знакомой девы из города. Как только что выяснилось, заякоренный порточный змей к числу этих предметов не относился, так что дело шло о чём-то ещё хуже, по крайней мере с Самборовой точки зрения. А Пеплин был именно укреплённой деревней, даром что в одном из домов повыше имелись шпалеры на стенах и цветное стекло в окнах. То, что старостиха этой деревни собиралась к зимнему солнцевороту стать гнёвской воеводихой, дела не меняло. Вамба чутко воспринял игру глубинных течений разговора и увёл тему слегка в сторону, как раз достаточно, чтоб обогнуть «Психофорову дочь»:
– А случай ли? – Знаешь, здесь я даже не знаю, хотеть ли верить, что случай, или хотеть верить, что нет. У меня тоже появились сомнения, но я про них рассказал только Кольбейну, едва побратались. Думал, может, хоть он поможет советом… Мерзкое дело, решить по чести, например, вызовом – нет уверенности, одни смутные догадки, и закон тоже не в помощь, перед тингом не заявишь обиду за другого… – Может, стоило бы напрямую спросить? Вдруг бы правду сказал? – Не забывай, вся жизнь, что Психофоро прожил, была ложью. Я тогда не знал, но рассудил так. Спрошу – ответит «нет» в любом случае, и после такого вопроса, не мне его, а ему меня на поединок вызывать придётся. «После какого вопроса»? – чуть не выпалила Сивояра, но остановила себя. Не из боязни, что Самбор не ответит, а наоборот, из опасения узнать, что он ответит. Имелись предметы, подозревать о которых уже было достаточно неуютно, даже деве из города и ученице оружейника. – Думал, окажись он невиновен, а я его опозорил и убил? – Самбор махнул рукой. – Вот спросил Кольбейна, что делать, он сказал, попросит товарищей по цеху, кто ближе к Волыну, тихо расследовать. Может, они тихо и расследовали? – Если его охотники за головами уделали, так и поделом. На все наши эргастерии стыд, – сказал сильное слово Вамба. – Как такое вообще возможно, у меня в голове не помещается – он же нам впятеро силу магнитного поля повысил! Ты… – Что? – спросил Самбор. – Сомневался, понятно, и по чести. А вот узнал бы, что сейчас знаешь – сразу убил бы? Или дождался всё-таки, пока «Гулльвейг» взлетит? – Конечно сразу! Если б кто до него раньше не добрался. Поволян с чупагой, или Аркил с клевцом. Кто ж из этлавагрских историков это написал… Когда идёшь в битву, зачастую враг твой – муж куда достойнее, чем та мразь рядом, что прикрывает щитом твой правый бок… И худшее – ты живёшь, и мрази обязан, что достойный муж тебя копьём не проткнул… Самбор замолчал. Такое нечасто, но случалось, только в этот раз, Сивояра почему-то почувствовала острую и мучительную неловкость из-за длившейся тишины. Стоило бы отъехать от схоластов, но вместо этого, только чтобы поскорее избавиться от неловкого чувства, она невпопад спросила: – Самбор Мествинович, так сколько у тебя наречённых братьев? – Два, Кольбейн Порхающий да Нангониел сын Кайанкару, – мечник слегка улыбнулся. – И два наречённых отца, Эрскин и Вратко. Самбор повеселел, зато при упоминании имени воеводы, лицо Деяна под поднятым забралом шлема неприятно изменилось. Старый йомс пришпорил коня и пустил его рысью. – Что это он? – удивился Вамба. Ответ мечника был привычно непонятен: – Не всем везёт, как нам с тобой. – Да уж, – винландец мечтательно поднял голову. В ресницах, густо обрамлявших его подмазанные по гутанскому обычаю чёрным глаза, застревали снежинки. Вокруг, засыпанную снегом траву частично сменили скалы, в расщелинах которых ютились недоотцветшие камнеломка и колокольчики. Воздух стал разреженно-колючим, дыхание бронтотериев окружило их огромные тела клубами пара, словно звери начали превращаться в паротурбовозы. Вамба тряхнул шлемом и поёжился от холода: – Тебе ещё дополнительно везёт просто по-свински – тесть с тёщей не просто на другом материке, а на другой планете! По телефону точно не позвонят! – Зато по асирмато сообщения оставляют. И что тебе Покиса-лоро сказал на этот раз? – Да хочет, чтоб мы с Каей к следующей осени летели в Айкатту! Новый вождь родится, и всё такое! – Так может, следующей осенью дела в Айкатте будут получше? Что там вообще в среднезападном Винланде? Я говорил только с Фейнодоксо, а они с Рен, Санном, и Гарсендис перебрались во Фрамиборг. – А почему не в Чугуан? – Не забывай, в Чугуане Осфо. Он, говорят, как выйдет на берег моря, так все выдры сразу ныряют, только чтоб не посмотрел на них с укором. – Да уж… Агенор из Кавы – муж, лишённый страха. – Верно, а также потомок гегемонов и возмужалый бог поэзии, но к чему это ты? – Представь, Осфо – твой тесть! Самбор фыркнул. Его товарищ продолжал: – А в среднезападном Винланде дела и впрямь малость получше. От Ариамира не избавились, зато верфанцы выбили наёмников с севера, железная дорога через материк снова стала ходить, теперь грабят от силы через два раза на третий. Некоторые рудники заработали, Стейнглад всё в своём замке на горе сидит с Альмвейг, беспроволочные передачи прекратил… – Что так? – Я, сказал, объявляю стачку и останавливаю двигатель круга земного! Кто, сказал, со мной? – Ну и как? Остановил? И кто ещё с ним с круга земного сошёл? Схоласты засмеялись. – Смех смехом, – сказал Самбор. – А с его богатством, и впрямь мог бы улететь куда-нибудь. – С богатством у него перебои. Горняки уже пятый подряд, что ли, поезд с золотых приисков захватили. В счёт виры за Эрскеренскраг, говорят. – Это вообще законно? Самим виру взыскивать? – Закон там верфанский… Он растяжим.
Только истинный гутан мог вложить в сухое недосказание такую смесь злорадства и неодобрения.
Подъём завершился на заснеженном промёрзшем плоскогорье. У его дальнего края смутно в пелене снегопада виднелись приземистые сооружения. Бронтотерии брели, пыхтя и время от времени паровозно взрёвывая. Сивояра решила, что пойдёт учиться не на оружейницу, а на вестовщицу. Или на оружейницу и вестовщицу вместе, нарочно, чтобы ни слова не писать ни про дурацкий ногомяч, ни про ссоры скоморохов, ни про похищение дохлых любовниц градоначальников, а рассказывать читателям, как передаётся через замёрзшую каменистую землю поступь доисторических зверей, чей род пережил эоны тепла и эоны стужи. Как эти звери сквозь пургу несут к пуску ракету. И как ракета устремится на помощь родичам к далёкой планете, вечно скованной льдом, под которым угадываются кратеры, места последнего пристанища забытых самим временем титанов после канувшей в омут забвения древней битвы. – У второй стрелки распрягаем! – напомнил через установленный на прицепе мегафон Атаульф. На стрелке, паротурбовоз должен был отцепиться от прицепа и уйти на круг, после чего прицеп отпускал тормоза и плавно скатывался под лёгкий уклон к стопорам у края плоскогорья. А вот что сделают на стрелке распряженные бронтотерии – останутся замерзать, как боялся Избор, или уйдут в тёплые края? Так или иначе, заняться обустройством судьбы зверей можно было уже после выхода ракеты на расчётный эпицикл. – Это и наш знак. Окно для пуска открывается, – Самбор поднял крышечку в броне своего быка и посмотрел на часы. – Через пять диалептов! По «знаку» Сивояре, Вамбе, волынскому схоласту Миркви, и Униславе с Гладышем из Пеплина следовало стреножить коней и занять места у приборов. В прицепе их уже ждали Атаульф, Аркил из Короцка, и Рейфнир с Туле. Аркил с Рейфниром имели опыт запуска ракет, а Рейфнир даже проработал несколько лет именно на вончегорском космодроме. Они и отвечали за всю пусковую последовательность. Сивояре отвели задачу куда проще: следить за манометрами гидравлических цилиндров, поднимавших ракету в пусковое положение. Прицеп под ракетой был устроен хитро: левая и правая колеи уходили в стороны, а с ними – тележки, поддерживавшие кормовую часть ракеты. Таким образом, гидравлике подъёмной стрелы должен был помочь вес топлива. Кавский бык снова тревожно замычал. – Нет, там точно кто-то есть, – Самбор открыл ещё одно отделение в броне и извлёк оттуда квенский прибор теплового зрения. По ушам Сивояры до одури громко ударил рёв боли и гнева – один из бронтотериев забился в упряжи, пытаясь дотянуться ногой до стрелы, попавшей точно в левый глаз. Ракета опасно закачалась над прицепом. – Выпрягайте! – закричал Атаульф. Несколько всадников спешились и попытались приблизиться к обезумевшему зверю. Сольве с Боргунда, спокойно говорившей что-то ласковое, это удавалось лучше всего… пока бронтотерий не дёрнул головой, ударив её в живот одним из отростков раздоенного рога. Тело Сольве тряпичной куклой упало шагах в пятнадцати, снег окрасился кровью. Затем раненый зверь попытался повалиться на бок, натягивая чумбур[308]. Соседи бронтотерия в упряжи тоже начали проявлять очень очевидные и громкие признаки беспокойства. Сивояре некстати вспомнилось, что молва приписывала древним животным склонность к панике. Образ сметающего всё на своём пути стада бронтотериев, вспугнутого раскатом грома, навевало само их этлавагрское название. Самбор вытащил из-за спины знаменитую лагунду. Без какого-либо видимого понукания, бык мелкой рысью припустил к прицепу, оставаясь с подветренной стороны от бронтотерия. Оказавшись позади наполовину ослеплённого исполина, Самбор резанул по стальному тросу, выполнявшему в сбруе обязанность постромки[309]. Увернувшись от конца лопнувшего троса, мечник изогнулся в седле и перерезал вторую постромку. Бронтотерий с надсадным рыком перевернулся на брюхо, встал на колени, и с неожиданной для такого огромного и нескладного существа прытью дёрнулся влево. Чумбур затрещал и лопнул, освобождая зверя. Тяжёлой рысью, бронтотерий побежал к скальным останцам, возвышавшимся над снегом. Причина этого поведения стала ясна, когда из-за ближайшего останца врассыпную прыснули трое, на бегу кидая луки, тулы, и сбрасывая шубы. Ни само бегство, ни эти ухищрения совершенно не могли спасти их от преследователя, уже успевшего разогнаться до скорости грузового паровоза на долгом перегоне под гору. Этот бронтотерий видел, конечно, ещё вдвое хуже своего среднего собрата, но гигантские звери, даром что подслеповаты, обладали прекрасными нюхом и слухом. Выбежавшие из-за останца получили наглядную, но трагически кратковременную возможность в этом убедиться перед тем, как раздвоенный рог описал широкую дугу, опрокидывая всех троих кривому бронтотерию под ноги. Избор пустил коня вдогонку. – Ума решился? – бросил ему вслед Деян. – Он же ранен, – как несмышлёнышу, объяснил старому йомсу Дубынька конюшонок и поскакал за учителем. Примерно через полтора диалепта, оставшиеся в упряжи звери успокоились достаточно, чтоб их можно было распрячь. Сивояра заняла своё место в прицепе. Манометры были обозначены «цилиндр один, первая стадия», «цилиндр два, первая стадия», и так далее, за исключением одного, согласно подписи, отвечавшего за «давление в резиновой курице». Рейфнир ранее пытался объяснить историю за этой таинственной отсылкой, но единственное, что стало ясно из его путаного рассказа, это что показания куриного манометра не следовало принимать во внимание при подъёме ракеты. Перед самим Рейфниром, стрелка ещё более загадочного прибора вообще отмеряла «Овноурсы».
