Дмитрий Янковский - Вирус бессмертия
– Повтори свое имя, – попросила девушка, присев на корточки перед Богданом.
– Шамхат назвала меня Энкиду. Настоящие родители не дали мне имени.
– Значит, тебе пять тысяч лет?
Несмотря на предупреждения Ли, она не видела в Богдане опасности. Острие силы Богдана было направленно против мужчин, а Варя была женщиной, и он не видел в ней угрозы. И девушка, почувствовав это, решила подойти к пленнику на ту дистанцию, на которой не ведут войн. Если только любовные…
– Это Шамхат уговорила тебя найти цветок бессмертия? – спросила она, не скрывая простодушного любопытства. – Это ведь сказка! Древняя сказка, я читала ее!
– Читала? Я видел, как рождаются сказки, – сощурился Богдан. – А знаешь, что написано на твоем платке?
– Конечно! Но разве это не простой орнамент? – воскликнула Варя, заглядывая в глубину глаз Энкиду, будто в глубокий колодец, достигающий начала времен.
– Варенька! Не слушай его! – разволновался Ли. – Этот человек, кем бы он ни был, очень опасен. Его речи бывают сладкими, будто мед, но сердце его сковано льдом! У него безжалостное, ледяное сердце!
– Там написано… – Богдан закрыл глаза и прочел текст по-шумерски.
– Варенька! – подключился к китайцу профессор. – Он лжет. На платке просто орнамент!
– А по-русски можно? – спросила Варя. – Очень красиво звучит.
– Это стихи, – вздохнул Энкиду. – А я не поэт, чтобы должным образом перевести их на русский язык. Когда-то моя жена сочинила их обо мне. Конечно, на шумерском. На родном. Но есть перевод на староиспанский, я тоже люблю его. Каждый язык добавляет что-то свое. Хотелось бы, чтобы и на русском звучало так же красиво…
– А это что за фраза повторяется так часто? – не унималась Варвара.
– «Тысяча лет любви», – ответил Богдан. – Когда Шамхат начала писать эти стихи, она надеялась, что пророчество сбудется. Хотя многое из того, что она говорила прежде, уже сбывалось.
– Погоди-ка трошки! – буркнул Тарас. – Что-то я совсем ничего не понимаю. Жинка-то твоя жива? Пять тысяч лет – не шутка.
– Жива, – устало выдохнул Богдан. – Этот платок – послание мне. Наш условный знак.
– Нет, простите! – прервал Богдана профессор. – Кто сделал этот орнамент на платке, я знаю доподлинно. А все, что вы говорите… Мягко выражаясь, вызывает некоторые сомнения в правдоподобности. Шамхат, Энкиду… Конечно, я читал поэму о Гильгамеше в переводе Шилейко, но и вы с таким же успехом могли с ней ознакомиться. Это не просто, но возможно. К тому же есть еще перевод Гумилева. А платок… Вы сказали, что это послание от вашей жены, которой якобы пять тысяч лет и которая является легендарной… – Варшавский хотел сказать «блудницей», но что-то его остановило. – Легендарной э-э-э…
– Не стесняйтесь, профессор, – усмехнулся Богдан. – Вы хотели сказать блудницей?
– Нет. К чему такие подробности! – усмехнулся Варшавский. – Скорее эпической героиней. Да. Но я знаю имя человека, сделавшего орнамент. И Варя знает тоже. Мало того, она знакома с этим человеком лично. Если чисто умозрительно мы допустим, что в древности ее звали Шамхат, то вам должно быть известно то имя, которым ее называют сейчас.
– Да, оно мне известно. Я узнал его около часа назад. Но вас могли ввести в заблуждение, назвав имя другой женщины.
– Вот как?
– Это уловка! – предупредил китаец. – Пусть назовет оба имени.
– Я легко это сделаю, – улыбнулся Богдан. – Имя художницы, на самом деле написавшей эти знаки для продукции фабрики «Красная Роза», – Зульфия Ибрагимовна.
Варя вздрогнула. Китаец отвел глаза. Профессор удивленно моргнул.
– Слишком много совпадений, – медленно произнес Варшавский. – Варенька, я запамятовал фамилию Зульфии Ибрагимовны.
– Шамхатова! – побледневшими губами произнесла Варя. – Неужели у нас на фабрике… – Потрясенная девушка прикрыла губы рукой, не в силах вымолвить ни слова.
– Энкиду обозначает «Богом Энки данный», – пробормотал Варшавский. – По-русски Богдан. Более чем любопытно. Более чем! Я бы мог заподозрить хорошо спланированную акцию, но это исключено.
– Почему? – повернулся к нему Ли.
– Ты давно знаешь Богдана?
– Со времени экспедиции.
– Значит, он уже тогда был Богданом и не менял имени. Не мог же он тогда задумать нападения на нашу квартиру! Да и Зульфия Ибрагимовна носит фамилию Шамхатова, наверное, уже давно. Так, Варенька?
– Сколько я знаю, она всегда была Шамхатова. А что? – в недоумении Варя пожала плечами.
– Видишь, Ли! – развел руками профессор. – Я не верю в многолетний заговор двух людей с целью сегодняшнего нападения на нашу квартиру. Если же прибавить сюда промышленно изготовленный платок с клинописью, то вероятность обмана исчезающе мала. А кстати, что говорится в послании? Я слышал, вы сказали, что это стихи, а вы не поэт, но хотя бы смысл мы можем узнать?
– Это песня, – ответил Богдан. – Шамхат закончила писать эту песню, когда я был в дальнем походе. В тексте она говорит, как ей плохо без меня и что она собирается прожить со мной тысячу лет. Когда моя возлюбленная начала писать, мы убегали из Урука огражденного, а закончила, когда мы уже использовали цветок бессмертия. И теперь, напечатав текст на платке, Шамхат хотела дать мне знать, что работает на фабрике художницей. Она всегда оставляла мне это послание, когда мы терялись. Но в прошлый период я сам бросил ее, чтобы отправиться на Тибет за новым цветком бессмертия. Для нее. А потом обстоятельства сложились так, что я не смог вернуться к ней. Ваш китаец ловко закопал меня в снег.
– За секунду перед тем, как он собирался прострелить мне голову, – напомнил Ли. – Я же говорю, нет ничего хорошего в этом Знаке!
– Надо его отпустить, – уверенно заявила Варя. – Зульфия Ибрагимовна не стала бы женой плохого человека. Она… Она всем помогала! Какой скандал она устроила, когда Лидочку не хотели принимать в комсомол из-за того, что дед у нее из попов! И никто ей не смог перечить.
– Ну, теперь она уже никому не поможет, – отчетливо произнес Богдан. – Ее забрали. Если Варя знает Шамхат, то она должна знать и Полину.
– Из красильного цеха? – скривилась девушка. – До чего же неприятная личность!
– Она и сдала Шамхат. Кстати, узор она тоже себе присвоила.
– От же! – сипло произнес Сердюченко. – Может, он и правда не гад? Гад же не будет за жинку так страдать?
– Вы правы! – печально улыбнулся Богдан. – Все, что мне нужно, – это спасти Шамхат.
– Ты охотишься за Знаком, – не то спрашивая, не то утверждая, произнес Ли. – Ты хочешь убить Павла, чтобы украсть у него силу.
– Что за бред ты несешь, Ли? – возмутился профессор. – Как можно украсть чужую силу? Это же не чемодан!
– Можно, профессор. Если вы дадите ему добраться до Павла, увидите.
– Без Шамхат мне ничего не нужно, даже бессмертие, – снова подал голос Богдан и повернулся к китайцу. – Я хочу говорить с тобой, Ли!
– Что ты можешь мне сказать? – холодно спросил китаец. – Я вижу твои планы на три хода вперед. Ты хочешь убить Павла, взять его силу, а уже потом идти спасать Шамхат. История твоей любви и впрямь потрясающа, но твоя душа испорчена легкими успехами. Она черна и ничтожна. Если бы ты шел к силе, как все, тренируя свой дух в упражнениях и добродетелях, то ты не лежал бы сейчас, связанный и алчущий новой подачки. Чем ты отличаешься от тех, кого презираешь? Ты думаешь, что ты – Бог, только потому, что украл цветок бессмертия Утнапишти?
– Это был дар, а не кража, – вспомнил Варшавский. – По крайней мере в переводе Шилейко цветок бессмертия дарован Гильгамешу женой Утнапишти. А Гильгамеш мог отдать его своему другу. Хотя, если учитывать его жажду бессмертия, вряд ли бы он это сделал.
– Гильгамеш умер! – заявила Варя. – Гораздо раньше, чем произошла история с цветком.
– Что ты такое говоришь? – скривился профессор. – Самый компетентный человек в этом вопросе – Шилейко.
– А ему вы поверите? – сощурилась девушка.
– Конечно.
Варя скрылась в кабинете и через минуту с победным видом вынесла выпуск журнала «Восток» с открытой в нужном месте страницей.
– Читайте!
Варшавский быстро пробежал глазами отчеркнутый Вариным ногтем отрывок.
– Н-да… На это я не нахожу возражений. Как ни дико звучит, но факты… Пусть такие зыбкие, но настоящий ученый не может ими пренебречь. В общем, если бы у меня под присягой спросили, кто лежит связанным у меня в квартире, я бы ответил, что это Энкиду, победитель Хумбабы и Небесного быка.
– Какого быка? – усмехнулся Богдан.
– Небесного, – уже без особой уверенности повторил профессор.
– Передайте от меня привет досточтимому профессору Шилейко, – усмехнулся Богдан. – И скажите, что бык был с урукского скотного двора.
– Не, погодите! – Сердюченко опустил «наган». – Так получается, что и у меня жинка в тюрьме, и у него? А коли мы мою вызволять собрались, так, может, зараз и его освободим? Семь бед – один ответ. Може, он и гад, а ей-то чего страдать? А при жинке, глядишь, и он усмиреет! Може, он гад такой от печали?
