Петр Воробьев - Разбой
– Брат, брось, и так на душе безотрадица. Лучше споём что-нибудь? – предложил Кромослав, великаном возвышавшийся над другими всадниками. Мало того, что его липицкий жеребец был в добрую сажень ростом, за широкой спиной брусовского вождя ветерок шевелил огромные чёрные крылья. – А можно? – опасливо спросил кто-то. – Вдруг чолдонцы услышат? – Сдаётся мне, они нас и так услышат! – Горму, ехавшему рядом с одной из бронетележек, пришлось повысить голос, чтобы его слова можно было разобрать поверх шипения пара, стонов металла, и лязга гусеничных пластин. – Запойте кто-нибудь, а ватага подхватит! «Ко-о-олбаса, это бывшие лошадки», завёл было один из гдинских добровольцев (наверняка мясник), но ватага совершенно не прониклась. Следующую попытку предпринял сам Кромослав, на диво рассудительный малый, даром что родич Самбора: – «По небу полуночи лодка плывёт[304]
«… На этот раз, ватажники радостно подхватили: –
«А в лодке младенец кричит и зовёт.
Младенец, младенец, куда ты плывёшь?
О чём ты тоскуешь? Кого ты зовёшь?
Напрасно, напрасно! Никто не придёт…
А лодка, качаясь, всё дальше плывёт,
И звезды мигают, и месяц большой
С улыбкою странной бежит за ладьёй»…
Так, под старинную песню про младенца, ставшего конунгом Скьефом Длиннобородым, ралландское, альбингское, и поморянское войско продолжило неспешное движение к Щеглову Острогу. Взошла Сунна, перекатилась через полдень. Желавших участвовать в охране бронетележек оказалось намного больше, чем требовалось по избыточно трезвому разумению конунга, но Буах придумал распределить добровольцев в три смены, так что в любой час две трети войска отдыхали в замке, чистили оружие и справу, и ухаживали за конями. Вечер сменился ночью, на смену ночи пришло новое утро. Кромфрид чародей коротал время в беспробудном пьянстве, к нему посменно присоединялись Конал сын Амаргена, Фергус сын Роса, Лоэгайре Буадах сын Коннада, и Дубтах сын Лугдаха. По большей части, поход не знаменовался никакими событиями, достойными упоминания в саге, разве что несколько гор, стеснявших путь самоходного замка, пришлось-таки повергнуть наземь. Сведущий в своём деле филид[305] упомянул бы и зловещие перемены, видимые вокруг – сожжённые леса и деревни, подъеденные до земли и вытоптанные в грязь поля и луга, и всё это в непременном сопровождении смрада разнообразно осквернённых мертвецов. Показались и пресловутые чёрные яки – судя по состоянию останков, забитые и почти безотходно разделанные, что ввергло некоторых участников похода, особенно Келтхайра и Дубтаха, в немалую печаль. – Эдаким приёмом они всю нашу добычу сожрут, – сетовал Дубтах утром третьего дня, проезжая мимо брошенного чолдонского стойбища и похмельно-красными глазами созерцая частично втоптанные в глинистое месиво кости. Буах тронул поводья, чтобы выехать из окружавшего сына Лугдаха облака перегара. Рядом с катками следующей по ходу бронетележки, поморяне и альбинги ехали по обе стороны от Горма конунга, Кромослав по левую руку от предводителя, Самбор по правую. Конунгов конь Эаханн, тёмно-гнедой с чёрной гривой и хвостом, был из породы ралландских тяжеловозов. Хоть он и уступал липицким жеребцам Кромослава и его воинов в росте, зато не был отягощён полным латным облачением – только лёгкий панцирь с устройством для беспроводной связи в перемётных сумах, притороченных позади седла. А вот латы шедших рядом с конём Горма боевых псов были настолько тяжелы, что собаки не смогли бы двигаться, не помогай им сила чар, наложенных в Кильде на экзоскелеты. Коньки же альбингов кланов Ранкен и Йен-Аброах наоборот были заметно ниже Эаханна – вровень с волкодавом Лейскьюлем, и чуть ниже полностью скрытого разнесённой бронёй животного, осёдланного Самбором. Его панцирь бугрился выступами, как у винландского броненосца, но броня скрывала синего быка, присланного поморянину в подарок каким-то воином-чародеем из таинственной Кавы. Но ещё диковиннее были двухколёсные колесницы вождей клана Ранкен. Вожди и колесницы жадно поглощали одно и то же топливо – уисгебу. – А своих как хоронят? – спрашивал Кромослав. – Погребальный обычай чолдонцев отвратителен, – сказал конунг. – Как? Так! – неучтиво перебил Самбор. – На вершине какого-нибудь холма собирают дрова, кладут наверх покойника… – Чем же этот обычай плох, – начал Кромослав. Самбор перебил и его: – Потом его оставляют на пару-тройку неделек… А вот когда достигнет наибольшей расклёванности и вонючести, сжигают, а пеплом мажут друг другу патлы. Это если покойник был поважнее. А если попроще, дров полностью сжечь обычно недостаёт, так долго не ждут, и недосгнившее-недогоревшее кидают в реку. – Собака обереги! – ужаснулся брусовский вождь. – Немудрено, что река у них нечистое место! – Они вообще загаживают всё вокруг себя, поэтому и стойбище всё время переносят с места на место, – сказал мечник. – Кстати, вон! – сказал Горм. – Смотри, Кромослав! За поворотом долины, впереди и справа от волшебного замка открылся очередной холм, странно бугристый. Его уже привычно венчало кольцо расчленённых тел на копьях. Менее привычно, в середине этого кольца, на деревянном возвышении лежал под склонёнными древками с привязанными к ним хвостами коней мертвец в доспехах. Это зрелище подвинуло Самбора напеть: – «Ещё наш не сложен костёр погребальный, И хор в нашу честь не споёт, А Даг уж торопит, возница астральный, И рвётся Скинфакси в полёт.[306]
«– Переврал, – Лютомысл целитель укоризненно покачал головой. – Самбор-р лис мак Эр-р-рскин, рвётся Скин… кто? – спросил один из альбингов, не очень разборчивый из-за тарахтевшего под его седлом двигателя. – Скинфакси, летучий конь Дага, – ответил поморянин. – Кого? Движимый чарами замок приблизился к холму. Возвышение окружали какие-то относительно светлые предметы. Присмотревшись, Буах опознал в них похабно распяленные нагие женские трупы с руками, отрубленными у локтей, и ногами, так же отсечёнными у колен. – Не может быть! – Брусовский вождь направил на холм диоптр. – Кром, эта ещё живая!
Полотняный цвет Кромославова лица замечательно оттенили чёрные перья. Вождь выронил диоптр и, уподобясь вековому дубу под топором лесоруба, величественно выпал из седла. – Да нет, поди, вор-р-роны в живот поналезли, вот и мер-рещится, – скептически сказал тот же альбинг, кто не знал имён рассветного бога и его коня.
Левой рукой, он правил колесницей, правой держал диоптр у прозрачного забрала шлема, вперившись в смотровые стёкла. Колесницу подкидывало на рытвинах и кочках, но альбинг каким-то образом ухитрялся не уронить шаткое приспособление и не вылететь из седла. Тем временем, потерявшего сознание Кромослава поднимали и приводили в чувство спешившиеся Лютомысл и дева-щитоносица (если считать прозрачную полусферу вокруг её тайфура за щит) Сивояра. – Бр-р-ратья, тшто-то тут не так, – сообщил альбинг с оптическим прибором. – Сами тела не движутся, а земля под ними тотшно дышит… Засада! Весь склон холма пришёл в движение – каждый земляной бугор скрывал чолдонца и ездовое животное. Ум Буаха успел оценить хитрость наездников и выучку яков, в то же самое время, как его предплечья под доспехами покрылись гусиной кожей, словно под воздействием чар, остужающих дыхание и лишающих храбрости. Как будто вновь, как в древние времена, исчадия тьмы пошли войной на племена светлой богини Дану, только на этот раз, не из-под морских волн, а из-под земли. Перепачканные ездоки вздымали клубы пыли, в воздух летели комья грязи и кусты, только что использованные для прикрытия, и то, что катилось вниз к замку, больше смахивало на селевой поток, ревущий «Варга!», чем на какой-то известный боевой порядок.
По внимательном рассмотрении, состояние яков разочаровывало – их хозяева, вместо того, чтобы должным образом ухаживать за роскошной шерстью животных, или обрили их налысо, или, того хуже, остригли, но местами, например, так, что вниз по склону скакал як в клеточку, как игровая доска для «Двух воинств». Прямо в кожу были ввёрнуты металлические кольца, создавая подобие брони. Вдобавок, у многих обкорнанных яков горестно виднелись рёбра и крестцы – вопиющий, как сказал бы конунг, хронический, недокорм. Сделав это прискорбное наблюдение, сын Ройга вновь взглянул на вершину холма – мёртвый военачальник в доспехах так и остался на погребальном помосте. Буах успел подивиться, что последнее вызвало у него и облегчение, и некоторое разочарование. – Аринбьорн, огнемёты! – сказал Горм, но ответ из наушников его шлема разочаровал конунга. – Как нас накроет? – Слишком близко! – левой рукой Самбор спрятал под доспехи висевший на шее оберег и вытащил из-за спины лук. Одновременно с первой пущенной им стрелой, со стен замка ударили полувершковые пулемёты. Их воздействие на строй (за неимением более точного слова) кочевников напомнило Буаху давешнюю борьбу молодого воина с лопатой-бомбомётом с тараканами: брызги и ошмётки полетели, не повлияв на коренной ход событий. Десятки всадников вылетели из сёдел, десятки яков споткнулись на полном скаку и покатились по склону, теряя навешенную справу и ломая ноги, шеи, и хребты. Для отряда любого ралландского вождя, такие потери были бы невосполнимы, но сотни и сотни чолдонцев продолжали движение вниз по склону, втоптав своих же товарищей в землю, из которой те только что восстали. – У некоторых зажигательные бомбы, нельзя подпускать их под замок, – сказал Горм. – Приём кабана! – крикнул Буах. Вновь водружённый в высокое седло Кромослав трижды коротко протрубил в рог. Брусовские всадники развернулись в широкий клин, остриём обращённый к холму, прикрывая пеших воинов, защищавших бронетележки. Альбинги потянулись на правое крыло, ралландцы – на левое, и те, и другие – с опасным запозданием. – Кромко, возьми центр, Буах, Самбор – со мной! Движением бёдер, Горм направил Эаханна вперёд по ходу замка, где нелепо колбасилось правое альбингское крыло, вместо того, чтобы развернуться в лаву. Пулемётчики со стен всё косили чолдонцев, но те прибывали в таком количестве, что пуль не хватало и на одну десятую, заставляя защитников замка сосредатачивать огонь на тех, кто вёз бомбомёты или осадные лестницы. Крики «Варга!» раздавались уже совсем близко, когда конунг повелел: – Самбор, к альбингам! Буах, дай место! – Приём плети, – понимающе кивнул сын Ройга, движением поводьев слегка замедляя коня. Следовало отдать дань почтения конунгу. Его подход к войне был совершенно не геройским – изначально, сын Рагнара вообще хотел сидеть в замке. Горму пришлось объяснять, что историческое место конунга Ралланда в бою – с мечом, в седле, впереди войска, и если этому обычаю не последовать, возникнут неприятности с вождями. Вот что заслуживало почтения, так это обыкновение Горма делать всё, за что ему приходилось браться, старательно и с отдачей, шло ли дело о строительстве деревенской школы или о ведении войска в смертельную битву. Меч конунга был назван Келад Болг, в честь двуручного лезвия древнего ралландского героя Фергуса, тоже сына Ройга. Конунг приподнялся в стременах, раскручивая оружие над головой. Стать у нынешнего владыки Ралланда была не то чтобы величественная, но порода своё берёт, так что зрелище всё равно радовало душу – тёмно-гнедой жеребец в лёгкой броне, стелющиеся по бокам огромные псы, всадник в сверкающих этлавагрских доспехах и с красным плащом за плечами, и волшебный меч. Наблюдая за Гормом, Буах одновременно направил в сторону кочевников укороченную винландскую пищаль, заряженную картечью. В подствольной трубке было ещё два заряда картечи и пять разрывных. Буах потянул за спуск, отдача слегка подкинула ствол вверх, сын Ройга дёрнул цевьё на себя – от себя, перезаряжая, бегло выстрелил ещё дважды, так и не зная, попал ли в кого, и до поры прекратил огонь, приберегая разрывные пули. Бешено крутя меч над головой, конунг нажал на рычаг, прилегавший к крестовине. Лезвие Келад Болга распалось на звенья, соединённые невидимыми нитями фрамиборгского сиилапана. Как кнутом, Горм ударил чолдонца в кольчуге и стальном шлеме, тщетно поднявшего меч в защитном движении. Без видимого усилия, Келад Болг отделил руку врага от плеча, а голову – от шеи. Окружённое облаком багряных брызг тело ещё не выпало из седла, а конунг уже развалил надвое голову обстриженного по спирали яка следующего противника. Эаханн скакал мощным намётом, оставляя замок и альбингов справа, в то время как его ездок прокладывал за собой двухсаженную полосу смерти, двигаясь в направлении пригорка, где несколько дикарей зачем-то спешились. Вскоре Буах увидел, зачем. Уперев в землю плиты спаренного бомбомёта, чолдонцы выстрелили по замку. По воздуху пролетели, раскрывая лапы, два верпа, за ними тянулась лёгкая лестница. Верпы зацепились за ограждение одного из боевых ходов. При взятии обычного замка, цены бы не было такому приспособлению. Но замок Коннахт не стоял на месте. Пару яков в одном ярме, на чьих спинах стояла катушка с лестницей, сбило с ног и поволокло. Под их весом, волокна лестницы натянулись, лапы верпов начали разгибаться, и лестница лопнувшей струной хлестнула по скопившимся внизу всадникам. Въехав на пригорок, Горм завершил разрушение, расчленив ранее спешившихся, и продолжил свой кровавый путь, двигаясь однонаправленно с замком. В первую очередь, пулемётчики на башнях разумно продолжали отстреливать чолдонцев с лестницами, бомбомётами, и лёгкими пушками, но даже на этих дикарей, свинцовый ливень сверху по-прежнему не производил особого впечатления – что уж говорить об основной толпе неприятелей. Те, что отправлялись к праотцам, выглядели продырявленными, но так и не впечатлёнными, из последних сил замахиваясь кривыми мечами и сквозь кровавые пузыри хрипя «Варга»! Зато, хотя чолдонцы явно не дорожили ни чужими, ни своими жизнями, волшебный меч конунга кратковременно вверг их в замешательство. Напугал ли, удивил ли? Это дало альбингам время внять увещаниям Самбора и развернуться в строй, по крайней мере приблизительно напоминавший заранее оговоренный. И тут не обошлось без самодеятельности: по крайней мере четверо в клетчатых плащах, как у Самбора, вопреки всякому уговору устремились за Гормом и Буахом на отчаянно перебиравших коротенькими ножками приземистых лохматых пони. – Конунг, не отрывайся! – крикнул Буах, равняясь с одним из двух чолдонцев, попытавшихся выйти Горму в тыл. Яка под этим дикарём покрывала дико извитая металлическая шерсть. Недавно выведенные в Гардаре овцы, дававшие земному кругу стальную вату, как известно, не имели естественных врагов. Чолдонец прикрылся ржавым щитом из бронелиста. Буах с сожалением решил стрелять в скотину, и тут же усомнился – возьмёт ли её разрывной заряд? Но «шерсть» оказалась пружинами, вкрученными в кожу, и пуля без особых затруднений вошла яку за ухо, так что с противоположной стороны его головы в тучке кровяных капель в разные стороны полетели куски черепа, брызги мозга, и глазное яблоко. Жаль добро переводить, да что поделать… Второй всадник повернулся набок в седле, чтобы разминуться со смертоносным кругом, описываемым сочленённым лезвием Келад Болга. Этим не преминул воспользоваться Лейскьюль, сомкнувший челюсти на плече дикаря и стащивший его с яка. – Иа! Иа-а-а! Афор Гомон! Йож! Йож ковороть знат! Йо-о-ож! Примерно так надсаживаясь, наперерез конунгу и его псам выехали три чолдонца на яках покрупнее и в доспехах побогаче. Один из них крутил над головой сосуд с какой-то бледно горевшей дрянью. Койль нырнул его яку под брюхо. Животное дико заорало и взбрыкнуло, блеснув металлом на выбритых боках, ездок предсказуемо вывернул зажигательную смесь на себя, заорал ещё истошнеее, вылетел из седла, и принялся кататься по земле, тоже занявшейся странным пламенем. Буах подъехал чуть поближе и пристрелил его. Рядом с горевшей землёй, Койль с чавканьем что-то подожрал и устремился за хозяином. Тот взмахнул мечом-кнутом и не просто зарубил, а располовинил ближнего к нему врага – рука, голова, и плечо соскользнули вниз. Конунг снова крутанул магическое оружие, но третий чолдонский вождь не только не расчленился подобающим образом, но и схватился за частично обмотавшееся вокруг его туловища волокно, выводя Горма из равновесия и принуждая конунга замедлить коня. Горм одновременно потянул за рукоять и полез в седельную суму за самопалом. На подмогу вождю подвалило ещё с полсотни кочевников. Псы и хоть на что-то сгодившиеся альбинги вступили с ними в неравный бой. Конунг и вождь-чолдонец наставили друг на друга стволы. Раздались выстрелы – сухой стрёкот Гормова «Скорпия» и буханье сороковой пищали-недомерка в руках чолдонца. Одна из отскочивших пуль ударила в нагрудную пластину Буахова панциря. В облаках дыма от выстрелов, конунг принялся бороться с пытавшимся вытащить его из седла ударопрочным и пуленепробиваемым дикарём. Чолдонец был раза в полтора больше и сложен, как бык, так что эта борьба вряд ли могла разрешиться победой ралландского правящего дома. Почти в упор, Буах выстрелил под мышку замахнувшемуся на альбинга рядовому чолдонцу и подъехал поближе к конунгу. Гормова противника слегка замедлило вмешательство Койля. Пёс вспрыгнул на круп яка, пытаясь укусить чолдонца за шею, как назло, надёжно защищённую пластинчатой бармицей. – Йож знат коворо-о-оть! – дикий вождь попытался поймать шлем Горма в петлю волокон Келад Болга. – Йож есь ковороть! – Приём овода? – сам себе сказал Буах, присматривая уязвимое для разрывной пули место в доспехах врага. Нелёгкое занятие – тот был облачён в сиилапановое плетение поверх перекрывавшихся титановых пластин. За спиной сына Ройга раздались лязг и дробный топот, что-то зажужжало пятивершковым адамантовым шмелём, перепившим чимара. Протиснувшись между Буахом и чолдонцем и опасно подставившись под выстрел винландской пищали, Самбор ткнул диск лагунды чолдонцу под подбородок. Наградой ему стали сноп искр и струя крови. – Поторочилась твоя ковороть! – торжествующе завопил венед. Чолдонец даже попытался что-то ответить, но перерезанное горло превратно повлияло на разборчивость его прощальных слов. Зато враждебному вождю удалось напоследок нагадить Горму: падая наземь, чолдонец вырвал из его руки рукоять безнадёжно запутанного (чудно и подумать такое о мече) Келад Болга. – К спору ты. Давай, – частично обезоруженный Горм протянул Самбору руку.
