Недоброе утро Терентия (СИ) - Грей Денис
Ну делаем мы, делаем, и заходит к нам в ангар Татяна Петровна наша. И так скромненько, да тихонечко Махал-Махалыча нашего, в сторону. Разговор в ей к нему. А нам слышно все! Ну мы уши навострили. Интересно! Так она ему говорит: — Вы Михаил Михайлович, мужчина-специалист высокого уровня! — вот как она ему. Умно так, да лестно. Махал-Махалыч, аж покраснел весь и кепочку назад сдвинул от комплиментов таких, ага! А она продолжает: — Вы не могли бы мне починить тут, кое-что! Массажор это. Для массажу! — и сверток ему протягивает. Длинный такой. Ну, Махал-Махалыч папироску-то сплюнул в сторону, чтоб культурно быть перед женщиной. И отвечает ей: — Дык, конечно могу! Херли там. Не ядреный коллайдер, всяко... — да сверток тот и разматывать. Глядь, а Татяны Петровны и след простыл. Убегла кудысь. Видать по своим, бухгалтерским делам, срочно ей надо!
А Махал-Махалыч размотал сверток и диву дался. Аж взмок сам. Лежит в свертке там, такое... Длинное, округлое, да розовое такое. Да с головкой такой, вытянутой. Да усики на ней в разны стороны сторчат! Еще шнурок от розетки электрической к нему приделанный. Мы и глаза повылупили. Во диво какое! Не видали ни разу такого. Дык, откуда?.. Это в городе, там небось все с массажорами такими бегають. Да друг-дружку массажируют. А тут?! Некогда тут людям, такими делами заниматься. С утра-до ночи в огородах, да к верху жопами!
Ну Махал-Махалыч поглядел на штуку эту. Враз неисправность определил! Проводок тама, в шнурке том трошки переломан. Дело-то не хитрое! Он проводок тот соединил, да изолентой и замотал, чтобы Татяна Петровна током не ударилась, когда массажировать будет! Да в розетку и вставил. Ну, чтобы проверить работу устройства того! А у нас электричество еще тогда было. С города подведено. Это опосля его отключили. Говорят, линия худая стала, да трансформаторы погорели, а починить — особые запчасти надо. А их нету! Дык, он в розетку шнурок сунул, а эта штука, массажор тот, да как зажужжит, да как затрясется! Махал-Махалыч выронил массажор этот и с перепугу под стол! И мы под стол тоже попрятались. От греха! Мож то бомба кака?! Дык, оно же по столу гудит, жужжит, да шлепает так: шлеп-шлеп-шлеп! Страшно... Один Васяка тогда не сплоховал! Он как акробат тогда извернулся из-под стола-то, да вилку ту и выдернул из розетки. Затихла тогда штука та окаянная! И мы из-под стола, повылазили.
Пили тогда. Много пили. Да Васяку на руках качали! Спас всех от заразы той! Татяна Петровна тожить к нам, на огонек опосля зашла. И с нами. Успокоила нас. Не бомба то говорит! Показала, как шею ним массажировать можно. И еще говорит, много чего можно! Только чо, не сказала. Некогда ей было! Песни пела, да Махал-Махалыча нахваливала, какой он мастер-специалист! Забрала она тогда свой массажор и пошла восвояси. Только улыбалася, прямо цвела вся от радости, что агрегат починили! Такие дела.
Вот и вспомнил теперь я, на что эти херы с лапками похожи! Как тот массажор окаянный. Только тот без глаза, а эти с глазом. Лапки приделай и все. Да без шнурка. Вот! И смешно мне чего-то стало. Сижу, да ржу! Волчара на меня глаза вытаращил. Видать не поймет, чего ржу. А я кулаком морду заткнул, чтоб не громко ржать. И ржу. Смешно мне и все тут!
Так и сидим. Отпустило меня. Не ржу уже. Темно совсем стало. Полностью ночь на город опустилася, и не видать ничего! Свечка есть, спички в столе видал, да зажечь страшно. Вдруг заметят черти эти окаянные?! Да медуза та, будь она не ладна... Тьфу на нее! Волк хлеб свой доел и спать намостился. Подвинулся на топчане. Для меня видать место оставил. Ну и я ложиться собрался. Засовчик на двери проверил, занавесочку поплотнее поправил. Чтоб душе моей спокойнее было! Ну и лег. Рядышком с волком. Лежу, а у самого голова кругом идет. И вроде наяву все, да сам чего-то не верю, что взаправду все это. Медуза эта, гриб-поганка проклятая, яйца те кожаные, гадина та, что с мужика вылезла, да херы эти с лапками, чтоб им пусто было! Ну и денек выдался...
Глава 4. Ночь.
Не спится чего-то. Чуть придремал и глаза открыл. Не идет сон. Пять минут назад вроде глаза слипались, а теперь никак! Смотрю, волк тоже не спит. Ушами водит. Да глаза только чуть прикрыл. Видно мне. Кажись посветлело на улице. Луна что ли вышла? Поднялся и до шторочки. Чуть приподнял, глянул. Точно Луна! Она самая, белая, да яркая такая. Красиво! А медузы и не видать. Как?! Еще шторку приподнял, гляжу, а она в сторону улетела. Да шибко так в сторону. На север города пошла. А чего там, на севере том?.. Дык, тоже — город. Большой он город этот! Дома, дороги, машины. Много всего. Не то, что деревня! Хаты, да дворы. Да бригада тракторная одна, да на три деревни... Людей вот много, очень много тут живет! Люди... Живы-ли еще тут люди? Может спасся кто? Да, как и мы вот, с волком, попрятались? Сидят, помощи ждут... Да нету ее, той помощи! До сих пор нету... А если б и была, та помощь? Как ее извести, медузу ту, чтоб горя людям не делала? Стрелять? Это чем же таким ее стрелять-то надо?! Медуза эта, ох какая здоровенная! Тут никакая пушка не поможет! Тут бомба нужна! Или ракета. Да не простая. Тут ядерное надо! А где ее взять, ту ракету?! Их же все, еще в последнюю войну, да на врагов зашпулили. Иль не все?! Может завалялась где, ракета-то? А где? А сможет ли кто сейчас ее запустить? Да кто-ж его знает... Столько вопросов... Тьфу.
Закрыл шторку и лег, да к волку поближе. Холодно мне чего-то стало! Прям озяб. Может нервное? Чую, и волк дрожит. Не, значит не нервное! Точно похолодало! А чего так? Середина лета же! Может это из-за медузы той так? Вот напасть еще... А волк и впрямь, дрожит! Холодно ему. И мне холодно! Укрыться бы чем? Дык нету ничего такого! Ни покрывала, ничего... Ну чо, говорю: — Брат серый, ты уж не обессудь! Да холод собачий... — обнял я его, да к нему прижался. А волк, ничо, сам под бок ко мне полез. Понимает зверь, что вместе, оно теплее! И правда. Согрелись чутка. Дрожать перестали. Так и лежим в кучу. Он, да я.
Лежу, а сон все равно не идет! Детство свое вспомнилось чего-то. Я, когда-пацаненком-то был, помню, было мне десять. Или одиннадцать лет. Маманька моя занемогла. Заболела страсть как! Слегла и все. Худая стала. Высохла прямо вся. Слабая. А от чего она так, дык, кто-ж знает!
Дохтора с города привозили. На скорой помощи. Дорого вышло! Много денег до нас скорая стоит. А должна быть бесплатно! Дык, кто-ж сюда, в деревню-то нашу, забесплатно переться будет? Дураков нема! Бензину-то надо уйма, машина на износ, и еще всякого там. Дорог-то нет! Одно название... Особливо, когда осень. Распутица — ужасть! Порой с города, люди по двое суток добираются, когда задождит или снегом заметет. Таки дела!
Посмотрел тогда дохтор маманьку мою. Хворь — говорит у нее! Дык, я и сам-то вижу, что — хворь! Ты гад, деньги-то содрал, так смотри хорошо! Я же не пустое место тут. Я и нос в щеки вобью запросто! — и кулак ему к носу. А кулачище у меня уже тогда был будь здоров! Спугался дохтор, да еще маманьку поглядел. Хорошо прямо поглядел! Вокруг губ ей чем-то помазал, да в нос палочкой, да опосля в склянку. Глядел-глядел... — Не заразное то! — говорит. — Можно ее к нам в больницу вести! Тама и анализы проверим и диагноз установим точный. — говорит. А маманька как заерепенилась! Не поеду, и все тут! Прямо в крик. — Дома останусь! — говорит. — Пошли вон! — Дык, уехал дохтор тогда. Бумажку какую-то дал ей подписать, об отказе которая. И уехал.
Через неделю маманька моя померла. Я тогда по хозяйству управлялся. Ну как, делал, что могу. Какое дело-то, с пацана малого! Ну, во дворе прибрался, корове Мартушке нашей — сена дал, да воды. В сарае прибрался. Да еще по воду сходил, чтоб емкости не пустели. Всего и делов-то с меня! Зашел я тогда в хату. Маманьке хлеба принес, да молочка парного попить. А она — лежит. Не дышит... Не стало маманьки моей. Все.
Похоронил я ее. За деревней. У речки. Тама, опосля Машку, ту, что с магазина, тоже положили. Красиво там! Реченька тихая, водицу несет плавно. Березки там, да ивушки плакучие. Травушка весной зеленая, высокая, да цветочки полевые растут. Ромашки, да васильки. Сам могилу копал. Да сам туда маму и ложил. В простыночку ее любимую, что с цветочками-васильками, завернул и аккуратненько так — положил. Опосля землицей ее укрыл. Ладошками землю собирал и укрывал. Чтоб не лопатой. Чтоб не побить землицей-то ее. Маму мою. Сам нагребаю, ложу, — Лежи — матушка моя. — говорю. — Лежи, да отдыхай! Чай, отмаялась... — а сам слезы лью. И так мне горько, да противно так! Того, что никто мне помогать не пришел. Никака сука мне тогда не подсобила! Дядька Вий тогда в командировке был. По делам, по служебным. А больше никого у нас с маманькой из «своих» — то и не было! Один я тогда остался...
