Андрей Круз - Двери во Тьме
— Аэросани в гору не идут, по пересеченке на них плохо, так что нет. У разведбата их штук шесть, наверное, катаются только вокруг города и по реке патрулируют. А по нашей задаче не годятся.
— А что за задача? — решил я уточнить.
— Не довели еще? — удивился Степаныч. — Ну так щас доведут, чего я болтать буду. Гонять взад-вперед — ничего трудного.
— Хорошо, если так, — посетила меня тихая надежда на тихую жизнь. — А покататься можно?
— На этой? — уточнил Степаныч. — На этой пока нет, и она вообще для начальства, а на другой можно. Пошли.
Вот как. А я думал, что это все.
Степаныч повел нас за гараж, где на тесноватой заснеженной площадке под жестяным навесом в рядок стояли три загадочных агрегата — что-то вроде узкого корыта, висящего между двумя широкими — на этот раз действительно широкими — гусеницами. Два сиденья одно за другим, фанерных с дерматином, все как обычно, мотор… вроде мотоциклетный, сзади, как в лодке, мотоциклетный руль и две широкие лыжи… кузов просто из жести, оцинковки, некрашеный, кстати, на заклепках собран. Интересно.
— Видал миндал? — спросил он с гордостью. — Покрасить надо бы, но эмаль пока сушить негде, а так полезет вся. Так что покраска на следующий год уже.
Федька присел на корточки возле этих… снегоходов, наверное, или как их правильно назвать, похлопал рукой по гусенице, спросил:
— Как у того сделали? — Он ткнул пальцем в сторону гаража, из которого мы пришли.
— Ага, — с готовностью подтвердил Степаныч. — Бомбардье, к слову, с такой конструкции гусенки в гору и пошел: я до того, как сюда попал, всеми этими делами увлекался, даже в «Моделист-конструктор» статьи писал. Проблема была только резиновую ленту правильную достать. А как достали — я за два дня чертежи накорябал и на завод отдал. А дальше дело техники. Ну и колеса правильного диаметра подобрать и правильно посадить — тоже побегал. Ну а все остальное с бору по сосенке, готовое брали. По факту только раму варили.
— Ты гля, вроде итальянского «Альпина Шерпа», — блеснул я знаниями. — Тоже две гусеницы, и прет везде. Испытывали?
— Нет еще, — засмеялся Степаныч, — тебя ждали. Садись да езжай.
— А движок от «цюндапа», что ли? — спросил Федька, поднявший гнутый жестяной кожух.
— Он самый. У него режим есть специальный для грязи, вот и прикинули, что для снега он тоже в самый раз будет. Давай, садись. Я с тобой, Вовка с женой пускай, а Иван с кем хочет — он самый толстый.
Иван хмыкнул, но в ответ на такое заявление ничего не сказал. Я же специального приглашения ждать не стал, втиснулся в узкий «фюзеляж» одной из машин, а Настя, малость смутившаяся от того, что ей присвоили статус жены, ловко запрыгнула мне за спину.
— А вот рано, рано, — подошел ко мне Степаныч, видя, как я пытаюсь найти выключатель зажигания. — Мотор ведь от кик-стартера был, так что теперь веревочкой, подергать надо. Как на лодке, приходилось?
Завел. Дернул за выточенную из алюминия ручку, приделанную к длинному промасленному тросику, мотор сразу схватился, затрещал, потом было зачихал, но Степаныч вытащил маленький рычажок, сказав: «Подсос не забывай, это тебе не та жизнь», — после чего обороты подскочили и двигатель заработал куда ровнее.
— А груз куда?
— Груз на сани на прицеп, иначе никак не получилось. Но это ничего, потянет и не почует.
Когда обороты у всех трех машин выровнялись, а облака испускаемого дыма стали чуть менее густыми, я вновь забрался в «фюзеляж», длинным рычагом, пристроившимся сбоку на манер стояночного тормоза, включил передачу и тронул машину с места как мотоцикл — отпустил левой сцепление и правой выкрутил обороты.
Тронулся вездеход заметно тяжело. Обороты сразу подскочили, мотор зарычал, но машина двигалась еле-еле, хоть при этом и очень уверенно. На второй передаче скорость заметно подросла, гусеницы с хрустом давили укатанный снег дороги. При этом почти не трясло, хоть подвеска была проще некуда, но несколько колес в ряд и гусеницы скрадывали неровности, разве что руль чуть-чуть вибрировал.
Федька со Степанычем ехали во главе нашей маленькой колонны, мы с Настей посредине, а Иван замыкал. На проходной на нас смотрели с любопытством, а когда за ворота выехали, так даже вслед засвистели. Сразу за воротами головная машина резко свернула налево, прямо в сугроб, наметенный у дороги, легко его пробила, перевалилась и выбралась на снежную целину.
Я рисковать не стал — воспользовался уже пробитой тропой, но вот на целине сдал влево, чтобы и машину Федьки видеть, и при этом самому чувствовать, как она идет по рыхлому снегу.
Снегоход шел хорошо. Не быстро, но уверенно, не демонстрируя ни малейшего желания погрузиться в снег. Лыжи чуть приминали белый покров перед машиной, гусеницы поднимали сзади фонтаны снега, комками летевшего вверх. Управлять было легко, хоть резкого поворота сделать не получилось бы: на руль машина отзывалась с некоторой задержкой, и радиус был немаленький. Может, лучше было вообще без лыж сделать? Тогда пришлось бы фрикционы ставить, а их откуда-то добывать… не, грех жаловаться, из доступного самая разумная схема.
Головной снегоход сначала нырнул в засыпанный снегом овраг, потом пошел на крутой подъем, опять не испытывая никаких трудностей, и мне захотелось Степанычу зааплодировать. Не, ну правда молодец дядька, эдакое сварганить.
Катались минут двадцать. В одном месте Иван заглох, но сразу завелся. Правда, для того чтобы к мотору подойти, он спрыгнул с машины в снег и сразу по пояс провалился. Так что сначала пришлось карабкаться на гусеницу — и с заднего сиденья дергать трос. Завелась машина сразу.
На проходной нас свистом встретили, а уже за гаражом, под навесом, когда мы выбрались из машин, Степаныч гордо спросил:
— Ну как?
— Да охренеть, реально, — даже обнял его Федька. — Кулибин, мать твою, брат Райт.
— А то!
— Горючки на сколько хватит? — спросил Иван.
— Километров на сто пятьдесят, но это просто бак такой — жрет не очень много. — Степаныч показал пальцем на горловину бака. — И с местом проблема была, и весу прибавлять не хотелось. Так что канистры в сани — и хоть куда хотите.
* * *Милославский вызвал нас чуть за полдень. Пару минут в приемной подождали, потом в кабинет зашли, рассевшись за длинным совещательным столом. Милославский, одетый неформально, в толстый свитер и грубые брюки, был в хорошем настроении явно, сразу предложил всем чаю с сушками, и пока чай не принесли, болтал о чем угодно, кроме дела. Солнце било в окна, быстро затягивавшиеся изморозью, но окна в кабинете были законопачены на совесть, а к батареям под окном даже прикоснуться страшно — настолько горячие.
