Борис Громов - Рядовые Апокалипсиса
Где именно «там» – и без пояснений понятно. Ну если с этой точки зрения на ситуацию смотреть, то конечно. Жизнь она все же лучше смерти. Но только уж больно варианты вырисовываются… неприглядные. Или в этакий мини–колхоз, грядки полоть с утра и до темноты, или к какому–нибудь мужику в содержанки, или дальше в дырявой палатке с дымящей печкой сидеть. Сказочный выбор!
— Постойте! – кольнуло вдруг внезапно Женьку произнесенное женщиной слово. – Вот вы сказали, что эти ваши… ну, колхозники… Получат оружие. А его что, всем желающим выдают?
— Да, – подтвердила та, явно не удивившись такому, еще пару недель совершенно невозможному, дико звучащему вопросу, – практически. Там главных условий всего три: отсутствие судимостей или психических болезней, возраст не меньше восемнадцати и наличие хоть какого–то документа, удостоверяющего личность.
— А где можно получить? – пережившая ужас трехсуточного заточения в офисе, когда нет шансов не то что выбраться, но и гарантированно с собой покончить, чтоб дальше не мучиться, Женька к возможности получить в руки оружие отнеслась предельно серьезно. Да и Тарасюк, нежно поглаживающий приклад своей «Саёжки», перед глазами до сих пор стоял. Глядя на него, Женька ясно осознала – в этом новом мире, страшном и жестоком, только вооруженный человек сможет считать себя человеком в полном смысле этого слова. Почти как у каких–нибудь древних славян, кельтов или викингов. Вооружен – человек; нет – холоп, смерд, скотинка серая, бесправная и бессловесная, живущая исключительно милостью тех, у кого оружие есть.
— Да у нас, на складе РАВ[97], – равнодушно пожала плечами женщина. – Прямо позади столовой, вправо от МСЧ[98] – дорога. По ней иди мимо склада ГСМ[99] и автопарка, немного не доходя до КПП, справа от дороги здоровенный такой ангар будет за забором, на калитке – табличка. Мимо не пройдешь.
— Спасибо.
Женька половину сокращений в речи своей собеседницы не поняла, но направление движения все–таки уяснила. Это главное. А дальше, как папа шутил: «Язык доведет не только до Киева, но иногда и до Магадана».
К ее бесконечному удивлению, никакой очереди, по которой она, собственно, и надеялась легко найти склад, перед ним не оказалось. Снаружи ангар производил странное впечатление – на небольших треугольных фанерных табличках, белых с широкой красной каймой, что торчали на колышках посреди примерно двухметровой, разровненной граблями песчаной «дорожки» между двумя рядами забора из колючей проволоки – суровые надписи трафаретом: «Стой! Запретная зона!», «Стой, стреляют!», «Осторожно – мины!»… А сваренная из железного уголка калитка в этом самом заборе – гостеприимно распахнута. И Женька, не обращая внимания на угрожающие предупреждения, отважно прошагала к ангару. Ворота в него тоже оказались не заперты и одна большая створка приоткрыта. Не широко, но ей протиснуться хватило. Внутри она почти сразу уткнулась в решетку из толстых железных прутьев, за которыми виднелись длинные, уходящие во мрак ангара ряды очень высоких стеллажей, на полках которых громоздились сотни разного размера деревянных ящиков.
— И кто это ко мне пожаловал? – Слева от Женьки внезапно зажглась тусклая лампочка, и она увидела за прутьями решетки небольшую комнатку. Почти обычную такую каморку, только стены не сплошные, а решетка. И убранство для таких вот складских каморок вполне стандартное: деревянный, некогда лакированный и сильно поцарапанный письменный стол, на котором лежат кипой какие–то бумаги, стоят рядышком старенькая настольная лампа и почти новый ноутбук «Тошиба»; низкий, накрытый синим армейским шерстяным одеялом топчан в углу. В решетке перед столом чуть выше уровня столешницы проделано окошко с широким, тоже металлическим, из гладкого полированного стального листа, подоконником: невысокое, но длинное. А на топчане сидит, щурясь и моргая на свет, пожилой мужчина, одетый в уже ставший ей привычным за последние дни камуфляж.
— Прости старика, красавица, что–то разморило меня после обеда, вот и прикемарил, пока нет никого, – обезоруживающе улыбнулся он и развел руками, как бы извиняясь.
А приятный дяденька. И улыбка хорошая, добрая, и глаза такие… располагающие. Вот только уродливый большой шрам на правой щеке немного впечатление смазывает. Но не портит: даже несмотря на шрам, он похож на этакого доброго дядюшку.
— Здрасте, – немного невпопад брякнула Женька.
— И тебе не хворать, дочка. Меня, кстати, Николай Николаич Грушин зовут, дядя Коля. С чем пожаловала?
— Очень приятно, Женя, – вежливо кивнула она. – Я к вам за оружием пришла. Мне в штабе сказали, что его тут выдают.
— Вот ведь времена настали, – как бы про себя вздохнул кладовщик дядя Коля, – раньше красивым девушкам цветы нужны были и подарки всякие. А теперь – вот эти железки… Ой, плохи дела… Что ж тебе выдать–то, красивая? «Трехлинейка» тебе великовата будет, ты сама чуть выше ее ростом, да и СКС, пожалуй, тоже. ППШ – уж больно тяжелый, неудобный…
Пока, бормоча что–то себе под нос и поскребывая подбородок мозолистыми пальцами, кладовщик размышлял, чем бы ему все же вооружить Женьку, она подошла ближе и стала разглядывать развешенные на стене позади топчана, единственной нормальной стене этой маленькой «кондейки», плакаты и фотографии. Плакаты, впрочем, ей интересными не показались – обычные рекламные постеры с полуголыми длинноногими красотками в разнообразном камуфляже и с оружием. На каждом – логотип фирмы «Носорог», выпускающей, как Женька поняла, все эти самые шлемы, щиты и разную форму. А вот фотографии оказались куда интереснее, пусть и были маленькими, да и освещение хорошим назвать было трудно. Но на зрение она никогда не жаловалась и потому без особого труда их разглядела. Надо же, чем–то даже похоже на плакаты. Правда, на ярких глянцевых плакатах – почти раздетые девицы с большими бюстами, едва прикрытыми новенькими, яркой расцветки камуфлированными куртками и майками, замершие в неестественных, явно постановочных позах с автоматами, которые, похоже, и держать–то толком не умеют. А на фото, блеклых и выцветших – совсем даже наоборот, молодые, крепкие, коротко стриженные или выбритые наголо парни в потрепанном, выгоревшем камуфляже, увешанные с ног до головы оружием. Причем оружие это, по всему видно, им так же привычно, как собственная рука и нога, оно от них просто неотделимо. По одной фотографии, на которой группа таких вот ребят позирует на фоне избитой пулями до состояния решета придорожной стелы с большими, тоже сильно пострадавшими буквами, складывающимися в слово «Грозный», она определила–таки место, где все снималось, – Чечня. А еще на одной, уже совсем другого качества, словно ее хороший фотограф для какого–нибудь журнала снимал, она увидела среди парней в темно–красных беретах хозяина «кондейки». Правда, на фото он лет, наверное, на двадцать моложе, лицо суровое, с упрямой складкой на переносице, ухоженные, почти гусарские усы. Одет в новехонькую камуфлированную форму, чем–то отдаленно похожую на камуфляж спасших ее омоновцев, только более темных тонов и с пятнами, больше похожими на кляксы[100]. На голове – такой же, как и у остальных, берет, который, она вспомнила, называется краповым и который носят только самые крутые парни из спецназа внутренних войск, на груди – два светло–серых креста на темно–бордовой колодке[101] и хорошо знакомая ей по открыткам ко Дню Победы и фильмам про Великую Отечественную медаль – «За отвагу». Молодой дядя Коля, опершись подбородком на кулак, смотрит на поющего что–то и играющего на гитаре парня. И глаза у него очень грустные. Надо же, это получается, что забавный кладовщик в прошлом – настоящий герой, спецназовец. А ведь по виду и не скажешь.
