Алексей Кацай - Ад
— Да я ж ничего. Я же, например, тоже для государства. Ведь Мельниченко Григорий Артемович его представителем был. И именно с ним я в Киеве начинал. Да и здесь, в Гременце. Ты же слышал, что Беловода мы щупали по его приказу.
Я на миг прикрыл глаза, представив перед собой сосредоточенное лицо Тамары. Перед смертью она уже все знала и понимала, но до конца все-таки не верила. Не могла, не имела права жить с такой верой. Может, именно поэтому и выключался ее мозг? А когда включался, она сама себе смерти искала? Кто теперь это узнает?..
Я встряхнул головой:
— Слушай, Юра, скажи мне, дураку, чего ты меня до сих пор не грохнул?
— Так я же старался…
Я вспомнил фонтанчики от пуль во время гибели Пригожи и пожал плечами:
— Я не про это. Возможность же не раз была. Скажем, во время спектакля, который Айк устроил, можно было бы. И чужими, кстати, руками.
Гегемон вздохнул:
— Алексиевскому своему спасибо скажи да Пригоже. Ведь Иванушка мог из свидетеля в соучастника превратиться, а он тогда мне еще нужен был… А потом узнал я, что документы Беловода у тебя, что ты знаешь, как с изобретением его обращаться, и уже ты мне нужен стал. Эх, — стукнул он кулаком об ладонь, — знать бы, что Беловод у нас под носом лежит!.. Это Тамара, сучка, все нам перепаскудила! — Он помолчал. — А когда лазер у тебя оказался, то я, как ты, наверное, заметил, решил все-таки принять радикальные меры. Потому что Беловод все равно погиб, а документы ты уничтожил. Однако с пулеметом в это время ты здорово придумал. А поскольку, желаешь ты того или нет, но я тебя уважаю, то и возникла у меня одна интересная идейка. Она, эта идейка, тусовалась у меня еще во время нашей встречи в палатке, но сейчас окончательно сформировалась, и именно из-за нее сидим мы тут и спокойно так разговариваем.
Он замолчал, наблюдая за тем, оценил ли я степень его откровенности. Не придя к определенному выводу, решил продолжить.
— Я тебе больше скажу. Вот знаешь ты, что я на Мельниченка работал. И на Мороза, на Пригожу. Да и на Паламаренка. На завод к Паламаренку меня, кстати, действительно Пригожа послал. Но не в этом дело. Дело в другом. Умный человек себе работу всегда найдет. Более того, ты же понимаешь, а я секрета из этого уже не делаю, что если этот умный человек одновременно работает на таких разных людей, то прежде всего он работает на самого себя. Я же ими всеми вертел, как хотел! Я был их хозяином, я! — чуть не закричал Гемонович, но мгновенно успокоился. — Как ты знаешь, была у меня мысль с теми документами за бугор рвануть, но теперь понял я, что именно на этой земле мое время настало!.. Наше время, Волк…
Он наклонился ко мне, приблизив вплотную лицо с грязной засаленной кожей и уставившись почему-то своими красными глазами не в мои зрачки, а в мой лоб.
— Мы же с тобой бойцы, Волк. Вдвоем нас никто не победит. Мы же с тобой — люди бойцовской породы. Над нами черт его знает какие селекционеры работали! Все остальное — это просто навоз, толпа. Всю жизнь никто мне не верил. Думали, что так себе — мальчик на побегушках. Но в настоящих людей никто никогда не верит, Волк! Потому что толпе их не разглядеть, потому что они великоваты для нее, потому что она их облепляет и думает, что они — просто опора для стоптанных ее башмаков. Толпу надо согнать с опоры, Волчара! Кнутами, штыками, пулями!.. Чтобы она отбежала, испуганно остановилась да и рассмотрела то, на чем стояла. Чтобы изумилась убожеству своему. Идем со мной, Волк, идем!.. Потому что нет Гременца. Может, и мира нет. Есть только мы и толпа. И мы для нее свой порядок установим. Вдвоем. С тобой вдвоем. Не надо мне твоего лазера. Пусть у тебя остается. Будешь у меня главнокомандующим и правой рукой. Ну что, Волк, идешь?..
Я посмотрел на небо, в котором две последние тарелки передвигались осторожными кругами, постепенно сужая их над площадью. Бросил взгляд на стену тумана, в котором исчезал гангренозно-красный раскаленный Сухой Каганец. Взглянул на людей с ружьями, прячущихся за «маздою», на нашу «волынянку», сгорбленную пулеметом. И в конце концов повернулся к Гемоновичу.
— Нет, Юрий. Сам иди. И не просто иди, а широкой, так сказать, дорогой. А я лучше тропками побреду. На них интересней и для ума полезнее: со всякой нечистью поболтать можно, чарку перекинуть, с ведьмочкой какой-нибудь переспать. Общение. Существование, блин. А на твоей дороге — сосуществование. До определенных границ обочины этой самой дороги.
Гемонович пожевал губами.
— Отказываешься, значит. Почему?
— Я же объяснил. Да и вижу я, что слабеньким ты стал, Юра. Силы у тебя нет.
— Силы?!. У меня силы нету? — весь даже распрямился Гемонович.
— К тому же — вывод Шнеерзона из закона Алексиевского: абсолютная власть равна абсолютному безумию, — не обратил я на него внимания.
Но и он ответил мне тем же самым:
— Это у меня силы нет? — повторил. — У меня есть оружие, — загнул Гегемон первый палец. — У меня есть припасы, — загнул второй. — У меня есть люди. Целая армия людей.
Третьего пальца Гемонович не стал загибать, а рванул вверх рукав рубашки:
— Видишь?..
На его накачанном предплечье четко выделялись три цифры синего цвета «666», оплетенные хитроумным орнаментом. Честно говоря, я не знал, что и сказать. Ведь не каждый день присутствуешь на воскресении великого магистра.
— Итак, имею честь…
— Имеешь, имеешь, — мрачно пробубнил Гемонович, опуская рукав.
— Но ведь Айк…
— А, игрался парень, — махнул Юрий рукой. — Да и у меня другие дела были, а армию свою нужно было наготове держать. Ведь те же припасы собирать пришлось по всему околотку. Экономика, как ты понимаешь, всегда на первом месте.
— А для чего же ты их наркотой накачивал?
— Ну, во-первых, возле кремняков под ее влиянием действительно спокойнее. Снова же, силы какие-то необычные в организме появляются. Сам же видел. А главное — все они, с наркотой, у меня вот здесь, — сжал Гемонович кулак. — Что скажу, то и будут делать. Организация, так сказать, толпы при наименьшем вложении средств. То есть снова экономика. Дрожжи для теста. Роботы. Так что, как понимаешь, все козыри у меня. Поэтому, Волк, у тебя есть два пути без всяких окольных тропинок: или быть вместе со мной, или героически погибнуть в борьбе с преобладающими силами противника.
Я встал с ящика, пахнувшего как церковь на Спаса. Гемонович тоже поднялся на ноги.
— А теперь послушай меня, Гегемон… Даю тебе ровно три часа, чтобы все продовольственные запасы, вся вода, а не только всякие побрякушки, были перенесены в помещение рынка. Оружие — туда же. И под расписку. — Вдруг я запнулся, неожиданно даже для самого себя. — Да ты еще человек ли, Гемонович? Ведь все мы одной крови, ты и я, как говорится в бессмертном произведении. У нас другие враги есть… А ты… А вы… Пригожа, Мельниченко, Мороз с его папкой!.. Сожрать друг друга хотите. Каннибалы какие-то…
— Что за папка? — насторожился Гегемон.
— А, — рассеянно махнул я рукой, — Мороз компромат на Пригожу собирал. Может, еще на кого-то. Сейчас разве узнаешь.
— И где же она? — совсем уже осторожно спросил Юрий.
Я внимательно посмотрел на него.
— Помнишь, как в детстве говорили: знаю, а не скажу. На черта она тебе сейчас нужна? Ведь Гременца-то уже нету, не так ли? Ты лучше подумай, как своих наркоманов так организовать, чтобы через три часа все запасы были тут, — и я повернулся, сделав шаг в направления «волынянки». — Ну, бывай, — бросил через плечо, на какое-то мгновение оказавшись на линии огня между пулеметом и Гемоновичем.
И тот воспользовался этим самым мгновением.
Молниеносным движением ноги он опрокинул ящик, наполненный яблочными ароматами, и схватил пистолет, лежавший в нем. «Айк припер», — догадался я. Но догадалось очень поздно, потому что прохладный ствол уже уперся мне в спину. А сам Гемонович находился под надежной защитой моего тела от случайной пулеметной очереди.
— А теперь ты меня слушай, — процедил он сзади сквозь зубы, — сейчас ты скажешь своим воякам, чтобы отошли от пулемета. А фифочка твоя пусть возьмет лазер и принесет его сюда. Только, скажешь, медленно и безо всяких резких движений.
— Дурак ты! — бросил я, не оборачиваясь. — Если ты мою жизнь изучал, то должен был понять две вещи. Первая: жизнь свою я особо не жалую. Хорошее уже узнал, а плохого узнавать не хочется. И вторая: возле пулемета сидит женщина, которая когда-то была моей женой. С которой я развелся и которая меня люто ненавидит. Особенно после гибели Бабия. И перед тем, как с тобой за «ящик переговоров» сесть, я приказал ей стрелять при малейших признаках опасности. Будь уверен, по мне она плакать не станет.
И я спокойно повернулся лицом к Гемоновичу. Тот колебался. Но я чувствовал, что мне необходимо привести еще какой-нибудь аргумент, чтобы он начал мыслить спокойно и логически.
