Алексей Кацай - Ад
У меня больно сжалось сердце: я уже почти понял, что здесь произошло. Поэтому и не стал звать Федора Ивановича, а молча подошел к нему и, кашлянув, сел рядом. Лялька с Лианной стоя замерли поодаль.
Дед вяло повернул ко мне лицо и прищурился. Глаза у него были влажные, изболевшиеся, но трезвые.
— А-а-а, журналист, — узнал он меня. — А где же друг твой, с бородой?
Я едва сдержал тяжелый вздох:
— Погиб.
Дед несколько раз медленно кивнул головой, будто соглашаясь с тем, что так оно и должно быть.
— Хороший был парень. И водку пил хорошо. Весело. С умом. Потому что в водке не себя любил — людей.
После Беловода меня уже не удивляла такая характеристика Алексиевского. Это бы раньше… Я неосознанным движением притронулся к пачке помятых листов, которые так и торчали у меня из-за пояса. Дед отвернулся.
— Русланка, внучка моя, только училась людей любить. Недоучилась. Вон она — с краешку.
Дед, не глядя, нащупал бутылку и сделал большой глоток прямо из горлышка. Обтер губы об плечо и так же, не глядя, протянул бутылку мне.
Водка обожгла губы и горячо плеснулась во внутренности, выжимая из них что-то светлое и щемящее и пропитывая этим светлым и щемящим все клетки моего измученного тела. Так же, как и дед, не оглядываясь, я протянул бутылку Ляльке, которая, неслышно подойдя поближе, встала позади нас. Через минуту она закашлялась, а потом грустно сказала:
— Выпей, подруга…
И я понял, что это относилось к Лианне.
Дед Федор скользнул по ним взглядом:
— Чего стоите? Садитесь рядышком. Помянем внучку мою Руслану, жену Марфу, сына Ростислава и жену его Аллу.
Пересчитывал он имена своих близких тихо и торжественно. Мне даже показалось, что имена эти тихим эхом звучат под сводом по-инопланетному серебристых небес.
— Как? — спросила Лялька, садясь рядом с Федором Ивановичем, и вопрос ее прозвучал, словно вскрик.
— Как бог велел, как судьба напророчила, — проговорил, будто пропел дед Федор. — Как полыхнуло, решили мы подальше от завода уехать. К брату моему, на село. Уже и «волынянку» свою из гаража выгнали. Ехать все же далековато, то и думаем: позавтракаем. Я возле машины задержался, а они все во флигель пошли: кухня летняя у нас там была. А здесь и тряхнуло…
Он замолк, выпрямившись и закинув лицо вверх, чтобы неверная слеза не выскользнула из глаз.
— Люди потом говорили: газ взорвался… Не знаю… Сам их хоронил: никого сюда не пустил… Потому что у людей и своего горя вдосталь.
Лялька обняла деда, прижавшись лицом к его плечу. Он сгорбился и снова потянулся за бутылкой.
— Поплачь, доченька, поплачь, — через минуту говорил он, обращаясь в пространство и тоже обнимая Ляльку за плечи. — Вон как ты обесслезилась… Наверное, и у тебя нелегкие деньки были. А этот парень, — дед скользнул взглядом по мне, — никак к тебе дойти не может. Идет, идет, и на окольные пути сбивается…
Я даже на месте заерзал.
— И ты сюда иди, ласточка, — обратился он уже к Лианне, — посидим гуртом, погрустим…
Так и сидели они втроем на взрыхленной, покрытой увядшей ботвой земле и молчали каждый о своем. Девчата с обеих сторон прижались к деду Федору, а тот большими натруженными руками обнял их так, как сильная птица обнимает крыльями своих птенцов, прикрывая их от одной ей известной опасности. А я ощущал себя еще одним, совсем уж неразумным, птенцом, выпавшим из гнезда в ужасное одиночество да и оставшимся там, широко, но почти беззвучно раздирающим свой желтый клюв.
— Федор Иванович, — в конце концов решился я нарушить молчание, — тут такое дело. Мне… То есть нам… В общем, нужен нам…
— От кого отстреливаться собираешься? — не пошевельнувшись, спросил дед.
— Чего? — не понял я.
— От кого, говорю, отстреливаться собираешься? Ведь ты за пулеметом пришел?
Лялька изумленно взглянула на меня. Я же от такой проницательности снова заерзал на месте.
— Н-ну… Вы вообще знаете, что вокруг происходит?
— В общих чертах. — Он помолчал и, тяжело вздохнув, отпустил девчат. — И откуда эти чуда у нас взялись?.. Однако, насколько я понимаю, их пули не возьмут. Да и у тебя, — он кивнул головой на лазер, — есть чем их воевать. Для чего же тебе мой музейный экспонат, как депутат наш говорил, понадобился? Кстати, не знаешь, как он там?
— Тоже погиб.
— Вот так, — причмокнул языком Федор Иванович, но без особого, как мне показалось, сожаления. — Так для чего же тебе пулемет, человече?
— Вы правильно заметили, — медленно начал я, лихорадочно подыскивая слова, — что тех небывальщин пули не берут. А вот людишек некоторых, которые нас обложили и охоту на нас устроили… Да и надо же как-то людей объединять! Ради их же спасения.
— Чем объединять? — широко раскрыл глаза дед. — Пулеметом?!
— Ты, по-моему, чересчур долгое время общался с мельниченковским окружением, — бросила и Лялька.
— А чем? Чем? — закипятился я. — Укажите мне другой способ. Я же с радостью!..
— Странно такое слышать от газетчика, — вздохнул дед Федор. — Твое же поле не паханное — это слова, насколько я понимаю. Может, просто поговорить с теми людьми по-доброму надо?
— Поговорить?! — чуть было не подпрыгнул я, но бросил взгляд на свежие бугорки земли и взял себя в руки. — Поговорить… Одни уже говорили-разговаривали…
И я рассказал деду о гибели Тамары и Вячеслава Архиповича.
— Ну как? — спросил по окончании рассказа. — Что сейчас разговорами этими вашим людям вдолбишь?
— Во-первых, не вашим, а нашим, — строго произнес Федор Иванович. — Вообще-то, в людей верить надо…
— Верить, — горько и иронично улыбнулся я. — В бога верить, в сатану верить, в линзы какие-то дурацкие верить, в людей верить…
— В бога, в твоем разумении, ты можешь не верить. Никто тебя не заставляет. Это дело личное. А вот в людей надо, потому что душа каждого из нас не в середине — снаружи располагается… И если ты ее внутрь загонять начнешь, то есть без своей — слышишь: своей! — веры других оставишь, то… Сам понимаешь, свято место пусто не бывает… Й-эх, — закряхтел, вставая, Федор Иванович и поклонился могилкам, — до свидания, дорогие мои. Пойду, схожу с этой детворой, потому что бед могут натворить, неразумные. Скоро буду, — совсем по-домашнему закончил он и, показав жестом, чтобы я шел за ним, побрел к погребу.
Я поспешил за дедом:
— Вы сказали «во-первых», Федор Иванович, а «во-вторых»?..
— Потом скажу. Если сам не догадаешься, — крякнул он, отворяя ляду.
Пулемет мы с дедом собрали быстро. Хотя конструкция его была мне абсолютно неизвестна, и если бы не Федор Иванович, то я бы провозился с ним до вечера. А так через полчаса во дворе уже стоял готовый к бою «максим», и я, похаживая вокруг него, ощущал себя в роли Чапаева. А что? Действительно, было что-то в этом. Дед — комиссар Фурманов. Лялька — Анка-пулеметчица. А Лианна и на Петьку потянет.
Удовлетворенный работой, я сказал об этом деду, и тот грустно ухмыльнулся, сморщив свои небритые щеки:
— Вот, вот… Из-за вас обо мне скоро и анекдоты рассказывать будут.
— Роман, — обеспокоенно окликнула меня Лялька, таскавшая вместе с Лианной к «волынянке» канистры с водой. Набирали они ее из огромного, литров на триста, чана для полива, стоящего на огороде, — Роман, там какие-то типы с ребятней разговаривают.
Вспомнив детвору, облепившую поваленную шелковицу, я выглянул на улицу. Возле дерева стояло человек семь неопределенного вида, а малыши указывали пальцами на дом деда Федора. Выследили, гады!
— Дед, — мрачно сказал я, — заливаем воду в кожух и ставим пулемет на машину. Тачанку из нее сделаем. Веселиться, так до конца, — и взглянул на небо.
Две тарелки вяло передвигались по широкому кругу на приличном расстоянии от нас. Все перемешалось: времена и пространства. «Максим», лазер, гражданская война, перестройка, НТР, НЛО… Полное тебе разрушение мира. За Сухим Каганцом туман стеной стоит. Что еще?..
Лялька проследила за моим взглядом.
— Не нравится мне это затишье, — сказала.
Мне тоже не нравилось. А еще больше не нравилась близость людей Гемоновича. На всякий случай я вышел на улицу и направил ствол лазера на шелковицу. Неопределенных типов будто ветром сдуло. Уважают. А вы говорите — слова!..
Осторожно оглядываясь вокруг, я помог деду установить пулемет на заднем сиденье «волынянки», подмостив под турель какие-то сундуки. Чтобы никого не пугать раньше времени, самого ровесника первой мировой мы укрыли брезентом. Мужчина и женщина на крыше внимательно наблюдали за нами.
— Лешка, Надежда, — обратился дед к ним, когда все мы устроились в тесноватом для нашей команды, хоть и открытом автомобиле, — кончайте свою скворешню латать. Другие дела есть. Соберите людей, каких найдете, и пусть на площади, что между церковью и рынком, собираются. Посоветоваться надо, потому что скоро нам всем тут жаба титьки даст. Мы вас там ждать будем.
