"Фантастика 2025-61". Компиляция. Книги 1-20 (СИ) - Емец Дмитрий Александрович
Родион с интересом взглянул на Макара. По адресу прилетела золотая пчелка! Да, квартирой в хорошем районе и телевизором на всю стену шныра не подкупишь. Всякая собственность условна. Вещь принадлежит тому, кто ею пользуется, и больше никому. Купи себе крутой велосипед, но если ездишь на нем раз в год, а твой друг часто, то велосипед вскоре приручится и станет его велосипедом. Это же относится и к животным – кто их кормит, тот им и хозяин. Спроси у кошки, кто ее купил, и запоминай выражение морды.
Не трястись над вещами шныры учатся быстро. А вот радоваться… Это кому-то дается сразу, а кому-то с трудом! Эх, если бы научиться радоваться всему, что происходит здесь и сейчас! Ну как кошка… Валяется себе в Копытове в магазинчике, греет под батареей грязное пузо – и вполне себе довольна! Не грезит о дальних странах и не ищет другой судьбы. Мойва так мойва, а если еще и котят не утопят – жизнь прожита не зря. Вот и у него, Родиона, мало ли поводов для радости? Он молод, здоров, вынослив и должен быть доволен, потому что не всегда же это будет! А он злится на весь мир! И если сейчас ему на голову с парашютом не падает влюбленная блондинка – значит, жизнь его обманула!
Макар с Родионом поднялись на холм. По блестящей нити железной дороги ползла гусеница товарного поезда, втягивающая свое длинное тело в лес. Родиону вспомнилось, что когда-то давно, когда он только оказался в ШНыре, он шел пешком вдоль Московской окружной железной дороги. Ему встретился такой же товарняк. Решив подъехать на нем до ближайшей станции, он залез в пустой вагон. Товарняк разогнался, и Родион смог сойти только у города Бологое – через 331 километр от Москвы. Раньше спрыгнуть не удалось – состав следовал без остановок и с очень высокой скоростью.
По влажной насыпи Родион и Макар выбрались на шоссе и пересекли его у бензоколонки. Был серый день, накрапывал дождь. В ботинках хлюпало. Залитая светом бензоколонка казалась островом света. На заправке стояла белая машинка, вся в туристических наклейках. Родион мельком заглянул через стекло. Чистенькие девушки ехали куда-то, скорее всего в чистенькое аккуратненькое кафе, где они будут сидеть и, далеко отставив мизинчик, есть маленькое кругленькое пироженко.
Родиону хотелось выдернуть этих девушек из машины, встряхнуть и заорать им в самое ухо: «Я здесь! Я существую!» Но он знал, что это мало что изменит. Они сядут в свою чистенькую машинку, включат музыку и умчатся в облаке бензина и духов, а они с Макаром будут ковылять по грязи до самого Наумова.
Но главная проблема состояла в другом – и Родион это втайне угадывал: если бы какая-то из этих девушек и полюбила его, он бы все равно не насытился. Это витринная женщина, то есть женщина желанная, лишь пока она на витрине, или где-то в Сети, или принадлежит другому. Ничего собой не представляющая, но красивая. Единственное, на что она годна, это на то, чтобы покупать ей дорогие вещи и вместе с ней показываться на людях. Прекрасный вариант для престарелого бизнесмена из форта Долбушина.
Но Родион-то не из их числа. Его вскоре стали бы раздражать ее лживость, жажда частой смены декораций, подведенные глазки, слишком пухлые, чтобы быть настоящими, губы. Стала бы раздражать трескучая, пафосная, демагогической психологией приправленная благоглупость, целиком почерпнутая из женских журнальчиков. Ему хотелось бы проламываться через лес, он тащил бы ее за собой – а она бы только блеяла и испуганно моргала, как улитка в раковину пытаясь втолкнуть свое мягонькое тельце в безопасную машинку. И опять Родион не был бы счастлив. Он таскал бы свой неудовлетворенный голод, свое недовольство в себе, как переносят вирус. Даже отдай ему Гай весь псиос эльбов, он и тогда не знал бы, что с ним делать, разве что растворился бы в нем до полной потери человеческого облика.
Может, все же уйти из ШНыра? Жить какой-то нормальной человеческой жизнью. Где-то работать, куда-то приходить вечерами, завести себе такое вот уютное, глупое и самодовольное существо в машинке.
Но выиграет ли он от такого обмена? Человек, веривший, а после разуверившийся, оказывается в пустоте. Ему не на что больше опереться. Вечно будет грызть мысль: «У меня была Вторая гряда, у меня было бессмертие. А что у меня теперь? Квартира на Парковых улицах, ЗОЖ, неизбежные морщины и в финале смерть? Что заменит мне полноту вечного бытия?»
Не счастливее ли тот человек, который обрел Бога в старости, после сложно прожитой жизни, чем тот, кто обрел его в 20 или 30 лет, а к 40 годам вдруг выгорел, сам себя предал и не знает, за что теперь ухватиться. Хватаешься за удовольствие – а оно в руках у тебя разваливается. Нет его уже. Пшик!
Вообще Родион был какой-то неправильный. Вечно недовольный, вечно ищущий, к чему бы придраться. Он был эгоист до мозга костей, не умел любить, не умел заботиться, все свои силы тратил в основном на то, чтобы дать по мозгам какому-нибудь ведьмарю, поэтому в обычной жизни вечно натыкался не на тех людей. Когда-то давным-давно он сделал вывод, что женщины бывают двух типов. Первый – настоящие женщины. Они тащат тебя бесконечно. Вытаскивают из запоев, ждут из тюрьмы. Их кашей не корми – дай только птичку со сломанным крылышком.
Второй тип женщин – Снежные королевы. Правда, не все королевы снежные. Есть Банановые королевы, встречаются Клубничные, даже Тряпичные попадаются. Но суть примерно одна. Они любят вначале себя, а потом уже по остаточному принципу того, кто рядом. В определенном смысле с ними даже проще. Всегда можно сказать: «Снеж, у меня проблемы! Я подсел на псиос. Чтобы решить проблему, мне нужно пойти поработать в урановой шахте. Там мне будет так паршиво, что будет не до псиоса». – «Ок. Я поняла». И Королева живет по своей программе. В ледяном сердце ни трещины. Ни звонков, ни открыток. Проходит год, человек появляется снова. «Ты решил свои проблемы?» – «Решил». – «Ну, ок! Я могу встретиться с тобой в четверг. С восемнадцати тридцати до девятнадцати двадцати пяти я в полном твоем распоряжении!» – «Знаешь что, Снеж, а не пошла бы ты сама в урановую шахту!» – «Ну, ок! Я поняла!»
Родион, конечно, не раскладывал всего этого по полочкам. Не говорил себе, что хочет быть счастлив, но под счастьем подразумевает реализацию двух-трех инстинктов, а на остальное ему, в сущности, наплевать. Кроме того, ему не хватало гибкости. Он рисовал некую картину мира и ловил себя на том, что хочет, чтобы мир ей соответствовал. Если же мир не выполнял его желаний, сразу начинались обиды и досада.
И всем этим Родион был опутан, как мокрыми веревками. Дергался – а они только больше и больше затягивались. Выходило, что любить Родион не умеет, а влечение испытывает только через ненависть и только к тем девушкам, которых изначально презирает. И это путало его и сбивало с толку. Еще путал и сбивал с толку неудачный родительский опыт, поскольку и родители Родиона, и его дедушки и бабушки семейные истории имели драматические и нередко в молодости вытворяли такие вещи, что их потомки не понимали, как это спокойный и тихий дедушка мог учудить такое, да и милая бабушка, мягко скажем, тоже наломала дров.
Да, Родиону подходила только Штопочка – не особенно мудрая, не слишком рвущаяся читать книжки своим гипотетическим деткам, не слишком устойчивая эмоционально, не наделенная даже бытовой женской мудростью – но зато верная, не путаная, не жалеющая себя (как такой сильный внешне Родион!!!) и ни из чего не создающая трагедий! Ранили – будем тащить. Спился – будем вытаскивать. Подрался – будем накладывать швы. И без всякого геройства, просто по умолчанию. Только Штопочка могла выдерживать тяжелый характер Родиона и по несколько дней, проглатывая комаров, пробираться с ним по трясинам. Но тянуло-то его не к Штопочке с ее ватником и тяжелыми ботинками, а к этим гусыням! И это раздражало Родиона, обнаруживая его непонятную двойственность.
В Наумово, чтобы не так увязать в грязи, они вошли по асфальтовой дороге, и тут же, резко сорвавшись с места, дорогу им преградил тяжелый джип. К удивлению Макара, Родион даже не попытался потянуться за шнеппером. Стоял, сунув руки в карманы, и вызывающе покачивался. Из джипа выбрался высокий парень. Лицо имел румяное, говорил громко, уверенно, но глазки у него были тревожные.
