Андрей Марченко - Литерный эшелон
В лесу, рядом с железной дорогой гулял ветер, то и дело трещали деревья, сверкала, молния, пугал грохотом гром.
Но машинист в ответ давал гудок: дескать, и страшнее было – не пугались.
И состав летел дальше. Гул дождя сливался с грохотом колес, убаюкивал пассажиров. И неведомо им было, как близко к гибели они находились в ту ночь.
Но продолжалось это недолго – через четверть часа дождь будто бы стал утихать, видимость улучшилась. Машинист выдохнул: пронесло.
Однако дождь еще долго не сдавался, то переставал, то начинался сильнее. И уж не понять: не то непогода установилась на огромном пространстве, не то грозовые тучи следовали вместе с поездом.
По причине облачности утро наступило поздно, лишь к часам десяти в вагон-ресторан стали заходить первые посетители.
Таковыми оказались штабс-капитан Грабе с мальчишкой. Они присели в уголке, у самого окна, съели легкий завтрак, попросили чая и печенья.
Штабс-капитан принялся читать газету, подпоручик разложил тетради, принялся в них что-то писать.
Когда их чаепитие подходило к концу, открылась дверь и в салон вошел флотский капитан. Вид у него был неважный, словно всю ночь он штормовал в открытом море.
Поезд как раз входил на станцию, и вагон зашатало на стрелках.
Капитан не смог удержаться на ногах и упал на место рядом с Грабе.
– Доброе утро, господа… А…
Из кармана кафтана Грабе достал брегет, отщелкнул крышку, сообщил:
– Четверть девятого, – и, подумав, добавил. – …утра.
– Спасибо, – ответил Сабуров. – Вы уж простите мое состояние. Я вчера… Простите, сегодня… Лег около двух… А эти две – дамочки резвые.
И сам захихикал, довольный своей шуткой.
Данилин скосил взгляд на Грабе. Тот невозмутимо вернул часы на место, взял еще одно печенье и продолжил чтение. Подпоручик снова углубился в свои записи.
Сабуров пожал плечами, его смех прекратился.
– А вы чем заняты, молодой человек? – спросил капитан. – Что это вы пишите?
Снова Данилин посмотрел на Грабе. Тот едва заметно кивнул.
– Привожу в порядок русско-чукотский разговорник… – пояснил парень. – Полезнейшая вещь!
– Если половина того, что рассказывал ваш спутник – правда, то весь разговорник должен состоять из одной фразы: «Стоять, руки вверх, иначе стреляю без предупреждения».
Данилин отвлекся, глядя в окно. За стеклом тянулся бесконечный лес. Сабуров подумал, что ведь по сути подпоручик – совершенный мальчишка.
– Снился мне сон, – заговорил Данилин. – Будто лечу я по воздуху на каком-то шифоньере…
– Значит, растете еще… – ответил Сабуров. – Пока человек летает во сне – он растет.
– Да мне этот сон часто снится, – признался Андрей.
– На шифоньере? – переспросил Грабе. – Летали? Уже не в первый раз?.. Это, может, потому что у вас с воображением туго. Мозг ничего нового придумать не может, вот и крутит старые сны.
Сабуров кратко хохотнул.
– И что же делать теперь? С воображением? С мозгом?.. Я безнадежен?..
– Отнюдь… Я думаю, что мозг сродни мускулам…
– Святая правда, – подтвердил Сабуров. – Знал я одного человека, который задался свергнуть с шахматного трона Ласкера… И чтоб этого добиться, каждый день практиковался в этой игре. Чемпионом мира он так и не стал, но для нашего флотского экипажа играл весьма прилично.
Поезд замедлял ход. Лес за окном сменился сперва домишкам, затем домами. Поезд задрожал на стрелках, замелькали пакгаузы.
– А что за станция такая? – капитан взглянул в окно, прочел какую-то вывеску. – «Туалет». Чего? А, не то. Вот оно… Тайшет… Народу на платформе тьма… Ищут кого-то что ли?.. Знаете, я отчего-то даже не сомневаюсь, что это за вами…
Грабе кивнул:
– Все быть может… Берите печенье…
– Да тут печеньем не отделаться, – покачал головой Сабуров и крикнул уже официанту. – Лафиту мне, милейший!
Официант был расторопен. С тоски и безделья пассажиры пили обильно. Затем, по утру, страдали похмельем иногда таким жестоким, что доходило до летальных случаев.
Для подобной клиентуры всегда держали что-то для облегчения болезни – и через полминуты перед Сабуровым поставили лафитницу.
Капитан сделал глоток – ему тут же полегчало.
Он осмотрел доступный мир довольным взглядом.
Открылась дверь в салон, вошел казачий сотник. От порога крикнул:
– Господин штабс-капитан Грабе Аркадий Петрович здесь имеется?
Капитан, делая глоток, улыбнулся:
– Ну, что я говорил?..
– Я тут… – поднял руку Грабе.
Сотник подошел ближе. От него разило конским потом и водкой. Последний запах был настолько вкусным, что Сабуров почувствовал в казаке родственную душу.
Спросил:
– Не угодно ли стакан лафиту?..
– Благодарствую… – ответил тот неопределенно и обратился уже к Грабе. – Позвольте ваши документы?
Грабе из кармана достал бумаги, протянул их казаку. Тот читал их долго: беззвучно шевелил губами, поглядывая иногда на штабс-капитана, сличал приметы
Наконец кивнул, вернул бумаги, из своего казакина достал другой лист казенной бумаги с наклеенными строчками телеграфной ленты.
– Все верно. Для вас имеется срочная шифрованная телеграмма.
– Присядьте, господин сотник, – кивнул Грабе, лишь взглянув на зашифрованные строки. – Это займет некоторое время.
– Да я насиделся я ужо в седле. Мозоли на жопе – скоро, наверное, желваки будут.
Встав из-за стола, с телеграммой в руках Грабе словно в задумчивости прошелся по вагону. Будто невзначай, опустился за столик в другом конце вагона, достал шифроблокнот, принялся за дешифровку.
Капитана, это впрочем не ввело в заблуждение. Будто невзначай он подвинул лафитницу поближе к сотнику, крикнул через вагон:
– Так мы будем стоять тут, пока вы не прочтете?
Грабе ответил:
– Именно…
– Так говорите, десятый ингерманладский полк? Ну-ну… Я с другого угла вагона вижу – у вас шифр не жандармский, не военный. Кто вы? Разведка?.. Впрочем, вы мне этого не скажете.
– Не мешайте, пожалуйста… – нахмурился Грабе.
Сабуров не стал ему перечить. Лишь махнул рукой в сторону сотника. Дескать, пейте, этому все равно. Не заметит.
И сотник действительно соблазнился: поднял стакан, пригубил его. Пил неспешно. В вагоне зависла тишина. Стало слышно, как за окном подбадривая друг друга, матерятся путейцы, да булькает лафит, попадая в нутро сотника.
Наконец, Грабе сложил головоломку, прочел шифр, кивнул.
Спрятав бумаги, подошел к сидящему попутчику.
– Мне, вероятно, придется сойти с поезда, – сказал Грабе.
Данилин тут же расстроился:
– Я остаюсь с вами?
Штабс-капитан покачал головой:
– Нет, это решительно без надобности. Я осмотрюсь на месте, и, может быть, через пару недель присоединюсь к вам.
– Но… – попытался возразить Данилин.
Делал это совершенно без вдохновения: ему надоела Сибирь вообще, и Чукотка в частности, он устал ночевать под открытым небом, кормить комариную гнусь.
Но к его облегчению, Грабе покачал головой:
– Вы заслужили отдых. В крайнем случае, я вызову вас обратно.
На Ближнем востоке
Вокруг, пока хватало взгляда был Восток. Он был на север и на юге. Само собой в стороне рассвета – даже более густой, нежели тут… И даже на западе, как это ни странно тоже был Восток. Он будто бы заканчивался на берегах Мраморного моря, но свои щупальца, свой аромат протягивал далеко, прямо в сердце Европы, к Австро-Венгрии.
Астлей смотрел вокруг во все глаза, слушал Восток во все уши. Казалось бы: все это вокруг следует заключить в мерную посуду, смешать до ровной консистенции, а потом продавать где-то в Лондоне по унциям.
Но скажите, как сохранить жар этих песков, аромат ветра, дующего от далекого моря?.. Как в бутыль заключить дервишей в драных халатах, которые будто бы мудрых и в то же время совершенно незнакомых с новейшим миром.
Здесь было много пыли, песка.
И Астлею казалось: вот дорога сделает новый поворот, и покажется дворец какого-то шахиншаха, в комнатах которого висит пряный аромат. В гареме которого сотни жен, и некоторые так и умирают девственницами, поскольку до них не успевает дойти черед…
Дорога петляла среди холмов, кучи камней…
Астлей был здесь впервые, посему все становилось ему интересным, в диковинку.
Неделю назад крейсер «Уриил» доставил его в Карачи, после чего ушел куда-то на запад, кажется к Суэцу и далее – может быть в Англию и в Портленд.
Совсем иная дорога ждала Джерри Астлея.
Изрядно запыленный и чертовски уставший он появился в кабульской дипломатической миссии. Представился.
Глава английской миссии к новичку отнесся безразлично: сюда то и дело кто-то прибывал, после или уезжал, или умирал.
