Петр Воробьев - Разбой
Изрядная часть приборов перед техниками относилась не к котлу, а к ралландской энергосистеме (если не приукрашать, не заслуживавшей названия), куда «самоед» исправно поставлял электричество. В более развитых краях, за это ежемесячно причиталось бы изрядное количество серебра, но в Ралланде, электричество проходило по разряду «милости конунга», и никому и в голову не приходило за него платить. Ещё одна тема для тщетного обсуждения с вождями. И то к спеху, что атомный котёл больше не был единственным источником электроэнергии для архипелага. Ирония заключалась в том, что несколькими годами раньше не хватало её потребителей, теперь же на каждом хуторе завелась если не маслобойка, то электродоилка, а если не доилка, то холодильник. Одновременно на Коннахте худо-бедно наладили производство ветряков. Реку Лаой, что на Мумине, перегородили плотиной, используя напор для производства гидроэлектричества. В узких заливах на берегах Лейгана и Коннахта появилось и несколько приливных турбин, но те работали только в часы отлива, вследствие чего, даже в Свартильборге свет мог померкнуть и вырубиться в совершенно произвольное время. Вот о чём стоило подумать, так это о строительстве граммиревмато[284] между островами – но откуда взять серебро? – И что у нас сломалось? – Горм задал вопрос скорее не ради ответа (действительно сломайся что, его бы давно из-под земли достали), а просто чтобы обратить внимание техников на своё присутствие. – Горм! – Идан подпрыгнул от неожиданности. – Ничего не сломалось, но во втором обменнике теплопередача упала – то ли воздушный пузырь, то ли туземцы опять неочищенную воду во внешний цикл залили. – По манометру что у тебя? – Горм постучал по стеклу. – Девять дюжин? Аринбьорн, обычно сколько? Вместо немедленного ответа, зашелестели страницы. – Между входом и выходом по описанию должно быть восемь три четверти, – Аринбьорн ткнул пальцем в лист толстого руководства на спиральном корешке. – А на насосе два какое давление? – Полтора гросса, тоже чуть выше обычного. – Значит, не пузырь, – Горм положил руки на плечи техникам. – Был бы пузырь, второй насос недополучал бы воду, давление было бы низкое и неустойчивое. Нет, тут просто жёсткая вода, отложения. Закажите гликолевую кислоту на Энгульсее, почистим. Только сначала четвёртый обменник снимите с профилактики, и воду залейте. Деионизованную. – А с тем подрядчиком что делать? – спросил Идан. – Берит сын Куллена. В суд его? На правёж? – На правёж, чего захотел, – Горм невольно рассмеялся. – Здесь тебе не Остров. Поговори с Буахом, соберите ватажку, и угоните у Берита жеребца, а ещё лучше, быка, иначе уважать не будут. Почтение к закону в Ралланде сильно хромало, не в пример уважению к племенному животноводческому обычаю. Скот держали даже те, кому совершенно не было в том прока, угон быка одновременно выставлял потерпевшего на посмешище и добавлял к славе угонщика. Бык же служил не только мерой богатства и положения в обществе, но и метафорой для поведения. Ралландскому мужу практически вменялось в обязанность бычить, как завтра не наступит: жевать всё, что может быть сжёвано, пялить всё, что может быть отпялено, гордо мычать, и бросаться в драку по любому поводу, налив глаза кровью. «Что пристало быку, то пристало и богу». Если муж чем и возвышался над быком, то только дополнительными нуждами пить горячительные жидкости и курить вонючие травы. Эпифеномены, то есть всё, что не могло быть сжёвано, отпялено, побеждено в драке, скурено, или выпито, находились за пределами ралландской философии. – Скажите, если знаток пригодится, снять водный камень. Я знаю нескольких в Танемарке. С этими словами, Горм оставил Идана и Аринбьорна, закрыл дверь, и свернул в узкий проход, что вёл направо. Здесь душная теснота, трубы, и пучки проводов вдоль клёпаных металлических стен напоминали уже не о поезде, а скорее о подморнице, зато через круглый люк, к которому вёл железный трап, можно было проникнуть в помещение, способное если не видом убранства, то душевностью обитателей согреть душу любого ралландского племенного вождя. Приближение посетителя было встречено жутким многоголосым лаем, от которого задрожали стены. Едва Горм просунулся в люк, ему в лоб ткнулся мокрый нос Койля, затем Койль и Ирва принялись лизаться, и наконец, когда весь Горм протиснулся вовнутрь псарни, к ним присоединилась Ванора, устроив кучу-малу с пыхтением, визгом, и летящими клочочками тонкой белой шерсти. На миру, собаки вели себя сурово и сдержанно, как и полагалось отборным представителям породы танемаркских белых стражей, но на псарне, весившие от трёх до пяти пудов зверюги веселились, точно переросшие щенки: собака-лизака (Койль), собака-визжака (Вано́ра), и собака-киёмопожирака (И́рва). Горм поймал себя на мысли, что его выбор жизненной стези, возможно, был менее предопределён, чем виделось по молодости. Под воздействием неугасимо-гипнотического излучения дядюшки Сеймура, он решил, естественно, что нет в земном круге лучше призвания, чем энергетик. А сам-то ведь мог бы пойти в папоротниковый эргастерий, а не в аспидный. Чем не достойный выбор? Подпереть издревле чтимый семейный устой Кнутлингов, заняться собаководством. Так ли, нет ли, на то, что в итоге пока напряли Норны, жаловаться отнюдь не приходилось. Хотя следовало вспомнить и слова стародавнего софиста: «Не говори о смертном, что он прожил счастливую жизнь, пока ветер не разнёс пепел от его погребального костра»[285]
Вдоволь почесав доверчиво подставленное пузо визжаке, за ушами лизаке, и под подбородком киёмопожираке, Горм раскрыл ещё одну дверь, эту из металлической сетки на титановой раме, чтобы коротко обняться с Кромбрандом-выжлятником[286]. Перед ним, на электроплитке что-то грелось в сковородке, распространяя соблазнительный запах. Горм бросил вопросительный взгляд в сторону варева. – Творог, парная ягнятина, и овсянка, – выжлятник протянул деревянную ложку на попроб. Горм не успел даже позлорадствовать лихому уделу разбудившей его птички, как по вкусу едва тёплого месива заключил, что речь шла о растительной разновидности овсянки. – Для Хёды? – Нет, сегодня пора щенков начинать прикармливать. Следующие полчаса прошли на грани полного расплава мозга умилительно. В помёте Хёды было десять щеночков, шесть мальчиков и четыре девочки. Мальчик с чёрной тесёмкой на шейке первым сообразил, что в плошке из нержавейки находится нечто вкусное, и скоро оказался внутри плошки всеми четырьмя лапками. – Этого себе оставь, и синюю девчонку, красного Гинне в Кильду пошли, а остальных можно на подарки, – предложил Кромбранд. Другие щенки последовали за чёрным, и принялись без определённой последовательности есть и раскидывать варево, слизывать его с пола и друг с друга, возиться, и повизгивать. Некоторые неуклюже подбегали к гнезду из подушек и шкур, где на боку валялась совершенно измученная материнскими заботами Хёда, чтобы догнаться молочком. Тройка самых смелых выбралась через поднятую бронедверь на отгороженный участок травки перед псарней, знакомясь с запахами, звуками, и светотенью земного круга. Собака-лизака, лохматясь отцовской гордостью, наблюдала за происходившим из-за сетки. Горм шагнул на люто зелюную коннахтскую траву, осторожно, чтобы не вляпаться босой ногой в щенячью неожиданность. Вряд ли окрестности, представавшие перед глазами, существенно изменились за несколько последних веков – овцы, щиплющие траву на склонах сглаженных ледниками холмов, увенчанных развалинами крепостей или каменными хороводами капищ, ручей в заросшей чем-то неизвестным, но тоже вопиюще зелёным низине… Ни ядовитых змей, ни даже сколько-нибудь заметных кровососов. Тем не менее, кто-то осторожно попробовал Гормову щиколотку на вкус. Горм бережно взял щенка в руки, поддерживая под пушистый зад и под тёплое брюшко, и наставительно объяснил: – Меня не едят. – Горм Рагнарссон! – звонко кликнул кто-то сверху. – Можно нам к тебе спуститься?
Вопрос задавала Меттхильд-задира, совершенно очаровательная в утренних лучах Сунны, золотивших её волосы. Рядом с ней через ограждение боевого хода перегнулся встрёпанный Самбор-везунчик, любимый ученик дядюшки Сеймура, с любопытством разглядывая щенков. – Меттхильд Борвинсдаттер, Самбор Мествинссон! – прикинув направление, Горм махнул рукой: – К охладительной башне, в люк, ярус по трапу вниз, обойдите беличье колесо… – Беличье колесо? – переспросил Самбор. – Центробежный нагнетатель, – снизошёл Горм. – В люк за ним, вторая дверь налево, ярус вниз, и прямо. Вскоре, Койль, Ирва, и Ванора залаяли. Кромбранд и Горм радостно приветили гостей, обнявшись с ними и тем заодно показав псам, что пришли свои. Койль охотно дал погладить себя Меттхильд, а на Самбора посмотрел очень выразительно, приподняв губу над правым клыком и чуть сузив глаз с той же стороны – мол, раз ты с хозяином, проходи, но я за тобой всё равно слежу, а то ходят тут всякие с бородами клинышком, а потом овцы пропадают. После этого гости представились Хёде и дотошно оценили щенков, признав весь помёт превосходным. Красный мальчик отчего-то возлюбил поморянина, и, похоже, взаимно: властитель Пеплина разжился у Кромбранда несколькими полосками ягнятины и стал кормить маленькое существо изо рта в рот. Наконец, вернув полностью заглаженного, затисканного, и закормленного щенка Хёде под бок, Самбор спросил: – А ергач у тебя в замке часом не найдётся? – Что ж я за хозяин, сам в гости зазвал, до трёх часов пополуночи расспросами мучал, а наутро и ергача не налью? – сам себе возмутился Горм. – Пошли в пиршественный покой! – А в кухню не быстрее будет? – спросил венед. – Мы бы и сами туда наведались, только никак не можем её найти… Судя по выражению Меттхильд, она предпочла бы пиршественный покой. Горм решил принять мудрое промежуточное решение и крутанул рукоять переговорного устройства. – Чего тебе неймётся, сирота кронийская, прихвостень собачачий? – отозвался в мезофоне Бхеаннайг. – Вели собрать завтрак, – ответил дворецкому Горм. – По возможности без варёного лука, киёмы, или ячменной болтушки, с парой термосов ергача, и пусть Меара принесёт в библиотеку.
