Мария Семенова - Ошибка «2012». Мизер вчерную
— Ух ты, знатно шибает… — блаженно втянули воздух Винт и Сучок. И придвинулись ближе, невольно сглатывая слюну. «А уж прёт-то небось с нее, прёт…»
Совсем недавно, гоняясь сперва за кошками по улицам, а потом за змеями по болотам, они радовались, что по крайней мере не угодили в подвал, полный удушливых испарений. Дураки были, однако. Вот он, подвал, вот они, испарения. Вот она, оказывается, удача!
Её благородие улыбалась им уже второй день. После сражения в «Золотом павлине» работников у «тётки Тьфу» существенно поубавилось, и она определила уцелевших на «фабрику». Конечно, не в лабораторию — для начала в оранжерею, но и то фарт. Работа — не переломишься, начальник — сущий лох, а уж дури вокруг…
Это неприметное здание за глухим высоким забором когда-то было гостиницей для заезжих партийных чинов. Ещё при строительстве его снабдили глубоким, обширным и очень капитальным подвалом, не слишком боявшимся даже атомной бомбы. В годы холодной войны здесь держали противорадиационные костюмы, дозиметры и непортящийся припас. Случись вражеская атака, ценные партийные кадры должны были безбедно её пережить.
Теперь в доме размещалась штаб-квартира Церкви Трясины Судьбы.
Трудолюбивые китайцы повыкинули из подвала накопившийся хлам, проложили современные коммуникации — и бывшее бомбоубежище превратилось в промышленную теплицу. Тут вам был не какой-нибудь дилетантский growbox[172] на два с половиной горшка! Оранжерея была оборудована — куда там питерскому Ботаническому саду, отлично замаскирована и расчленена, словно подводная лодка, на отсеки. Здесь цветение, там вегетация, а вот тут готовый продукт. В каждом отсеке — своя влажность, своя температура, свой световой режим. За могучими бетонными перекрытиями включались и погасали натриевые лампы, неслышно крутились вентиляторы, искореняли нежелательный запах высокотехнологичные генераторы озона. Конечно, всё это оборудование требовало прорву электричества, но только плохо знал Чубайс тётку Тхе! Параллельно с силовой техникой нёс вахту агрегат, дуривший голову счётчику.
Вот и поди вычисли, что на самом деле происходит в ином церковном подвале…
— Какие шишки, господа, какие шишки[173]! Концентрация ТГК выше всяких похвал. — Ботаник даже причмокнул. — Что за красота!
Растения стояли липкие, сплошь в смоле, источаемой разбухшими трихомами. Должно быть, сияющий «морозный» вид напоминал пожилому учёному о скромных новогодних игрушках из детства, когда такой вот блеск достигался с помощью крепкого сахарного раствора.
— Точно, красота, — вожделея, снова втянули воздух Винт и Сучок, а Ботаник проверил влажность почвы и деловито посмотрел на часы:
— Ну всё, господа. Пять минут до таймера.
Это означало, что нужно было немедленно переходить в соседний отсек и плотно закрывать массивную дверь. По таймеру автоматика вырубит свет, и не дай Бог кому-нибудь нарушить эту темноту. Внеочередная «побудка» может вызвать у растений стресс, они откажутся зацветать, то есть образовывать шишки, и тогда…
Ох, лучше даже не думать.
— Как скажете, мы что, мы ничего, мы завсегда, — послушно закивали двое, некогда носившие фамилии Засухин и Сучков.
Незаметно встретившись глазами, они недобро усмехнулись один другому за спиной у Ботаника. Болтай, мол.
Мелкие гопники, так и не выбившиеся в «реальные пацаны», с некоторых пор стали избегать спешки. Лишняя суета однажды уже подвела их под монастырь, но ничего, будет и на их улице праздник. Вот поспеет новый урожай, вот нальются соком шишки, и тогда…
Родись они лет на двадцать пораньше, они сказали бы — всё будет по Марксу. То есть сперва революция, после чего — товар — деньги — товар. Но Винт и Сучок взрослели во времена, когда Маркс уже был не в моде, и поэтому рассуждали иначе. Сперва они кое-кому окончательно сплющат и без того плоские узкоглазые морды. После чего возьмут лабаз. Срубят бабок… Ну а с товаром, бабками и авторитетом жизнь всюду как волшебная сказка. И в Пещёрке, и в Питере. И на Кипре, где в голубых прозрачных бассейнах покачиваются маленькие плотики с бокалами душистого мартини…
Короче, перспектива стоила того, чтобы пока потерпеть. Слушать плешивого раздолбая, истреблять клещей и муравьёв, охочих до конопли, разводить фильтрованной водой коровье дерьмо, которое, видите ли, для неё самое лакомое удобрение…
И двуногие, почему-то имевшие в глазах закона куда больше прав, чем отважный Тихон и благородный Шерхан, взялись за нержавейковые лопатки и склонились над подземными грядками. Их грела не только та дальняя, радужная, питерско-средиземноморская перспектива, но и самая что ни есть ближайшая, вполне достижимая. Вчера они исхитрились стащить толику голландского «деда»[174] и замочить его в горячей русской водке. Сегодня, вероятно, снадобье будет готово. Это ли, если глянуть в корень, не счастье?
— Ну что… обед! — Ботаник посмотрел на часы, спрятал прибор для определения кислотности почвы и махнул подчинённым рукой. — Сполосните вёдра как следует, загрузите в корыто навоз — и свободны. Только не забудьте навоз перемешать, да смотрите, непременно деревянной лопаткой!
Сам он обедать не ходил. Лопал ряженку с булкой, жалуясь то на язву, то на халтурщиков-пекарей, у которых тесто — не тесто, а взбитая бумага, то на молочников, моривших, по его словам, в этой самой ряженке все полезные бактерии дустом.
— А чем, по-вашему, их морят во всей кисломолочной продукции, чтобы крышки с запечатанных баночек не срывало? Пастеризовать проблематично, творог получится. Вот сами и думайте, что туда добавляют, чтобы оно неделями не протухало!
«Болтай-болтай…» — равнодушно кивали двое номинальных россиян, две прорехи на человечестве. Потом Винта вдруг оставили все мысли, даже те, что касались каннабисного блаженства. Глубоко изнутри, оттуда, где, вообще-то, полагается быть душе, стала подниматься дурная и дурнотная муть. Он успел предположить, что, похоже, малость нанюхался, но и эта мысль опала хлопьями вулканического пепла, приглушившего все краски мира… Да какого мира, к хренам?! Вот этого, который одно сплошное говно, — ни справедливости, ни понятий, ни правильных кентов?!
Что-то ещё копошилось на месте отсутствующей души, пыталось сопротивляться, звало обратно маленького мальчика, со слезами выпускавшего в пруд купленного бабушкой карпа… Но слабенький голосок легко задавили другие голоса. Мощные, властные, понятные, как феня. Слушать их было радостно и приятно.
«Ты наш, — вещали они. — Этот дрянной мир годен лишь на то, чтобы послужить кормушкой имеющим ПРАВО. Право избранности. Право крови…»
