Виталий Сертаков - Кремль 2222. Юго-Восток
— Вот чо, ты это брось! — сказал я. — Ишь, умный какой нашелся! Как мед жрать, так он понимает, а как железный ящик простой увидел, так сразу поглупел, что ли?
— Голова, ты самый умный в промзоне, — вдруг поддакнула Иголка и даже погладила рыжего по плечу. Зря она, конечно, его гладила, от такого рыжий точно мог поглупеть. Это я к девкам стойкий и, вообще, на всякие глупости не поддамся. А рыжий — он умный, но не охотник, нет в нем силы, такого лучше не гладить, ага.
Решил я его маленько выручить, взял за горло, сдавил, вроде помогло. Изо рта у него пузыри полезли, глазья выпучились, но зато опять умные стали. Голова влез с ногами в шкаф с бумагами, мы с Иголкой ему помогали, подавали толстые пакеты.
— Не шибко я умный, — признался Голова, когда перелопатил весь шкаф. — Вот это возьмем с собой, тут про циркулярные насосы и про горелки, может сгодиться. Но про нефтепровод ничего путевого нет. Видать, правду дядька Прохор говорил — вот на этих кругляшах все записано.
Он толкнул ногой пачку круглых блестящих штуковин. Я поднял несколько штук — плоские, с дырочкой в середке, блестят как зеркало. Мы такие уже видали у дьякона в щитовой.
— Голова, тут чо, латиницей вражьей написано?
— Ну да. Мэ-Пэ-три… а на другом — Вин-давз Вис-та. И не спрашивай, не знаю, что это. Но туда как-то целые книги впихнуты.
— Ешкин медь… — Вдруг мне стало грустно. Мы стояли ногами на агромадной билитеке, но не могли прочесть ни одной буковки.
— Машина особая нужна, да? — догадалась Иголка.
— Так вот она, машина, — рыжий в сердцах стукнул по серому ящику с кнопками. — Вона на вражьей латинице накалякано — «а-сер». Вот видишь, такое вроде блюдечко, сюда на него этот кругляк и пихать. Я такое на Автобазе видал. А что дальше — не знаю.
— Потому и «асер», — мудро заметил Чич. — Чтобы ты, красавчик, понял — хоть усрись, а кругляшок сей тебе не прочесть.
— Не галдите, — я дернул следующую дверь, изнутри пахнуло холодом, вывалилась паутина с тучей дохлых мух. — Голова, похоже, нам сюда.
Мы пробрались по мостику под вентиляторами. Потом мы спускались по железным лесенкам, все ниже и ниже, до входа в тоннель. Здесь было сыро и холодно, изо рта пар вылетал, по железным стенам ползли капли. Мы нашли место, где полагалось стоять караульному, там на стеночке висел смешной телефон. Дальше наперекосяк висел броневой щит. То ли заклинило, ешкин медь, то ли подорвали, не разберешь. Подлезли мы, ага, я снизу держал.
— Славка, ты видишь что-то?
— Не галди.
Где-то впереди, в конце тоннеля сверху падал свет. Там был выход в круглый зал. Рыжий сказал, что там вроде коллектора, на карте вроде все сходилось.
— Голова, ты же говорил — здесь должно быть всегда закрыто? Мол, к сра-тегическим насосам никого не пускали.
— Должно.
— А чо тогда нараспашку?
— Зараза, мне тоже не нравится… все настежь. У вас на Факеле и то нижние тоннели не оставляли открытыми…
— Там нет живых, — кашлянул Чич. — Только черви и крысы.
Добрались до коллектора, или как эту штуку назвать. Слово тут скажешь — гулко разносилось, нехорошее эхо, у меня аж ухи вспотели. Кабелей висела уйма, рубашки с них кто-то здорово погрыз. А еще там были трубы и краны, здоровые такие краны, на каждом висела бумажка с буквами. А между кранами Голова разыскал путь вниз. Поперек лесенки торчали сразу несколько мертвяков, тоже в солдатской форме. Пришлось мне отложить факел и вручную кости их вытаскивать. Ну чо, дело привычное, мертвяков ворочать. Антиресно только было, кто ж их снизу так гнал, что они вчетвером в дыре лестничной застряли. И кто им ноги так ловко откусил, ешкин медь. Ноги ихние я, кстати, так и не нашел. Но антиреснее всего, ждет нас внизу этот симпатишный зверь или давно с голодухи помер. Мне почему-то хотелось, чтобы он помер. И не со страху вовсе, а просто жить хочется.
— Ой, Славушка, что за страшное такое место? — Иголка со всех сил старалась не дрожать, однако ж зубы у ней стучали. — Никогда бы по своей воле под землей жить не стала. И как вы на Факеле без травки, без солнца…
— Ну да, двести с лишним лет, и ничего — эффективно выжили, — гоготнул рыжий. — А мы сейчас в тайных, служебных помещениях. Сюда и до войны небось мало кого пускали. Вишь, какие проходы узкие…
— Ой, а это чо за змеи?
— Это не змеи, это провода, — гордо сообщил рыжий. — По ним раньше ликтричество функционировало.
Спустились по лесенке, я сунул Иголке факелы, а сам взял нож и снарядил все оружие. Неприятно мне тут было, что ли, и, чем ниже, тем неприятнее. Здесь стояли ящики с кнопками, ручками и окошками. Я прочитал слова — «магистраль номер», а еще — «аварийный сброс».
Голова сказал, что это приборы, по которым следили за тем, как течет нефть. Голова — умный, вроде пока ни разу не ошибся. Крутил картой во все стороны, шептал что-то, бегал туда-сюда. Дальше был еще один круглый люк, прямо в трубу. Люк заклинило, заржавел давно, пришлось ломиком ковырять. Я маленько боялся, что из трубы вдарит по нам нефтью или заразной водой с реки, но ничего не вдарило.
— Сухо там, — Иголка смешно подвигала ноздрями, ну точно как лисичка. — Сухо там и тут, никто давно не ходил. И нефти тут вообще нет, вот так.
Нюх у нее оказался — не хуже чем у Бурого. Настоящая колдовка, ага, но мне это все больше нравилось. Мне в ней вообще все-все нравилось, обнял бы и не выпускал!
— Тут никто и не пройдет, — сказал Голова. — В смысле хомо взрослый не пройдет. Но мы туда не полезем. Вон нам куда!
— Голова, ты точно уверен, что нам туда? — Я понадеялся, вдруг он ошибся. Потому что из круглой такой комнаты были три выхода. Два нормальных таких, сухих, с трубами, вентилями, там даже лампы неразбитые висели. Зато третий ход был сырой, бетон крошился, лохмотьями рос лишайник, вроде крыш-травы, только бледный. А еще там на стенках кой-чо было написано. В опчем, не стал бы я такие надписи Иголке показывать, не шибко телигентово.
— Это… это же кровью писали, — охнула моя девочка. — Смотрите, и там тоже, они дни отмечали… много дней. Ой, он пишет… Славушка, смотри, что тут? Я грамоту не шибко разбираю.
— Тут написано… что четырнадцатого числа они съели сержанта. Что он все равно бы умер.
— А кто такой сержант? — спросила Иголка.
— Это вроде десятника, — сказал я.
— Наверное, это кормовой, — предложил умную мысль Чич. — Чего уставились, красавчики? Это же нормально. Охраняли вояки под землей трубу, брали с собой живое мяско, чтоб не протухло…
Ну чо, спрыгнули мы вниз, в темень. Голова сперва, конечно, лучинку мелкую кинул, уж потом факелы зажгли. Антиресные ощущения получились, гулко эхо туда-сюда летало. Труба была здоровущая, занимала половину тоннеля, а потолок над нами низкий. Рыжий башкой не бился, а я маленько задевал. Потопали себе тихонько, под ногами песок взлетал. Дошли до места, где труба под уклон провисла. То есть она, конечно, не провисла, так и задумано было. Далеко позади лучик света потерялся, из люка открытого, а спереди тиной понесло. И не то чтоб страшно, а все же маленько я напужался. А вдруг дышать нечем будет, вдруг там воды по горло?
— Не по горло, — утешил Чич. — Но там кое-что похуже воды.
— Скажи, коли знаешь, — Иголка подняла повыше маленькую лампу.
— Пока не знаю, — Чич задрал обе руки, они стали почти одинаковые. Новая рука старела, покрывалась толстыми волосьями, вены выпирали. — Пока не знаю, красавица. Я ведь мозги вперед запаха чую. А там мозгов-то особо нет…
— Над нами метров шесть уже, — Голова потрогал верх трубы, она сырой стала. Мелкие капельки вниз стекали, но пока не хлюпало.
— Мы уже под рекой, — сказала Иголка. — Вода над нами.
Ну чо, мы все шепотом говорили, хотя никто за нами не крался. Ешкин медь, как-то не получалось тут громко говорить. Иголка стала вдруг дрожать, хотя я ее тепло закутал. Дрожит — и все тут, аж зубами стучит. Рыжий стал ей медовуху совать, та — ни в какую.
— Это не от холода, — говорит. — Это с непривычки. Я в лесу всю жизнь прожила, не то что вы, подземники чумазые.
Мы с рыжим не обиделись, она ж правду говорит. Тут впереди закапало сильнее, ручеек мелкий побежал, а по стенам всякая дрянь стала попадаться. Светляки поганые ползали, гусенички прозрачные, мокрицы. Мой факел стал светить совсем худо, у рыжего тоже один дым валил.
— Сколько шагов прошли? Ты считаешь?
— Ну да, сейчас на стенке нацарапаю. Славка, ты глянь, кто там ползет?
— Пока никто опасный не ползет, — сказала Иголка и принялась чихать. От ее чихов эхо понеслось гулять, у меня аж зубы заныли. — Дальше много воды, — добавила Иголка, когда маленько уняла свои чихи. — Придется раздеваться, под воду лезть. Очень холодно будет, вот так.
— Может, назад вернешься? — спросил ее Голова.
— Не вернусь!
— А как ты без одежды в воду полезешь? — уперся Голова. — Я грю те, Славка, одни хлопоты от бабы в походе. Верни ты ее на Пасеку, пропадем мы с ней!
