Виталий Сертаков - Кремль 2222. Юго-Восток
— Сынок, Гавря-то как же?
— Он убил троих, мама.
Я тогда глупый был, не понимал, что родители каждый день мою смерть отгоняли. Каждый по-своему, что ли. Твердые дети обычно до трех лет не доживают. Кроме меня, всего двое взрослых на Факеле есть, один — у химиков, один на Автобазе…
Кожа внутрь растет. А наружи, как панцирь у скорлопендры делается. Мни ноги, не мни, ешкин медь, все едино дубеет. Конечно, не совсем как у скорлопендры, помягче, под мышками мягко, промеж ног. Да и рожа так ниче, будто на солнце обгорел сильно. В детстве страшнее было, мама боялась, что глаза закроются. Ниче, не закрылись. Кожа внутрь растет, пока до больших кровяных сосудов не доберется. Тут и конец обычно. Но я выжил. Может, отец отмолил, может, маманя травками отпоила.
— Тебе отец сказал, что мы насчет тебя надумали? Двадцать третий год идет, жениться тебе пора, Славка, — мама ощупала травяную жвачку у меня на щеке. — Болит еще? Дышать не мешает?
— Это как — жениться? — проснулся я. — Это на ком? Да кому я нужен, твердый-то?
— А ну замолчи, не то схлопочешь!
Это маманя может. Запросто грязной тряпкой по харе надает. Я на всякий случай тихонечко за полку с зеленью отступил. Отсюда легче бежать будет, если мать всерьез разбушуется. Она может.
— На Автобазе погиб мужик один, ты его, может, помнишь, — мама назвала имя. — Варварка вдовой осталась. Девка в соку, двадцать восемь ей вроде, и ребеночек есть. С ней уже говорено, она не против, только рада.
— Варварка, что ли? — я напряг память. Что-то после вчерашней дубины плохо соображалось. — Дык она старше меня на скока! А еще зубы у ей врастопырку, и рожа рябая, и глаз один кружится, на месте не стоит…
— Ты с глазом жить собрался или с бабой проверенной? — Мать уперла руки в боки. — Можно подумать, ты у меня красавец, Бельмондо нашелся!
На красавца Бельмондо я, конечно, походил не слишком. Прямо скажем, на него никто из наших мужиков не походил. Зато бабы все и девки тосковали по ем, ешкин медь, как по жениху, и журналу ту мягкую по пять раз глядеть бегали. Дело давно было, я еще в школе буквы учился складывать, охотники с южных кварталов тогда пачку мягких книг принесли. Книга такая журналой называется, Любаха вычитала, она умная. Пачка веревкой перевязана, с краев плесневелое все, да мыши обгрызли, но внутрях две журналы почти целые оказались. Только сбоку кусок отодран. Сверху написано — Бельмондо, и мужик такой с пушкой, морда наглая, кудри как у бабы, и весь в белом. Дурной какой-то охотник, разве в белом на зверя ходят?
Журналы мягкие потом по листам разобрали, промеж стекол зажали и сеструхе моей в школу отдали, чтобы грамоте учить. А то по всему Факелу ничего, кроме «технических условий» да приказов древних, не было.
— Варварка тебе еще троих родит, — не унималась маманя. — Тебя ж, глупого, кони в темноте как видят, ссутся от страха, а все туда же — кралю ему подавай! Она и ткет ладно, и роды у свиней принимать обучена, и кожи не хуже мужика мнет!
Бабы на ферме нас слушали, огурцы рвали да смеялись.
— Так вы уже с батей все решили, что ли? — напугался я. — Может, я жениться-то и не хочу!
— Да ну? Не хотишь? — словно удивилась маманя. — А кто Матрену да Дарьку в бане лапал? Не ты, скажешь? А кто Липу на Пасеку зазывал, сулил ей малину дивную показать? Что ты ей заместо малины показал, а?
Бабы еще громче засмеялись.
— Ну… мама. Дык она ж сама пошла, — растерялся я. Не ожидал я, верно говорят, у девок языки без костей.
— Дура потому что, — согласилась мать. — И назад сама пришла. И неделю лыбится, точно мухоморов обожралась. И отец ее, Фрол, не против тебя. Только детишек у ей, сынок, не будет. Да ты сам об этом знаешь.
Мама погладила меня по голове. Все же она добрая, хоть на меня и ругается, ага. И насчет Липки она права. Веселая девка, дурная маленько. Многие парни ее водили, ну, малину показывать. Ни разу не понесла, пустая она навечно. Хоть я на ней жениться вовсе не собирался… да мне вообще никто на сердце не лег, как Степан говорит. Я хотел, чтоб как у бати с мамой… они вроде и не жмутся никогда, и слова нежного другу дружке не скажут, а завсегда вместе, что ли. Даже когда вдали, а все равно вместе.
Вот как я хотел.
— Десятник! Назаров сын! — окликнула берегиня. — Давай живо, дьякон зовет!
В било ударили два раза по два. Загремела, заскрипела далеко лебедка. Это значит — опускали мост у северных ворот. Стало быть, важные гости пожаловали.
— Храни тебя Факел, — маманя меня перекрестила и вдруг обняла. — Чую я, скоро расстанемся.
Мне аж стыдно стало — здоровый лоб, а к мамке жмусь.
— Ты чо, мам, — говорю, — куды ж я с Факела денусь? Не хочу я никуда.
— Не хочешь, да пойдешь, — очень тихо сказала маманя, — беду я чую, Славка. Кровь будет.
Я хотел ей сказать, мол, ерунда. Но не сказал.
Потому что кровью пахло сильно.
5
ДЬЯКОН
— Мы эти сказки про Кремль уже сто раз слыхали!
— Нет никакого князя, никаких старцев! Нету власти на Руси!
— А я вам говорю, что стоит там крепость! Рустема знаешь? Он сам с горы стены красные видал!
В столовой главного бункера дым висел, хоть шапкой загребай. Курить стали много, после того как маркитанты завезли в Чагино табачные кусты. Мне эта гадость вовсе не нравилась, что за радость дым жрать?
При входе девки хмурые облапили, ножик отняли, внутрь пустили. Порой злость берет на берегинь, так бы и вбил самым наглым нос в щеки. А чо, им все можно, и с оружием в бункерах шляться можно, и любого проверять, и с фермы любого выгнать могут. И торговые склады на них. С одной стороны, оно, конечно, хорошо, уж их точно не обманешь. Замуж им нельзя, жрать со всеми тоже нельзя, только молятся вместе. И только дьякону послушны, как псы цепные. Никто толком не помнит, откуда берегини взялись. Сама-то Ольга твердит, мол, невесты Спасителя всегда при дьяках службу несли, и до войны тоже… да только не шибко верится. Ну да ладно, не мне решать.
Сел я с краю и молчу. А чо я умного скажу? Мне тут вообще торчать не полагалось. Все восемь инженеров уже собрались, начальники цехов. И ротные, и старшая берегиня, и молодые дьяки. Самый старый — дядька Прохор, инженер с цеха перегонки, он и ругался с другими.
— Нету Кремля, говорите? А теперь как споете? — Дядька Прохор развязал мешок и тихо, точно стекло, выудил на свет драную красную книгу. Я таких широких книг еще не видал. — Рустем мне прямо с Садового рубежа принес.
Загалдели тут, каждый поглядеть захотел.
— Это как — с рубежа?
— Ты что, маркитантов не знаешь? Они без мыла хошь где просквозят!
— Садовый рубеж никто не просквозит, это я вам говорю! Я с дьяконом Назаром в защитке еще туда ходил. Издалека поглядели — и деру! Там птицы горой мертвые лежат, не то что люди!
Инженер перегонного цеха никого не слушал, книгу развязал и показал. Я тоже пошел, заглянул. Ничего не понятно, палки всякие, круги цветные. Похоже на «технологические схемы», но еще хуже.
— «Сбор-ник ре-фе-ра-тов»… — по слогам прочел кто-то. — Эй, кто слыхал, что за рифраты такие, а?
— Теперь смотрите, — дядька Прохор гордо открыл последний лист. — Написано что? «Биб-лио-тека на-уч-но-спра-воч-ной лите-ра-туры Крем-ля»! Ясно вам? Нарочно тут мечено, для грамотных!
— Вот это да! У нас тоже в старом бункере билитека есть!
— Да уж, только заместо книг — клопы да тараканы.
Спорщики маленько притихли, что ли. Утер им Прохор носы.
— А как же Рустем Садовый-то рубеж прошел, если птиц там намертво бьет? — опомнился кто-то.
— А может, и в Кремле том давно сгинули все? — поскреб в плешивом затылке Лука, инженер дизельного цеха. — Может, книгу маркитанты где в подвале подобрали?
— Вы как хотите, а я дальше Марьино — ни ногой!
— Да на реку-то опять ходить стало опасно! У механиков вон четверо с лодкой пропали!
Тут все снова зашумели, руками замахали. А я вот чего задумался. А чо, вдруг Голова не врет, вдруг и вправду стоит красная крепость посреди Москвы? Вдруг и вправду хранит она тайны и знания несметные. Про все машины, и про то, как топливо гнать, и про свет ликтрический?
Но сильно подумать я не успел. Берегини топорами лязгнули, все на ноги вскочили. Окурки вонючие свои гасили, рубахи в ремни заправляли.
— Первый дьякон Назар!
Замерли все. И я со всеми. Батя вошел быстро, с каждым инженером за руку поздоровался, прочим поклонился низко. Вместо сутаны — шитая маманей серая рубаха, штаны и сапожки белые, поросячьей кожи. Позади от отца — двое десятников с патрульной роты, только им с пушками на совете можно. За дьякона любому пасть вырвут.
— Поклон тебе, батюшка! — Тут все в ответ поклонились, и я со всеми.
— Садитесь, люди Факела! — Батя редко улыбается, но тут маленько расплылся.
Так всегда было, сколько себя помню. Куда первый дьякон заходит — все встают. Кому явиться приказано — бегут, а чо. Попробуй только забыть. Так тебе забудут, что сам побегешь нужники выгребать, лишь бы с Факела не поперли.
