Крис Вудинг - Ускользающая тень
— Джей узнал, что случилось в Короке, — произносит Рейта срывающимся голосом. — Думал, вас убили.
Не в силах продолжать, Рейта умолкает. Её душат слёзы.
— Как? — едва выдавила я.
— Отравился, — отвечает Рейта. — Принял яд.
На заплаканном лице ошеломлённое выражение. До сих пор не может поверить и осознать.
— Ему сказали, вы погибли, — повторяет Рейта.
Неожиданно у меня подкашиваются ноги. Я даже стоять не в силах. Керен ловит меня на лету. В глазах темнеет. Не могу дышать.
Джей совершил самоубийство, когда я была в тюрьме. Всё, что сделала, — всё было зря, я с самого начала опоздала. Джей покончил с собой. Из-за предателя, который передал сведения врагу.
Из-за Ледо.
Вдруг понимаю, что кричу, но из-за шума в ушах не слышу собственного голоса. Не могу удержать боль внутри, иначе она разорвёт меня на части. Керен с Рейтой хлопочут вокруг, пытаются утешить и успокоить меня, но я их даже не замечаю. Кричу и кричу. Вскоре теряю сознание, но всё же недостаточно быстро.
Мой сын мёртв.
Мой сын мёртв.
Мой сын…
Глава 40
Мама и папа снова целуются у печки. Это у них игра такая — папа подкрадывается к маме сзади, когда она готовит, хватает её за талию и покусывает шею, рыча, будто он чудовище. Мама весело смеётся и делает вид, что хочет вырваться.
Мы с Чадой переглядываемся через стол и морщим носы. По нашему мнению, это смешно и глупо. Папа часто изображал чудовище. Он был здоровенный, волосатый и мне, пятилетней девочке, казался великаном. Тёмные волосы, тёмная борода, тёмные глаза, тёмная кожа. Мама, наоборот, маленькая, худенькая, белокожая, с волнистыми русыми волосами. Мамин голос ассоциировался у меня со звоном колокольчиков и журчанием ручейка, а папин — с гулом во время землетрясения.
— Садись, — говорит мама папе. — Сейчас буду на стол накрывать.
Папа прикусывает мамино ухо, она взвизгивает и шлёпает его деревянной ложкой. Папа спешит к столу, в притворном страхе прикрыв голову руками. Мы с Чадой смеёмся.
Наш домик маленький и уютный. Света здесь мало — стены толстые, окна небольшие. Благодаря теплу печи холод пещеры внутрь не проникает, а тёмные углы освещают фонари. Мы держим двух джинтов, сучек, которые спят в ногах моей кровати. Но когда садимся за стол, папа их выгоняет, чтобы не баловались и не воровали еду. Сейчас джинты на охоте, рыщут по ферме в поисках земляных летучих мышей и реклов.
Чада болтает короткими ножками, барабаня по внутренней стороне столешницы. Мамина стряпня пахнет так аппетитно, что ему уже не терпится. Я говорю, чтобы он сидел спокойно, но Чада в ответ показывает мне язык. Потом папа велит ему, чтобы прекратил, и Чада слушается. Злорадно высовываю собственный язык, но папа это замечает и даёт мне подзатыльник.
— Ты же старшая сестра, — говорит он.
Потираю затылок и обиженно надуваю губы.
— Подавай хороший пример.
Вид у Чады самодовольный. Всего на год младше меня, но ещё совсем малыш. Чада больше похож на папу, а я — на маму. Иногда играть с ним было интересно, например в тот раз, когда мы купались в пруду в рощице, дали имена всем рыбкам и сочиняли про них истории. Но когда Чада закатывал истерики, я его терпеть не могла. Из-за любой мелочи поднимал сердитый крик.
Мама раскладывает еду по тарелкам. Папа бросает на Чаду строгий взгляд, чтобы не тянул к ней руки раньше времени. Сегодня у нас поджаренные клубни, большие куски волокнистых грибов, хлеб из спор, тарелка с угрями и хрустящие жуки-стрелочники. Вот мама садится, и мы уже готовы накинуться на еду, но она предостерегающе поднимает палец. Делает вид, будто никак не может удобно устроиться, всё ёрзает на стуле и поправляет волосы, а мы уже такие голодные, что еле сдерживаемся. Наконец, решив, что хватит с нас, мама целует папу в колючую щёку и объявляет:
— Ешьте.
Нас два раза просить не надо. Под конец оборота мы всегда голодные. Ещё бы, бегали, играли, помогали папе и маме — на ферме работы хватает. Вместе с родителями кормим ящериц, собираем их яйца. Присматриваем за нашим маленьким стадом ютов. Спускаемся к речке, проверяем, не попались ли в ловушки крабы, а потом бредём обратно с ведёрками свежей воды.
Наша ферма находилась на отшибе, отсюда всё далеко, и мне не хватало подружек моего возраста. Но жили мы счастливо. У меня не было ни забот, ни огорчений, кроме совсем уж пустяковых, детских. Папа мог справиться с любой бедой. Денег было мало, но больше нам и не требовалось. Жизнь наша была простой, неторопливой, честной.
В конце каждого оборота, чтобы мама могла отдохнуть, папа рассказывал нам с Чадой сказки. Иногда пугал историями про белокожих. По его словам, эти люди с узкими лицами цвета жемчуга забирают непослушных детей. Тогда Чада изо всех сил вцеплялся в меня, а я делала вид, что не боюсь. Папа умел создать пугающую атмосферу, а потом кидался на нас и сгребал в охапку с криком: «Белокожие идут!!!» Мы визжали и смеялись, от страха не оставалось и следа. Потом папа поднимал нас на руки, крепко прижимал к груди и говорил, что белокожие никогда не придут, если мы будем хорошо себя вести.
К сожалению, в этом папа ошибся.
Мы все слышали, как от реки доносятся громкие, тревожные крики джинтов, но насторожили они только Чаду. Никто на его беспокойство внимания не обратил.
— Наверное, рекла заметили, — говорит папа, склонив голову набок и прислушиваясь.
Тут джинты умолкли, сначала одна, потом вторая.
— Видишь? — говорит Чаде папа и возвращается к еде. — Поймали. Хорошо, теперь не доберётся до моих сладких дождевиков.
Сладкие дождевики — папина особая гордость. Если их высушить и растолочь в порошок, получается сахар. Это было наше любимое лакомство. Обычно одного упоминания о сладких дождевиках было достаточно, чтобы отвлечь Чаду, но только не в этот раз. Он вертелся на стуле, нервничал. Чада услышал в криках джинтов предупреждение об опасности, а мы — нет.
— Успокойся, Чада, — говорит мама. — Они просто за реклом гнались.
— Можно пойти посмотреть?
— Сначала доешь.
Чада знает, что спорить бесполезно, и послушно берётся за вилку.
— Жуй как следует, мой хороший, — терпеливо учит мама. — Сначала проглоти один кусочек и только потом берись за следующий.
Папа издаёт невнятное хмыканье и отодвигает стул, ножки с громким скрипом царапают камень.
— Дай-ка проверю.
— Брось ты, — отмахивается мама. — Подумаешь, джинты расшумелись.
Папа встаёт и подходит к окну. Чада внимательно наблюдает за ним. Я же ем как ни в чём не бывало, даже не сомневаясь, что бояться нечего. Поэтому лица папы, когда он увидел, что делается перед домом, я не разглядела. В первый раз почувствовала тревогу, только когда папа отвернулся от окна, посмотрел на маму и очень спокойно произнёс:
— Уводи детей.
Мама вопросов не задаёт. Тут же вскакивает, отодвигает стул Чады и берёт его на руки.
— Идём к чёрному ходу.
— Я ещё не доела! — возмущаюсь я.
— Делай, как сказал папа, — велит мама и протягивает мне руку. Неожиданно она становится очень деловитой, но чувствуется, что мама страшно напугана.
— Что случилось? — требую я объяснений, но послушно шагаю за ней к чёрному ходу. Мамин страх передаётся и мне.
Папа берёт стоящий в углу топор с длинной рукояткой. Он глядит на меня, но глаз его не вижу из-за падающей на лицо тени.
— Белокожие идут, — отвечает папа.
Ни разу в жизни, ни до, ни после, я не была так напугана. До этого всегда думала, что белокожие — просто выдумка. Папины страшные истории не мешали мне время от времени шалить, не боясь, что меня за это заберут. Белокожих просто не может быть. Мне, жившей в спокойном мирке, казалось, что таких страшных существ не бывает в природе.
Оказалось, бывают.
Спешим к чёрному ходу. Дверь ведёт на наш маленький огород. Маме приходится опустить Чаду на пол, чтобы открыть её. Потом мама выталкивает наружу нас обоих. В этот самый момент входная дверь распахивается, и в дом врываются белокожие.
Мне этот момент до сих пор снится в кошмарах. Узкие лица, бледные, холодные, злобные, будто у крыс чи. Пустые, мёртвые глаза. Острые клинки. Белокожие оказались как раз такими, какими я их себе представляла.
Папа взревел и замахнулся топором, целя в грудь одному из врагов. Другой указал на маму и протараторил что-то на режущем слух, пронзительном наречии. Мама не успела выйти, они заметили её возле двери. Но нас эти люди не видели. Она загородила нас собой.
Мама бросила на меня исполненный боли взгляд, и, прежде чем она успела захлопнуть дверь перед нашим носом, я поняла, что мама с нами прощается. Думала, никогда больше нас не увидит.
Если бы…
Моё первое желание — вернуться обратно в дом, но мама заперла дверь. Тогда я не понимала зачем. Решила, что она нас бросила. В полной растерянности я готова была вот-вот разреветься. Изнутри доносились грохот и крики. На несколько секунд я замерла в нерешительности, но потом схватила Чаду за руку, и мы бросились бежать.
