Сергей Малицкий - Блокада
— Знаете, о чем я жалею? — пробормотал, продолжая что-то жевать, прихлебывая из глинки, Рашпик. — Рассказать некому. Некому рассказать все, что с нами приключилось. Ну Хантику можно. Но он не поверит. Или сделает вид, что не поверит.
— Я подтвержу, если привирать не будешь, — пообещал Коркин.
— И тебе не поверит, — махнул рукой Рашпик. — Ну вот скажи, разве можно поверить, что светлый способен превратиться в такой ужас, в который превратился Вери-Ка?
Толстяк растопырил пальцы, сделал страшное лицо и зарычал.
— Похоже, — кивнула Лента. — Только имей в виду — мы еще в Мороси, а вот некоторых, как рассказал мне Коркин, тень Галаду накрывает по всему Разгону. К тому же Лот не раз говорил, что чем ближе к огню, тем больше риск обжечься.
— Ерунда! — скривился Рашпик. — Это как порча, а порча к порченым пристает. При чем тут я? Ты просто не знала Вери-Ка! До баб он был охоч, это…
— Прикуси язык, — посоветовала Яни-Ра, осматривая машину. — Иначе я тебе его отморожу.
— Как это? — не понял толстяк.
— Вернись в ледяную пленку и высунь язык, — посоветовала светлая. — Увидишь.
— Да ну, — сморщил нос Рашпик, хотел глотнуть из глинки и вдруг выронил ее из рук. Среди разлетевшихся осколков оказался кусок льда!
— Видели мы эти фокусы, — прошипела Лента вослед севшей в кабину светлой.
— Садимся, — скомандовал Пустой, подталкивая оторопевшего Рашпика. — Кто свалится — побежит пешком.
Город, который еще вчера показался Филе негостеприимным, теперь вызывал ужас. Вопросов по поводу отсутствия костей после ночного пиршества ни у кого не возникло. На площади, которая с вечера была завалена трупами, с утра не оказалось даже пятен крови. Едва машина, место за управлением которой занял приободрившийся чернявый Йози-Ка, пересекла защитный периметр, разговоры смолкли как один.
— А ведь конец базе светлых, — пробормотал, обернувшись на обгорелые ангары и боксы, Кобба. — Такое без связи с Жагатом не восстановить. Ты слышал, парень? И с тросами воздушки все не так просто. Ордынцев, конечно, их беспилотники посекли в предгорьях, а вот горную базу они потеряли.
Филя ничего не ответил. Он помнил короткий и до странности спокойный рассказ Яни-Ра, что дежурившие на горной базе Вери-Ка и Твили-Ра уничтожили в предгорьях атакой беспилотных аппаратов орду вместе с ее главарем, использовали то самое хитрое и страшное изобретение Вери-Ка, который оказался не просто техником, а каким-то биотехнологом, но потом Твили-Ра передала, что нет больше и базы, и беспилотников, потеряна связь со спутником, в отсеках творится что-то страшное, все горит, но она успела заблокироваться в кабине. Затем связь прервалась, но тень Галаду на мониторе Йози-Ка рассмотрел. Воздушку пришлось остановить, пожертвовав Твили-Ра, но Тарану это не задержало.
— Человек не мог уцелеть, падая с такой высоты! — отстраненно, словно думала о чем-то своем, повторяла Яни-Ра.
Машина ползла по серым плитам почти беззвучно, и все-таки светлые не могли слышать слов отшельника. Тем не менее Яни-Ра обернулась, посмотрела на аху через стекло кабины, но ничего не сказала.
— Здесь я шла пешком, — прошептала Лента, щекоча губами Филе ухо. — Боялась страшно, не знала, в какую сторону идти. Второй раз убегала: первый раз плохо кончилось. Полгода играла в паиньку. И пошла в другую сторону, в которой меня и не искали. Дошла до девятой пленки, шагнула, вспомнила все и…
— И… — устал ждать продолжения фразы Филя.
— Проплакала весь день, — ответила Лента. — Заблудилась. Так бы и осталась там навечно, но меня нашел Лот. Отвел к себе. Кое-чему научил. Кое-что рассказал.
— А кто он? — спросил Филя.
— Узнаешь, — неопределенно ответила Лента. — Если он захочет, чтобы ты узнал. Только вот я не знаю до сих пор.
— А ты уже не хочешь мстить светлым? — прошептал Филя.
— Мертвых не добивают, — прикрыла глаза Лента.
Четыре мили вылились в почти час неспешной езды по потрескавшимся каменным плитам. Вскоре Филя понял, что чем дальше к западу, тем выше становились здания и шире улицы. Значит, площадь с памятником вовсе не была центром руин. Он даже пытался вставать на брус, чтобы разглядеть, далеко ли тянутся развалины, но, несмотря на то что день был пасмурным, впереди все плыло — как над Гарью в жаркий летний день.
— Что ты там хочешь рассмотреть? — толкнула Лента локтем ерзающего мальчишку.
— Девятую пленку, — недовольно пробурчал Филя. — Пора бы уже. И не так уж жарко с утра, но от камня парит так, что ничего не видно, все расплывается.
— Дурак ты, Филя, — хмыкнула Лента. — Это и есть девятая пленка.
— Так она прозрачная? — вытаращил глаза мальчишка.
— Нет, — закрыла глаза Лента. — Она как зеркало. Как кривое зеркало. С этой стороны.
— Приехали, — объявила Яни-Ра.
Девятая пленка была лишь немногим выше зданий, и казалось, что она резала поперек не только улицу, но и сами здания. Филя спрыгнул с машины, поправил на плече дробовик и шагнул к колышущейся поверхности, в которой отразился он сам вместе с машиной и друзьями за спиной. С друзьями и со светлыми.
— Подожди, — окликнула его Яни-Ра.
— Я и не думал совать туда голову первым, — замахал руками Филя. — Я и так помню всю свою жизнь. Она маленькая пока. И в ней не так много хорошего было.
— Я не об этом и не тебе. — Яни-Ра была напряжена. Она смотрела на механика. — Там, после девятой пленки, все может измениться. Все будет не так, как теперь.
— Все будет так, как есть на самом деле, — сказал Пустой. — Если она и в самом деле возвращает память.
— Как есть на самом деле, не будет никогда, — отрезала Яни-Ра. — Хотя бы потому, что «на самом деле» у всех разное. И ты, пройдя через девятую пленку, прочитаешь собственное прошлое, а не чье-нибудь.
— Послушай, — Пустой опустился на край платформы. — Я пять лет прожил по соседству с вашей базой. Я сотни раз пытался поговорить с тобой, с Йози-Ка, с Рени-Ка, с Вери-Ка, со всеми. Как теперь выяснилось, вы держали меня на поводке. Сейчас он оборвется. Тебе есть что сказать мне до того, как я что-то узнаю сам?
— Того, что хочу узнать я, нет в твоем прошлом, — отрезала Яни-Ра. — Но ты должен знать: то, что сделал ты, или кто-то связанный с тобой, или кто-то, кому, может быть, этот кто-то пытался помешать, принесло столько горя моему миру, что никакая боль, нанесенная тебе, не восполнит даже его ничтожной части.
— Все остальное после девятой пленки? — переспросил Пустой.
— Да, — кивнула Яни-Ра. — Но совать в нее голову бесполезно — спроси хотя бы Ленту.
Пустой поднял глаза на примолкшую девчонку, она кивнула.
— Надо проходить сквозь.
— И браться за руки, иначе все прошедшие через пленку окажутся в разных местах, — продолжила Яни-Ра. — Там можно заблудиться.
— Вы идете с нами? — спросил Пустой.
— Чтобы ты мог получить ответы на все вопросы, — сказала Яни-Ра. — Так же, как и мы.
— Ну, — нетерпеливо притопнул Филя. — Кто возьмет меня за руки?
— Лента! — протянул руку Пустой.
Филя стиснул ладонь Ярки, которая другой рукой не отпускала Коркина, и с удивлением почувствовал крепкое пожатие Яни-Ра. Затрясся, вспомнив замерзшую воду в глинке, и тут же устыдился собственного отражения — белобрысого перепуганного коротышки, маленького даже на фоне двух тонких и хрупких женщин.
— Руки не разжимать, — твердо сказала Яни-Ра. — Один шаг — и все.
— Длинный шаг, — странно высоким голосом отозвалась Лента.
— Долгий, — поправила ее светлая.
— Вперед, — потянул всех за собой Пустой.
43
Коркин не любил вспоминать собственную жизнь. Единственное, чего он хотел, так это вспомнить лицо матери, лицо сестры. Ему всегда казалось, что именно в их лицах было что-то важное, что-то так некстати забытое им. Но сестра исчезла из его жизни, когда он был еще слишком мал, а вспоминая лицо матери, Коркин неизменно видел только ее ожоги.
Он шагнул вперед зажмурив глаза — не потому что боялся собственной памяти, хотя не променял бы ее ни на какую другую. Он не хотел еще раз умирать. Не хотел еще раз целый год скитаться по степи. Не хотел терпеть насмешки и голод. Не хотел бояться старосты Квашенки. Не хотел ехать через лес с беляками. Не хотел смотреть, как Пустой убивает Богла, а Ленточка рубится с Сишеком. Не хотел стрелять в Пса и видеть, что пули не причиняют тому никакого вреда. Он шагнул вперед и, прорываясь сквозь распадающуюся на тысячи зеркальных осколков пленку, вдруг понял, что он и так помнит каждое мгновение своей жизни, каждое свое утро, каждый свой день, и уверился, что счастья в его жизни было больше, чем несчастья, просто счастье всякий раз плохо заканчивалось, но, пока оно длилось, он, Коркин, и в самом деле был счастлив.
