Игорь Николаев - Боги войны
— Резерв! — рявкнул командир Ланцугва. — К бою!
Пару ударов сердца над полем боя висела тишина, нарушаемая лишь глухим порыкиванием наших боевых машин.
И вдруг со стороны леса им ответил слаженный рев дизельных двигателей.
Танковый резерв, укрытый в огромном общественном амбаре на краю поселка, не стал утруждать себя поиском ворот. Времени не было. Полтора десятка тяжелых стальных машин вышибли крепкими корпусами фасадную стену, возникнув на правом фланге оторопевших имперцев, как стадо вырвавшихся из леса разъяренных слонопотамов. На скоростном «Леопарде» впереди все рвался в бой мэр Ганшпуг. Следом за ним летели нам на выручку мастер Элек Мек, дядя Стракаш, диспетчер Диаманди, биохимик Исео Зиало… Я представляю, что они пережили, сидя в засаде и слушая в эфире вопли умирающих в бою друзей и соседей. Но доктор Ланцугва был непреклонен: засадный отряд необходим. Когда обе стороны будут истерзаны сражением, внезапный удар свежими силами может оказаться решающим.
— Резерв, огонь по вражеской артиллерии! — гаркнул доктор Ланцугва. — Остальные вперед!
И мы ринулись на противника, в то время как резерв нанес сокрушительный залп по тетроидным жукам. А потом еще один.
Брюшки дюжины артиллерийских биосистем дружно лопнули, обрушив на грунт потоки кислоты вперемешку с телесными жидкостями: тетроиды всегда работали по противнику издалека, поэтому их обычно бронировали не так интенсивно, как комбатантов прямого рукопашного контакта. Для них важнее была устойчивость к кислоте, а не к бризантной взрывчатке. Колышущееся море имперских пауков и сколопендр заволновалось еще сильнее, начало разворачиваться, готовясь встретить натиск свежего противника. В панике маячили за их спинами фигуры имперских укротителей, почувствовавших наконец запах жареного.
Остатки вражеской артиллерии все же успели ударить по нашим атакующим рядам, прежде чем второй танковый залп превратил ее в кровавые ошметки. Дико заорал и умолк старик Хаджикоюмджиев, машину которого накрыло плотным валом едкой суспензии. Замерли на поле еще два танка, попавшие под удар. Однако остальные, вовремя выскочив из-под падающего прямо на них кислотного потока, теперь неудержимо летели вперед, собираясь намотать на гусеницы чертовых имперцев, пришедших сюда убивать беззащитных колонистов и потерпевших в результате сокрушительное поражение — в последнем уже никто не сомневался.
— Курская Дуга! — в упоении орали танкисты, яростным боевым кличем убивая в себе последние остатки страха. — Курская Дуга!
— Принимаю командование! — внезапно перекрыл общий ор голос мэра Ганшпуга. — Плотнее строй!
Как так? Почему? Народ на холме вытягивал шеи, вставал на цыпочки, пытаясь разглядеть, что происходит на поле боя.
И понемногу до всех стало доходить, что один из пораженных в последней атаке танков принадлежит доктору Ланцугве.
И словно оторвалось что-то у нас внутри. Потому что доктор был душой и двигателем всего нашего оборонного мероприятия. И показалось всем без исключения, что теперь-то противник в этой всеобщей растерянности и горе сумеет наконец переломить ход сражения, потому что доктор Ланцугва был великим полководцем, а без его мудрого командования настанет нам полная и окончательная труба. Мэр Ганшпуг — мировой мужик, но, честно говоря, он ведь просто фермер, а не профессиональный мятежник, из Метрополии сбежавший…
Еще несколько мгновений висела над полем боя эта внезапно обрушившаяся на нас обреченность, это четкое и безысходное понимание того, что сами, без командира Эмиля, мы с превосходящими силами противника не справимся.
А потом имперские биоморфы внезапно прекратили хаотичное копошение, разом замерли на мгновенье и вдруг слаженно и быстро начали отступать к месту высадки.
— Преследовать сволочей! — яростно распорядился Ганшпуг. Доктор Ланцугва разобрался бы, конечно, что это такое происходит — очередная коварная ловушка или попытка перегруппировки перед окончательным смертельным ударом, но разъяренному мэру явно было не до таких тонкостей. Он видел уклоняющегося от нашей атаки противника и понимал только одно: имперскую гадину, уничтожившую столько его друзей и соседей, надо непременно добить, пока она не выскользнула из стального захвата и не придумала еще что-нибудь.
— Мэр! — заорал Тапиока. — Стой! Они уходят!
— Какого черта?!
— Они уходят! Останови людей! Мы и так уже многих потеряли!
— Прекратить атаку! — заорал Ганшпуг.
Танки замерли на изрытом гусеницами и лапами поле, порыкивая двигателями. Высунувшись из люков, бойцы с недоумением наблюдали, как остатки имперского отряда стремительно катятся прочь от поселка. Легионеры, конечно, хорошие бойцы, но складывать головы непонятно ради чего не привыкли даже они.
— Курская Дуга! — громогласно неслось им вслед с холма. — Курская Дуга!..
Вот, собственно, и вся история. Народ потом долго оплакивал погибших, и особенно доблестного доктора Ланцугву — хоть он никому и не был родственником, но сумел поднять нас на вооруженную борьбу и фактически единолично спас колонию. Для всех он стал родным, все чтили его память. Однако и ликованию по поводу невероятной победы тоже место осталось. Особенно приятно было праздновать, покуривая трубки и с удовлетворением наблюдая, как жалкие остатки имперского отряда в панике эвакуируются с планеты. Один из спасательных катеров в суматохе рухнул на лес, и стало у Империи еще на пару боевых единиц и одного укротителя меньше. Пустячок, конечно, а страсть как приятно.
Имперцы через месяц вернулись, разумеется, силами двух зверобатальонов и дюжины орбитальных бомбардировщиков — не такие это люди, чтобы просто молча утереться, когда какая-то карликовая вольная колония так смачно им в рожу харкнула. Поселок наш сровняли с грунтом, уничтожили все до единой плантации, фермы и охотничьи фактории. Мачту гиперпространственной связи выкорчевали, хоть мы ею и не пользовались никогда. Не поленились даже посадочную площадку перекопать бригадой мирмекоидов, чтобы, значит, никто здесь больше не приземлился. А изувеченные останки танков — тех, что уцелели после предыдущего побоища — с собой забрали: не то в военный музей, не то в коллекцию своему адмиралу, не то ученым на исследование, выяснять, как это древние металлические гробы ухитрились нанести такое неожиданное поражение имперскому звероподразделению.
Вот только ни один вольный колонист в этот раз не погиб. Потому что не было уже на Курской Дуге ни одного колониста. За неделю до второго карательного рейда нагрянули к нам транспорты Тима Горгонзолы, прослышавшего о нашей невероятной победе, и всех нас до единого эвакуировали в мятежные миры, со всем движимым скарбом и домочадцами. А там нас уже встречали как героев и потом еще полгода крутили по всем мятежным новостям — вот, дескать, вольные братья, раз уж мирные крестьяне так уделали имперцев, то вам-то уж сам воровской бог Мабута велел. Дома нам подарили новые, биоморфов, денег дали на обзаведение хозяйством. Не обидели, в общем. Звали зверобатальонами командовать или хотя бы комиссарами в армию идти — личным примером поднимать боевой дух мятежного воинства типа. Только мы — люди тихие, к революционной шумихе не приученные: попросили команданте Горгонзолу определить нас куда-нибудь подальше от Империи на ненужную мятежному правительству планету, чтобы восстановить свой поселок и привычный фермерский быт. Ну, нас еще пару месяцев мучили всякими пропагандистскими съемками и банкетами, а потом выделили планету и транспорт, чтобы до нее добраться. Ланцугвой мы ее назвали, для сугубой памяти потомкам.
С тех пор и живем прежним порядком. Но если вдруг кто к нам с мечом придет, прятаться по лесам больше не будем. Знаем теперь, что делать, доктор Ланцугва научил. И плевать, что танков у нас больше нет: человек, который мужественно за свою человечью свободу бьется — такая сила, что даже стальная тварь перед ним нипочем не устоит. Проверено.
Андрей Марченко
БИТВА ЗА ВОЛНЫ
Его мир был невелик. Десять метров в ширину да около пятнадцати в длину. На этой земле стоял сарай, дом в два этажа, но без подвала. Еще имелся небольшой сад: одно дерево, дюжина кустов помидоров да какая-то трава.
Из окна второго этажа был виден далекий склон и соседские дворы. По склону редко проезжали машины, столь мелкие, что часто нельзя было разобрать их цвет.
Утром в сарае появлялись ящики с деталями, коробки с едой и питьем, порой даже со спиртным. День он проводил в работе: собирал механизмы, ладил пружинки, подгонял щечки. Собранное оставлял в ящиках. К утру они исчезали, но появлялись другие…
И все повторялось.
За высоким забором порой было слышно, как проезжает машина, порой — шаги пешехода. Очень редко удавалось уловить обрывки каких-то разговоров. Идущие по улице говорили о каких-то пустяках, но для жителя этого места то было самое яркое впечатление дня, и порой он долго не мог уснуть в своей опостылевшей постели, раз за разом повторяя услышанное.
