Олег Верещагин - Очищение
Вспоминать о том времени им было тяжело. Никому не нужные, совершенно неприспособленные к жизни, брошенные на краю земли в Николаевске, они едва не попали в рабство к одной из банд – физически крепкие, ловкие дети были нужны на каких-то срочных работах в порту, связанных с разборкой механизмов и работой в тесных пространствах. «Выработавшихся» от бескормицы и побоев ребятишек просто топили с кирпичами на ногах… Спасла их от этой участи местная девчонка, с двумя младшими братьями-близнецами промышлявшая мелким воровством в том же порту, – спасла просто от неожиданной жалости. И тем самым изменила и свою жизнь тоже. Потому что, поразмыслив, все девятеро бежали из города и выбрали скитальческую жизнь – подальше от банд, по небольшим поселкам-селам-деревням, давая нехитрые (но и не такие уж плохие, если честно) цирковые представления и разыгрывая простенькие спектакли-сценки. Принимали их в основном хорошо, хоть иногда и гнали. Приходилось, правда, и голодать подолгу, и болеть огневиком (двое мальчишек-москвичей умерли от него в ноябре), и прятаться от бандитов, и сталкиваться со зверями.
Зимой их труппа пополнилась Тохой-Антохой. В лютые холода перед Новым годом «Смешарики» набрели на старый полевой стан посреди длинного приречного ополья. На стане двое уродов (один из них был женщиной, что, впрочем, стало ясно только потом) неспешно, со вкусом, замучивали мальчишку. Зачем – так и осталось неизвестным, как и вообще все обстоятельства этой истории, потому что спросить стало не у кого, а мальчишка ничего не помнил, кроме своего имени. Это тоже выяснилось потом. «Смешарикам» приходилось убивать и раньше, хотя они не любили этого делать и всегда предпочитали убежать, скрыться… Но когда с уже даже не кричащего, а протяжно, тихо стонущего мальчика стали с прибаутками снимать скальп – они не выдержали…
Тоха очень долго отлеживался. «Цирковые» девчонки немного знали медицину, но в основном касательно травм типа переломов и вывихов. Они смогли только натянуть сорванную почти на треть головы кожу обратно, кое-как зашить рану, зафиксировать какие можно переломы да следить, чтобы мальчишка, которого еще долго трясло температурой и постоянной болью, пил и ел и в бреду не пытался вскочить. Может, они бы и ушли, бросили его (кто он им был такой, в конце концов, и так спасли, а уж теперь – как ему повезет…), но разгулялись метели (а мороз почти не уменьшился), и они месяц просидели на том стане. Уже подъедали последнее, когда новенький более-менее восстановился. Ну и как-то стало… некрасиво, что ли, его бросать.
А в первой же деревне выяснилось, что он отлично поет. Профессионально. И здорово умеет играть на гитаре…
… – Вы знаете, что сюда идет банда? – Девчонка-командир не спускала с лица Романова глаз. – Это та самая… из Николаевска. Зверье, а не люди.
– Подозревал, – кивнул Романов. – Армия наведения порядка… Я, собственно, об этом хочу поговорить со здешним мэром.
– Он хороший человек… – задумчиво сказала девчонка. И опять напрямую спросила: – Нам оставаться? Мы очень устали. Очень-очень. И не знаем, что делать, и мы хотим уйти с вами. Но если вы поговорите-поговорите, а потом бросите тут все на бандитов, то мы лучше дальше пойдем сами.
– Можете остаться, – спокойно ответил Романов. – Найдите, где остановиться, и поживите спокойно. А через полмесяца, может, чуть больше, пойдете с нами в обратный путь. Или останетесь тут, как захотите. Тут будет безопасно, я думаю… Ж… Белосельский!
«Я тут останусь, – показал жестами Женька. – Коней посторожу».
– Хорошо. – Романов усмехнулся и добавил: – И помни, что тебя во Владике ждут.
Женька сердито свел брови и преувеличенно-обиженно отвернулся…
Мэр Осипенковки Никита Никитович Горенышев сидел на крыльце своего дома (приличного, но ничего особенного – даже одноэтажного и без внушительной кованой или кирпичной ограды, какие обычно в моде были у «народных избранников» самого мелкого ранга) и с печальным видом слушал какую-то бабку, которая агрессивно-обстоятельно излагала преступления некоей Сирафимшны, четыре козы которой… Дальше шло такое, что Романову невольно стало жутко: если здесь козы ведут себя так, то, похоже, надо сматываться. Однако мэр при виде Романова очень обрадовался, даже встал с крыльца и громко объявил:
– А я вас жду, жду… – Потом снова вернулся к бабульке: – Иди. Иди-иди, у меня дело важное, человек пришел, а с козами вашими вы мне всю плешь проели. У вас планы участков на руках? На руках. Вот и решайте там по-соседски. И-ди, русским языком говорю.
– Будут перевыборы – я на тебя управу найду, – пообещала старуха, похоже, не столько разочарованная ответом, сколько обрадованная возможностью и дальше проявлять гражданскую активность по полной.
– Иди отсюда, Христа ради, – сказал мэр уже умоляюще. – Можешь референдум проводить прямо сейчас, разрешаю.
Старуха едва не смела с дороги Романова, пробормотала про «ходють и ходють» и двинулась дальше на площадь. Видимо, проводить референдум. Мэр поднялся с крыльца, вздохнул, отряхнул спортивные штаны и протянул подошедшему Романову руку:
– Я вас правда жду. С блокпоста сообщили уже давно, а вас нет и нет… На площади задержались?
– Да… Разрешите представиться – Романов Николай Федорович, лидер Русской армии. Прибыл сюда во главе одного из отрядов для… – Романов немного сбился и пояснил коротко: – Порядок наводить.
– А я здешний мэр, – вздохнул Горенышев. Проследил за реакцией Романова и почти агрессивно спросил: – Чего не смеешься?
– Не вижу причин, – признался Романов. – Если мэр в нынешних условиях мэрию отдал беженцам, а сам работает на дому – то это вряд ли смешно. Скорей достойно уважения.
– Ну, тогда ты один такой… первый… С меня вся округа покатывалась, до самого Хабаровска. Единственный мэр, который не ворует… Правда, так, по слухам, я изо всех мэров в округе один живой и на месте остался…
– Действительно странно… Вы больной?
– Я честный, – буркнул тот. – Я потому тут и сидел так прочно, что место у нас насквозь дотационное и неприбыльное. Ну сидит блаженный – и пусть сидит…
– Ясно… – кивнул Романов, но Горенышев вдруг разозлился:
– Ясно?! Ничего тебе не ясно – тоже мне, «яснооо»! А я тут родился! Вырос! Учился во Владивостоке, а вернулся опять сюда! – Он притопнул ногой. – Хотел тут честно до конца жизни проработать, да и помереть, ан фига! Дадут они – честно, как же! – Он покрутил перед лицом Романова этой самой фигой и продолжал поспокойней: – Думаешь, когда Союз разорили-развалили – это правда была, что он неконкурентоспособный экономически был, потому и рухнул? Ага, как же. Хрен по всей морде… У нас в поселке заводов было пять. Пять! Это посреди тайги-то, ты веришь?! И в каждом крупном селе в округе – или заводик, или цех. В 90-е годы отсюда западные фирмы столько вывезли, что за голову хватаешься: одних станков на полторы сотни вагонов! Думаешь, на металл? Как устаревшие? Не. На металл они ограды, сами цеха, рельсы разбирали… А это – вывезли на новые места в Азии, под пальмовой крышей установили, местных голожопых за бананы наняли и давай «экономическое чудо» творить. И так по всей России было. В каждом самом маленьком сельце. В каждой отрасли. Отовсюду эшелонами краденое везли. Это я своими – вот этими самыми глазами! видел. По сию пору все тогдашнее богатство разворовать не могут! Мммммммммммммать их… – и он с такой энергией выругался, что Романов не нашел ничего лучшего, как спросить:
– Вы коммунист?
– Нет! – отрезал Горенышев. – Был, не отказываюсь и горжусь, а в восимьсемом – свалил! Потому что… а! – он махнул рукой. – Что я тебе, щенку, объясняю… Извините, я вас на «ты»…
– Это как раз ничего… – задумчиво ответил Романов. – Но вот только я спокойной жизни и спокойной смерти-то вам обещать и не могу как раз.
– Пошли в дом, – предложил Горенышев. – Пошли-пошли, чаю выпьем, посидим, поговорим… может, ты и не бандит. Гляну…
…Никита Никитович жил один. Жена от него ушла двенадцать лет назад, когда его собирались судить, обе дочери давно жили «в России», в смысле – за Уралом, и приезжала одна – старшая, – последний раз еще до развода с женой, привозила ненадолго внучку.
– Погибли, наверное, – вздохнул Горенышев, наливая Романову, устроившемуся за столом, настой иван-чая. – У вас какие на этот счет сведения?
– Скорей всего – погибли, – честно ответил Романов. Горенышев ссутулился, тихо сказал:
– Ну вот, видно, и конец моему роду… – Но тут же встряхнулся, снова поинтересовался: – А насчет зимы этой… ядерной? Как?
– Скоро будет. Почти точно.
– Радуешь ты меня снова и снова… Ну да я, собственно, так и рассчитывал… и людей ориентировал должным образом. Вот все ли поверили – не знаю. Да, может, еще и не доживем до той зимы. Про банду слышал? Про Армию наведения порядка?
