Олег Верещагин - Очищение
Мне б систему ракетную «Град»,
Мне бы бомбу найти или фаустпатрон,
А еще – «АКМ»-автомат…
А. Харчиков. Нарисуй!Третьи сутки отряд двигался по мертвой земле.
Видимо, тут сплошными полосами прошли раскаленные тучи из камней, перегретого сжатого пара и жидкой раскаленной грязи, которые изверглись из разломов на берегу Амура. Ничего живого и никого живого тут не осталось – только сплошная бугристая серая масса, из которой поднимались участки дорог и умершие деревья. Под этой – к счастью, уже остывшей – массой были похоронены десятки населенных пунктов и, наверное, десятки тысяч людей. Почти все и без того небогатое население этих мест…
Небо хмурилось, часто начинал идти дождь с ветром. Со стороны океана тащило мокрые тучи, временами, казалось (хоть и было это просто невозможно), доносился грохот волн на невидимом отсюда берегу. Романов решил, что повернет обратно после того, как выберется к океанскому берегу, – и рассчитывал еще на полмесяца, а то и больше пути.
Он не знал, что землетрясение вкупе с цунами «слизнуло» Николаевск-на-Амуре, после чего по руслу Амура, поглощая лежавшие среди лесов озера – Чля, Орель, Орлик, Чертово, Акшинское, Гедама, Далган, – пошел разлом, превращая эти территории в морской залив. Крайней точкой Охотского моря теперь стало бывшее озеро Удыль.
Только к вечеру этого, третьего, дня, после того как с трудом, помогая коням и опасаясь в первую очередь за них, перевалили через вздыбленный горячий хребет из чудовищных базальтовых плит, поднимавшийся на высоту метров трехсот, пошла за ним обычная заболоченная тайга. К счастью, по картам почти сразу, еще дотемна, удалось выйти на уцелевшую дорогу, которая вдоль реки Амгунь вела к районному центру Осипенковка.
Амгунь была жива. Дружина все три дня питалась НЗ, а здесь удалось застрелить двух больших оленей и взять в реке кучу одурелой форели, «стоявшей» в каком-то затончике. Живность вообще вся, сколько ее ни встречалось, вела себя неправильно, почти пугающе, словно ее что-то мучило.
В темноте опять пошел дождь, но ненадолго – небо вдруг резко расчистилось, светила большущая кроваво-красная луна, на которую было страшновато смотреть. Романов с несколькими порученцами проехался на пару километров вперед от лагеря. Они набрели на самую обычную автобусную остановку, от которой до Осипенковки, судя по указателю, было «8 км». Рядом стоял автобус – настолько обыденно и естественно, что все долго оглядывались в ожидании: сейчас начнут подтягиваться и садиться люди. Конечно, никого не было, а автобус стоял тут с прошлой осени. На руле зажимом была прикреплена уцелевшая выцветшая и скоробленная бумажка с тремя крупно написанными словами: «УШЛИ В ОСИПЕНКОВКУ», – а в салоне нашлись следы нескольких ночевок разного времени и даже костра, разожженного на каком-то металлическом круге в задней части «пазика» под приоткрытым люком в крыше.
Внутри будки остановки сохранились старые объявления и рекламы. Читать их было странно и тоже жутковато, как смотреть на светящую красную луну. А еще нашлось несколько гильз шестнадцатого калибра. Впрочем, это ни о чем не говорило – гильзы могли тут лежать много лет.
Обратно ехали молча, медленно, то и дело оглядываясь. Кто-то из ребят сказал с тоской:
– Тут автобус на Хабаровск ходил. Мы на соревнования в эти края ездили… так было классно… Николай Федорович, а как вы думаете, Осипенковка цела?
– Завтра увидим, – коротко ответил Романов.
* * *Что Осипенковка цела, стало ясно еще на полпути к ней. Дорогу перегораживала не очень умелая, но надежная баррикада, единственный проход в которой был перекрыл крест-накрест двумя обрезками рельсов. Люди там тоже были – трое или четверо, – и дружина стояла на дороге минут двадцать, пытаясь понять, что собой представляет заслон. На бандитов люди не походили, хотя носили оружие. Нападать тоже не собирались, и в конце концов Романов, отмахнувшись от предостережений, один поскакал к баррикаде.
Людей было все-таки трое. Двое мужиков средних лет и мальчишка, ну, молодой парень лет пятнадцати-шестнадцати. Все – в полувоенном-полуохотничьем. Один мужик… точнее, полицейский, как с удивлением понял Романов, даже в форме и фуражке, остался чуть в стороне, держа наготове «АКМ-74У», парень сидел на велосипеде (за плечами у него была мелкашка), третий из дозорных, придерживая на боку двустволку-вертикалку, вышел на середину дороги и поднял руку:
– Сто-ой!
Романов соскочил с седла, намотал повод на ладонь. Кивнул:
– Утро доброе.
– С такими гостями – не очень, – буркнул дозорный. Но изучал Романова без особой враждебности. Так, настороженно.
– Мы не банда, – покачал головой Романов.
– Мало какая банда себя не бандой называет, – глубокомысленно выдал дозорный, и Романов мысленно был вынужден с ним согласиться. – Вот шляются тут… того и гляди – дождемся… они тоже – Армия наведения порядка. А не банда. А вы какая армия?
– Русская, – ответил Романов честно. – Но не армия, а ее часть… Слушайте, у вас в городе власть есть? С кем-то поговорить можно?
– О судьбах мира? – уточнил мужик.
Романов не поддался на ехидство:
– Можно сказать так. Оружия, уж простите, я не сдам, но в город поеду один. Ну – адъютанта с собой возьму. Остальные с места не двинутся. Потом или уйдем – или уж как ваша власть распорядится.
– Не пойму, – признался мужик. Подумал и добавил: – Да и не надо. Ладно, проезжайте. Но только двое… Кстати, у вас на обмен ничего нет? Сигареток хорошо бы. А у нас консервы есть, самокруты – оленина, черемша соленая… Правда, банки стеклянные, зато – объеденье… Так как – есть сигаретки?
– Курить вредно, – заметил Романов, рукой показывая: «Женьке – сюда, остальным – лагерь!»
– Тогда патроны, – не смутился дозорный. – А если пулемет лишний отыщется – вообще прекрасно. А?
* * *В этом поселке не было той безнадежности, которая поразила Романова в поселке, находившемся под властью Балабанова. Хотя достатком и благополучием и тут не пахло, конечно.
В прежние времена в Осипенковке жило тысячи две народу. Сейчас стало больше как бы не вдвое, все окрестности и все клочки земли в самом поселке были раскопаны под огороды и огородики. Людей хватало, но все они были заняты каким-то делом. Несколько человек в оранжевых жилетах – кто бы мог подумать?! – возились у водонапорной башни.
– А что, и водичка централизованно есть в поселке? – спросил Романов с седла. На него посмотрели внимательно и изучающе, потом худой, с кирпичного цвета морщинистым лицом небритый мужик (видимо, старший) ответил спокойно:
– Есть, почему не быть? Правда, только два часа в день в колонках. А по центральной улице – и в домах во многих есть. Ну и колодцы во дворах, только насосы почти нигде не работают… А вы что, инспекция? Давно пора. Особенно насчет финансирования.
По его лицу непонятно было, шутит он или говорит всерьез, и Романов не нашелся что ответить. Женька фыркнул негодующе и проскакал чуть вперед – досталось и ему: из-за забора, мимо которого он проезжал, девчонка в джинсовом комбинезоне, возившаяся на грядках, громко сказала в никуда:
– Клоун.
– Мне тут нравится, – заметил Романов. – Они там как сказали – искать за базаром?
Женька кивнул и погрозил девчонке кулаком, с запястья которого свисала нагайка…
…Окрестный базар располагался на месте вырубленного еще, наверное, в первую же зиму маленького парка с Вечным огнем. Самым веселым было то, что этот огонь продолжал гореть – невесть почему. Над ним невысокая ловкая женщина переворачивала на большой решетке тушки каких-то животных. Видимо, предполагалось, что они должны изображать кроликов, но Романов по запаху и некоторым признакам убедился, не сходя с седла и особо не приближаясь, что это крысы. Нарисованный же от руки плакат возвещал просто: «МЯСО С ОГНЯ (рассматриваются все варианты мены по совести)».
Людей тут хватало и было довольно шумно – не только менялись, но и вели самые разные разговоры, из которых Романов толком ничего не мог вычленить. Они с Женькой спешились и ориентировались на приземистое, хоть и двухэтажное, здание, на котором еще сохранился старый герб. Там располагалась мэрия. Романов уже собирался быстрым маршем двинуться туда, как вдруг Женька с возбужденным мычанием схватил его за рукав и затряс.
Женщина, средних лет и когда-то красивая, ухоженная, казалось, обнимает торчащий на месте старой парковой ограды столб в некоей дикой молитве. На самом деле Романов видел, что ее воздетые руки прибиты к дереву – шляпки больших гвоздей утонули в распухшем посиневшем теле. Прибит был и синий, вздутый язык, казавшийся невероятно длинным. Подбородок женщины был покрыт засохшими кровью и пеной, вокруг – следы свежих и подсохших мочи и кала. По временам она вздрагивала и поводила вокруг глазами, в которых не было уже ни проблеска мысли – только боль и мольба о ее прекращении. Столб выше украшал плакат – тоже самодельный: «Руками гребла. Языком мела. Сполна получила».
